Поделиться
Питер Линдберг сначала был художником, потом стал фотографом моды. И так в этом преуспел, что уже не только он снимает моделей для самых известных журналов моды мира, но и о нем снимают фильмы. Количество призов и премий, полученных им за фотографию моды в Париже, Будапеште, Барселоне, Нью-Йорке, приближается к десятку. Но, похоже, секрет этого "поэта гламура" и моды, как иногда его называют, в том, что он не любит ни то, ни другое. В рамках "Фотобиеннале-2010" выставку работ Питера Линдберга "Вторжение. Кино" можно увидеть в Манеже. Наш корреспондент побеседовал со звездой фотовыставки.
Российская газета: Американский фотограф моды Ирвинг Пенн сказал: "Мы торговали мечтами, а не платьями". Трудно создавать мечты - не для себя, для других?
Питер Линдберг: На мой взгляд, все не совсем так. Конечно, мы фотографируем не платья. Я во всяком случае никогда не думал о съемке одежды. Но я и не создаю мечты. Фотография моды больше похожа на зеркало. Зеркало, в которое можно увидеть время. С этой точки зрения, гораздо интереснее, какой тип женщин возникает на фотографиях. А потом уже - какие платья они носят. Когда я оглядываюсь назад, я вижу, что женщины 1980-х отличаются от женщин 1990-х, а те - от сегодняшних девушек.
РГ: И в чем разница?
Линдберг: Я помню, в 1988 американский Vogue предложил мне работать с ним. Я ответил, что не могу снимать для них, потому что не способен фотографировать тех дам, что населяют страницы журнала. Они слишком утонченные, слишком манерные. Это не те женщины, которые мне нравятся. Они сказали: о’кей. Почему бы Вам не пойти снимать тех женщин, которые Вам нравятся? Тех, что, по-вашему, более современны. Я так и сделал. Это было началом революции, которая привела к появлению супермоделей: Линды Евангелиста, Синди Кроуфорд, Татьяны Патиц, Наоми Кэмпбелл, Кристи Терлингтон…
РГ: Так своим взлетом они вам обязаны?
Линдберг: Я свел их вместе. Они вовсе не были в моде тогда. Они слишком отличались от женщин, которых снимали в то время.
РГ: В ваших образах женщин очень сильно мужское начало.
Линдберг: Пожалуй, да.
РГ: Вы сознательно добивались этого эффекта?
Линдберг: Нет. Я искал новый тип женщин и нашел этих девушек. Суть не в том, что они были менее женственными. Изменился сам тип женственности.
Я бы не сказал, что мне нравятся женщины, похожие на мужчин. Мне просто нравилось играть с этим. Я их снимал так, как мне хотелось. Как правило, без слишком сильного макияжа. Без акцента на модную одежду. В начале 1980-х женщины на страницах журналах были манерные, изящные. Девушки, пришедшие им на смену, были проще, строже. Они были потрясающе красивы. Знаете, когда я вижу людей, одетых с иголочки по последней моде, сплошь в гламурных брендах, мне кажется, что это ужасно. Уж лучше модные майки, джинсы, юбки…
РГ: А как, по-вашему, изменились женщины за последние 10 лет?
Линдберг: Изменились не женщины, а образ женщины. Это связано с появлением цифровой фотографии. Раньше женщина была женщиной, и фотограф делал мгновенный выбор. Сегодня все снимают на "цифру" и вовсю используют возможность корректировать изображение. В сущности, они убивают женщину. Потому что цифровая "ретушь" делает ее такой совершенной, какой она никогда не может быть в жизни. Модель не идеальна? Раз! - вытягиваем ей ноги на экране, утончаем талию, сглаживаем линию подбородка и т.д. Каждый чувствует себя скульптором, работая с фотографией в компьютере. В итоге возникает сверхидеальный образ женщины.
РГ: Звучит так, будто вы от него не в восторге?
Линдберг: В восторге? Да я его ненавижу. Это плод какого-то болезненного способа мышления. Тупого и скучного. Люди создают женщину своей мечты с помощью компьютера. В сущности, это оскорбительно по отношению к человеческому существу. Потому что потом, когда смотришь на обычного человека, кажется, что ноги у него коротковаты или великоваты, фигура не идеальна… И человек уже не считается красивым. А красота - то, что мы находим в компьютере. Жаль, что так происходит.
РГ: У вас основательный художественный бэкграунд. Вы учились в берлинской Академии художеств, работали как художник. Почему вы решили в 1971 году оставить искусство, чтобы заняться фотографией?
Линдберг: Хороший вопрос. Только я ответа не знаю. Было множество причин для того, чтобы перестать быть художником. Но не так уж много причин стать фотографом.
РГ: Но был же какой-то переломный момент?
Линдберг: Внешних причин не было. У меня проходили выставки в хороших галереях, я зарабатывал какие-то деньги. Я остановился, потому что мне нужно было время подумать. Несколько месяцев я ничего не делал, так как не знал, что собственно хочу делать. А потом приятелю моего приятеля понадобился помощник фотографа. Я понятия не имел о фотографии. Но согласился, потому что это были друзья и все такое. Просто решил попробовать, посмотреть, что получится. Так все и закрутилось.
РГ: Вы часто снимаете моделей на фоне огромных турбин, цехов фабрик… Откуда такая любовь к индустриальному ландшафту?
Линдберг: Я родом из индустриальной части Германии. Вырос в Дуйсбурге. Это Северная Рейн-Вестфалия. Район Рура - самый промышленный если не в Европе, то в стране. Там были только заводы, электростанции, фабрики. Вся эта индустриальная архитектура оставила очень сильный отпечаток в сознании. Эти образы - часть меня. И естественно, что когда я ищу способы выражения своего представления о мире, всплывают фабрики, которые я видел в детстве.
