В 1999-м, сыграв фотографа-инвалида Жору в "Бараке" Валерия Огородникова, Ярмольник разом выпрыгнул из ставшего ему тесным амплуа и явил свой настоящий (оказалось - мощный) потенциал.
Что он актер серьезный и глубокий, далее удостоверил сам Алексей Герман, позвав Ярмольника на роль Руматы в фильм по роману братьев Стругацких "Трудно быть богом". Потом на экраны вышел "Мой сводный брат Франкенштейн" Валерия Тодоровского, и, работая в этой картине, Ярмольник обнаружил способность погружаться в такие психологические бездны, какие доступны только большим мастерам.
Он назначил мне встречу в театре "Современник". "Я там кое-что репетирую. Очередная репетиция назначена на завтра. Я приеду за час-полтора до ее начала, и мы поговорим".
"Абсолютной потребности выйти на сцену я не испытываю"
- Что вы репетируете в "Современнике"?
- Мы с Сергеем Леонидовичем Гармашем давно хотели сделать что-нибудь вместе на сцене. Мы много лет дружим и на съемочной площадке не раз встречались. Какое-то время назад я попросил двух-трех пишуших людей сочинить для нас что-нибудь, даже изложил желательную фабулу. И один из этих людей через полгода позвонил и сказал: "Леня, я написал. Послушаешь?" Я поехал, послушал - и вот репетируем пьеску. Ее написал Родион Овчинников - режиссер-педагог Щукинского училища, в прошлом актер "Ленкома".
- О чем пьеса?
- Пьеса современная - о двух друзьях, у которых по-разному сложились судьбы. Вообще, там несколько персонажей. Но главных - двое.
- Вы сами ставите?
- Нет, Родион Овчинников ставит. Сценография Саши Боровского. А художник по костюмам - моя жена Оксана Ярмольник.
- Лет тридцать назад вы ушли с Таганки, а теперь, значит, возобновляете отношения с театром?
- Ничего я не возобновляю. Моя актерская судьба на Таганке, как вы знаете, не сложилась, я не сыграл там ни одной настоящей роли. Таганка была для меня, скорее, продолжением моего театрального образования. Юрий Петрович Любимов по сей день зовет меня на свои премьеры и всякие внутритеатральные торжества. Он относится ко мне с большим уважением. Кажется, даже испытывает комплекс вины. Но вины за ним нет никакой. Он меня с радостью взял к себе в театр и первые два года всегда ставил в пример остальным артистам: вот каким нужно быть тренированным, вот как надо все уметь! А ролей не давал. Я там Владимира Семеновича (Высоцкого. - В.В.) подменял, когда он отсутствовал. Ну, были еще три-четыре маленьких роли, и всё. Но Таганка стала для меня великолепной школой. Она подарила мне замечательных друзей, дала бесценный опыт. Я насмотрелся, как работают Высоцкий, Филатов, Ваня Дыховичный, Боря Хмельницкий...
- Я не припомню, чтобы с тех пор вы хоть однажды вышли на театральные подмостки.
- Были попытки. Но все - неудачные. В афише МХТ уже почти стояла "Свадьба Кречинского", где у меня была главная роль. Но спектакль, на мой взгляд, не получился. Я пришел к Табакову, упал на колении и попросил его не выпускать в свет эту работу. Мне Авангард Леонтьев после сказал: "Столько лет работаю в театре, но впервые вижу, чтобы артист, играющий главную роль, и не где-нибудь, а в МХТ, сам закрыл спектакль".
- А еще какие попытки были?
- У Левитина, в театре "Эрмитаж". Там я репетировал ввод в спектакль "Маленький гигант большого секса". Очень давно это было. А еще с питерским режиссером Львом Рахлиным и актрисой Наташей Швец мы пытались сделать спектакль по французской пьесе, и эта работа тоже не заладилась.
- Все-таки есть у вас потребность выйти на сцену?
- Абсолютной потребности нет. Я могу испытывать интерес только к конкретной театральной работе. А так, чтобы служить в театре, выходить на сцену два-три раза в неделю, - нет, боже упаси. Я с уважением отношусь к артистам, работающим в репертуарном театре. Но театров сегодня очень много. Их такое количество, что подчас один театр не знает о существовании другого. При этом уровень театров, на мой взгляд, очень низкий. Люди, приходящие сегодня в театральное искусство, в большинстве своем темны и невежественны. Они не знают традиций, понятия не имеют о том, что было сделано до них и чем славен был русский театр. Вот я смотрю спектакли канадца Робера Лепажа и понимаю: этот великий режиссер знает о театре все. Прошлым летом на Чеховском фестивале Лепаж показал свой "Липсинк". Спектакль идет девять часов, и все это время от сцены глаз оторвать невозможно.
