Поделиться
Фильм польского киноклассика Анджея Вайды "Катынь" мне удалось посмотреть два года назад, когда его чуть ли не подпольно показали в двух московских клубах - Доме кино и Доме литераторов. Те вечера напоминали приснопамятные советские времена, когда избранной публике, и без того "испорченной" вражескими радиоголосами и фрондой по отношению к властям, на закрытых просмотрах демонстрировалось то, что широкой публике смотреть не разрешалось. Помню и бессвязные объяснения кинопрокатчиков и телевизионщиков, убеждавших всех и вся, что дело отнюдь не в политике: просто картина Вайды обречена на "зрительский неуспех".
Ну а те, кому удалось увидеть фильм в 2008 г., почти единодушно сошлись на иной версии запрета. Во-первых, уж слишком вызывающе выглядел в современной России цвет околышей убийц, выдававший в них принадлежность к известному ведомству. И, кроме того, слишком символичны первые сцены ленты, где на мосту лицом к лицу встречаются толпы поляков, с ужасом в глазах убегающих на восток от Гитлера и на запад от Сталина. От двух злодеев, поделивших между собой Польшу и установивших там свои зверские режимы, между которыми мы все сомневаемся ставить знак равенства...
Мы? А кто это - "мы"? Что за хитрая фигура речи, приводящая индивидуальности, которые и составляют народ (иначе - толпа!), к некоему единому, общему знаменателю? "Мы" - это и те, кто говорил слова благодарности Вайде за историческую правду, и те, кто не пускал фильм к российскому зрителю? "Нами", коллективной ответственностью, удобно прикрыть любую историческую подлость, сделав ее анонимной, без роду и племени. Объявить, скажем, ту же "Катынь" антироссийским произведением, будто опять же некие "мы" поставили знак равенства между Россией и Сталиным...
И тут "Катынь" вдруг показал на прошлой неделе телеканал "Культура". Впрочем, совсем не вдруг, не от стихийно возникшего интереса к эстетике фильма и к его художественным достоинствам, а с вполне понятным политическим расчетом. В канун встречи премьеров двух стран, приуроченной к 70-летию катынского расстрела, выход ленты на телеэкран должен со всей ясностью продемонстрировать добрую волю Москвы, ее стремление поставить жирную и, главное, правдивую точку в трагедии, которая не одно десятилетие разделяла наши народы, вызывая взаимные подозрения и претензии.
Канал не смог, однако, позволить себе вынести "Катынь" на суд зрителей без того, чтобы не разъяснить всем непонятливым людям, заблудившимся в исторических правдах, подспудные смыслы как самой картины, так и событий 70-летней давности. И показ был "снабжен" "Послесловием" - отдельной программой, где серьезные государственные мужи от политики, исторической науки, кинематографа наперебой успокаивали общественное мнение, которое - кто его знает? - вдруг возьмет и сильно возбудится после увиденных на экране преступлений, совершенных с ведома того, под чьим "светлым" образом некоторые местные начальники собирались праздновать юбилей Победы.
В этом обсуждении было что послушать.
Вот один из ее участников произносит слова благодарности телеканалу, который "решился на показ фильма". Это в каком же нервическом состоянии находятся представители так называемой элиты, если показ художественного произведения, пусть даже и с дискуссионным содержанием, требует от телевидения чуть ли не героической отваги? Каким образом и зачем общество довели до того, что слово правды (а в неправде фильм Вайды еще никто не уличил) становится эпохальным событием?
Еще один тезис, прозвучавший в ходе телеобсуждения, сводился к тому, что России, собственно говоря, нечего скрывать: практически все архивы, касающиеся катынской трагедии, рассекречены и доступны исследователям, а закрыты лишь те документы, которые содержат имена исполнителей преступного приказа и, следовательно, могут незаслуженно ранить души их потомков... Есть, правда, один вопрос, вызывающий недоумение: неужели этот список занимает более 100 (!) архивных томов, все еще находящихся, по свидетельству историков, под секретным грифом?
"Послесловие", однако, продолжается. Никита Михалков, как бы каясь - по указанию сверху - (политический момент!), говорит: "Мы расстреливали поляков". Опять безличное (почти замятинское) "мы". Кто - "мы"? Если режиссер отождествляет себя со сталинским режимом, то, к примеру, я (и таких, как я, уверен, миллионы) отказываюсь быть частью этого "мы", сколько бы мне сегодня ни рассказывали об эффективном менеджменте 30-х и 40-х годов прошлого столетия.
Дальше - больше. Не обошлось обсуждение и без попытки оправдать катынское преступление тем, что в 1921 г. поляки не менее жестоко обошлись с красноармейцами. Уважаемый депутат, восторгавшийся решимостью телеканала, с той же смелостью клеймит поляков: "А как они расстреливали наших во время Гражданской войны?!" Каких "наших"? А "белые" теперь уже стали не наши? Чего же тогда перезахоронили на Родине прах генерала Деникина? Или философа Ильина, с симпатией, кстати, относившегося к нацистам? Вот ведь какие разные эти самые "мы" и "наши"... А что касается 21-го года, то по каким нравственным законам нам предлагают жить? На преступление отвечать преступлением? Око за око? Ну тогда и до оправдания террора недолго дойти...
...Стоит ли говорить, что эти дни прежде всего окрашены в черные цвета мартовского теракта в московском метро. Целая декада ушла на очередные разговоры о том, как противодействовать терроризму. Пока - ничего вразумительного и ничего нового, разве что власть не поддалась искушению, как она это уже делала, обрадовать общество законодательными инициативами, ограничивающими гражданские права. После Беслана не помогло. Жесткость в голосе и в выражениях производит впечатление на мирное население, испытывающее надежду, что на сей раз действительно удастся выковырять из канализации всех террористов, но вряд ли заставит их самим покинуть свое убежище.
Значит, надо придумать что-то более эффективное. Но до сих пор с верхних этажей власти не донеслось ни одного слова об ответственности правоохранительных и силовых ведомств, о том, как они за деньги налогоплательщиков собираются обеспечивать нашу безопасность. Миссия секретна? Так и скажите: не волнуйтесь, мы такое придумали, мы так будем работать, что вам ничто не угрожает. И если действительно ничто не будет угрожать, то никто на эти секреты не посягнет.
Вместо этого - то обвинения в адрес журналистов, то депутатские почины по ограничению свободы слова, то предложения, чтобы "мы" (но не они, не власть предержащая) проявляли солидарность (с кем?), сами защищали себя от терроризма. Я готов войти в такие "мы", но при одном условии: чтобы и "они" что-то делали для меня и для "нас". Чтобы "они" на правду не "решались" время от времени, а чтобы она, правда, была составной частью нашей жизни.
И тогда сформируемся "мы".