РГ: Ваши работы органично связаны с кино. Какие фильмы оказали на Вас влияние?
Линдберг: Первый фильм, который увидел ребенком, был "Зорро". Я больше его ни разу не пересматривал, но до сих пор помню его атмосферу, таинственные темные тени…
РГ: Сколько вам было лет?
Линдберг: Лет 10-11. Но ключевым фильмом для меня стал "Метрополис" Фрица Ланга. "Метрополис" показывал знакомый мир. Фабрики. Разные рабочие смены. Люди, которые идут толпой на завод, потом выходят после работы. Вы видите это в реальной жизни - и потом в фильме в ином эстетизированном виде. Для меня это было переворотом. Вещи, к которым я привык, Ланг превратил в фильм - невероятно красивый, рассказанный удивительным визуальным языком. Я понял: боже, да это же способ работать с тем, что вокруг тебя.
Показ авторской версии "Метрополиса" стал ключевым событием 60-го Берлинале. Я был тогда в Берлине. Видел новый вариант фильма в восстановленной редакции Фрица Ланга.
РГ: И как она вам?
Линдберг: Боюсь разочаровать вас, но три часа - это слишком долго для того ясного социального месседжа, который вложил в фильм Ланг. Продюсеры обычно режут фильм, чтобы сделать его более коммерческим. А режиссер - чтобы решить художественные задачи. Но, может быть, в тот раз Ланг переборщил с морализаторством. Он показывает, что в огромном городе бедные люди работают внизу, а богатые - располагаются на верхних этажах здания. Фактически наглядно изобразил пирамиду социума. Единственное, что может помочь понять друг друга людям с разных этажей, - это любовь. Прекрасное послание. Ясное, трогательное, правильное. Но вам не нужно три часа, чтобы это сообщить.
Нет, конечно, я увидел много фантастически интересных образов фильма, которых не знал. А я за всю жизнь смотрел "Метрополис" раз 15. Так что каждый новый кадр узнавал мгновенно. Но все же старая версия не страдала от повторов, в ней было больше элегантности.
РГ: В 1999 году вы снимали фильм о Ли Страсберге. Фотография и кино - сходные искусства, с вашей точки зрения?
Линдберг: Совершенно разные. Честно говоря, документальное кино о студии Ли Страсберга я снимал не столько для того, чтобы сделать фильм, сколько ради… процесса съемок. Я не понимал, как люди могут так управлять эмоциями. Знак режиссера - и актриса плачет. И с ней плачете вы. Фильм давал возможность погрузиться в тему, которая меня интересовала. Если вы снимаете фильм, то можете приходить, расспрашивать, разговаривать с актерами - неделю, другую. Вы узнаете массу нового. Съемки для меня были способом приблизиться к вещам, к которым я в обычной ситуации не имел доступа.
Фильм получился неплохим. Он даже взял приз за лучший документальный фильм на большом фестивале в Торонто. Что было для меня полной неожиданностью. Я даже был не в курсе, что его показывают в Торонто. Вдруг - звонят какие-то люди и сообщают, что фильм о Ли Страсберге - победитель фестиваля. Я спрашиваю, откуда у них картина. Они говорят - а с другого фестиваля.
РГ: Российское кино, шире - наша культура, вам интересны?
Линдберг: Разумеется. Невероятно захватывает эпоха Дягилевских балетов, позже - кинематограф Сергея Эйзенштейна.
Если говорить о современном кино, то мой любимый режиссер - Андрей Тарковский. "Андрей Рублев", "Сталкер" прекрасны. Ничего подобного никто не снимал. Меня поразила фраза в дневнике Тарковского, которую он записал в день смерти. Он лежал в больнице. Я, конечно, неточно цитирую, но он пишет, что проснулся утром с потрясающим ощущением. Его не объяснить тем, что прекрасный день, солнце за окном. Но не нет, не поэтому он чувствует себя так необычно, по-особенному. Наверное, причина в другом. В чувстве, что отец здесь.
РГ: Вы читали дневники Тарковского?
Линдберг: У меня есть небольшая книга, где есть записи режиссера и сделанные им поляроидные снимки. Думаю, он взял фотокамеру, когда не мог снимать фильмы. Фотографии очень хороши. Они не эффектны, не зрелищны, но потрясающе красивы. Эта книжечка с фото, сделанными Тарковским, всегда со мной.
РГ: Вы снимали в России в середине 1990-х. Каковы ваши впечатления от нашей страны тогда и теперь?
Линдберг: Я впервые приехал в Москву в середине 1980-х. Это был совершенно другой город. У нас были съемки в ГУМе. Я там видел людей, совершенно не похожих ни на кого. Помню, кто-то был даже с овцами. Они выглядели так, будто приехали из Монголии. А сейчас Москва огромный космополитический город. В ГУМе - модные бутики, которые повсюду в мире. Невероятный взрыв изменений.
Между прочим, та же история произошла с Берлином. Я жил там, когда мне было 20 лет. Город был поделен стеной. Сейчас от того старого Берлина ничего не осталось. Современные здания, бизнес-центры и т.д. Конечно, сейчас намного лучше. Но поэзия старого Берлина как-то исчезла. Берлин был удивительным городом. Возможно, я не прав. В принципе, обычная история. Чем больше денег - тем меньше поэзии.
РГ: Вы могли бы пожелать что-то российским читателям?
Линдберг: Я желаю им быть счастливыми. Звучит довольно глупо. Но чем дольше я живу, тем больше понимаю, что это самое правильное пожелание.