- Ваш спектакль скоро выйдет?
- Если получится что-то приличное, нестыдное, то, надеюсь, к новому году сыграем премьеру.
"Работа на телевидении не помешала мне работать в кино"
- Вы с телевидением окончательно завязали?
- Да, больше не хочу вести программы.
- Боитесь уничтожить себя как актер, стать нарицательным персонажем?
- Дело не в этом. Хотя в свое время мой друг Олег Янковский горячо меня отговаривал от работы на телевидении: "Ты с ума сошел! Сегодня "L-клуб", завтра "Золотая лихорадка", одна передача, другая - и режиссеры перестанут тебя воспринимать как драматического артиста, никто тебя в свою картину не позовет".
- А разве не так?
- Так бывает лишь в том случае, если артист, ничего не сыграв в театре или кино, сразу приходит на телевидение. Так когда-то начал свою телекарьеру мой друг Юра Николаев, закончивший актерский факультет ГИТИСа. Заранее было понятно: в кого бы Юра потом ни перевоплощался, для зрителя он все равно будет ведущим "Утренней почты". То же и с Якубовичем. Со мной же - иная история. Я стал телеведущим, уже будучи известным артистом. И все понимали: это не новый телевизионный ведущий, это артист Ярмольник работает телевизионным ведущим. Это была как бы еще одна моя роль. Работа на телевидении ничуть не помешала мне работать в кино. Меня по-прежнему приглашали сниматься. После того как я, по выражению Олега Ивановича Янковского, "поставил на себе крест", начав мелькать в развлекательных телепрограммах, я снялся как минимум в пятнадцати фильмах, и это были, пожалуй, мои лучшие работы. Как знать, может, и Герман пригласил меня к себе в картину, увидев, как я на телеэкране кому-то водку дарю.
"Это невероятное счастье - работать с Германом"
- Фильм по роману братьев Стругацких уже смонтирован. Два года назад узкому кругу ценителей Герман его показал. Но - с черновым звуком. Озвучание закончилось, не знаете?
- Нет, оно продолжается.
- Работа над этой картиной длится уже десять лет. В наш энергичный век можно так долго работать над одним кинопроизведением?
- Герману - можно.
- Когда он закончит, как вы думаете?
- Не буду вас обманывать, потому что уже много раз ошибался, отвечая на этот вопрос.
- Что вам дала работа с Германом?
- Односложно сказать не могу. Как говорил Высоцкий, "на такой вопрос можно ответить только маленькой брошюрой". Это невероятное счастье - работать с Германом. И поразительный опыт. Тебе открывается совершенно другой способ существования в профессии - и с точки зрения актерского ремесла, и по тому, как делается кино. Безусловно, съемки у Германа дали мне многое. Подробнее ответить на этот вопрос я смогу, наверное, тогда, когда фильм соединится со зрителем.
- Герман пригласил вас в свою картину, потому что такой у него принцип - брать комедийных актеров на драматические роли?
- Не знаю, принцип ли это, но некая традиция прослеживается: Андрей Миронов в "Лапшине", Ролан Быков в "Проверке на дорогах", Юрий Никулин в "Двадцати днях без войны"... И я не сказал бы, что Герман тут нарочно стремился сломать актерское амплуа. Просто он справедливо считает, что клоун, шут лучше, чем кто бы то ни было, способны передать всю глубину человеческой натуры, выразить боль, обнажить трагедию.
- Но далеко не в каждом комедийном актере однажды вдруг просыпается трагик. Савелий Крамаров до конца жизни переживал, что режиссеры не видят в нем глубокого драматического артиста. На мой взгляд, он таковым и не был. Что вовсе не принижает его как мастера. Просто каждому свое.
- Мне невероятно лестно, что вольно или невольно я оказался в том ряду, где были Папанов, Миронов, Быков, Никулин... Не знаю, вписываюсь ли я в этот ряд по качеству моей работы, но, надеюсь, Герман тому порукой. Такого еще не было, чтобы у Германа кто-то плохо играл. И если я тоже сыграл хорошо, то в этом заслуга Германа.
"Остаюсь характерным артистом"
- Вы очень долго играли всяких вертлявых типов. Вас не тяготило амплуа характерного артиста?
- А что мне оставалось? По принципам советской типажности положительным героям - комсоргам, бригадирам горнопроходчиков, капитанам дальнего плавания - полагалось быть голубоглазыми, курносыми и белобрысыми. А я несколько другого типа. Если иметь в виду внешность, моя компания - Дастин Хоффман, Роберт Де Ниро, Аль Пачино... То есть носатые. Олег Иванович Янковский называл меня российским Де Ниро. Но с таким лицом, как у меня, в советские времена можно было играть только идиотов или преступников. Чем я и занимался много лет. Но, должен сказать, это стало для меня хорошей актерской школой.
- Вы стремились преодолеть вашу типажность?
- А как я ее мог преодолеть? Актер - профессия подневольная. Нужен режиссер, способный разглядеть в тебе что-то такое, чего другие режиссеры не разглядели. На мое счастье, такой режиссер нашелся - Валерий Огородников.
- Своим режиссерским чутьем он угадал в вас латентного трагика?
- Там сложная была история. Валера работал над фильмом "Барак", и в какой-то момент у него кончились деньги. Кто-то посоветовал ему обратиться ко мне. И чтобы меня заинтересовать, Валера предложил мне роль Жоры одноногого. Так я стал продюсером этой картины и исполнителем главной роли. А вообще на эту роль Валера Огородников прочил Костю Райкина, и Костя был утвержден. Я узнал об этом случайно, спустя семь лет, когда "Барак" уже собрал все награды. Можно сказать, что эта картина переменила мою актерскую судьбу. Тем не менее я остаюсь характерным артистом, с удовольствием снялся бы в комедийной роли, но сегодня нет материала, в котором я мог бы проявиться. Я не могу сниматься в "Нашей Раше". Это все равно что до серых мышей... доработаться. Я воспитан на Григории Горине, Михаиле Жванецком, Юрии Владимировиче Никулине, Зиновии Ефимовиче Гердте... Не стану спорить: в "Нашей Раше" немало талантливых ребят. Большинство из них - бывшие кавээнщики. Но когда они выходят из-под контроля и влияния Александра Васильевича Маслякова, им, к сожалению, подчас отказывает вкус.
"В нашей стране невыгодно хорошо работать"
- Как вы стали продюсером?
- По необходимости. Это произошло в 95-м году. Время для кино тогда было дохлое, все проекты свертывались по причине безденежья. И как раз в это время Алла Сурикова, режиссер, у которого я очень много снимался, приступила к работе над фильмом "Московские каникулы". Это была последняя сценарная работа Эмиля Вениаминовича Брагинского. Мне отводилась там главная роль. И вот мы втроем - Алла, Брагинский и я - взялись за дело, какие-то сцены принялись переписывать, что-то стали уточнять в характерах героев. Через неделю кончились деньги и меня снарядили на поиски их. Так я стал продюсером.
- Вы себя уверенно чувствуете в кинобизнесе?
- Да кто же в нем себя уверенно чувствует в наших-то условиях. Но продюсирование и не является моим бизнесом. Я не Сельянов и не Толстунов, у которых свои кинопредприятия, производящие картину за картиной. Да, наверное, я продюсер. Но я продюсер одного проекта. Сегодня по случайности - этого, завтра по случайности - другого.
- А с кинокомпанией "Красная стрела", где снимает свои фильмы Валерий Тодоровский, вы разве не связаны?
- Официальными нитями - нет. Просто сотрудничаю. Был, например, сопродюсером фильма "Стиляги".
- Это очень затратный проект. Он окупился в прокате?
- Какой там! В картину было вложено четырнадцать миллионов долларов, а вернулось от силы два. Хотя, не стесняясь, могу сказать: "Стиляги" - лучший российский фильм за последние пятнадцать-двадцать лет. Картина получила около тридцати международных наград, из них - примерно двенадцать американских, в том числе семь Гран-при. В этом заслуга режиссера Валерия Петровича Тодоровского и сценариста Юрия Короткова. Отчасти - и моя. Именно я настоял на том, чтобы Тодоровский взялся за эту работу. У него ведь было немало сомнений и опасений. Во-первых, это жанр, которого у нас раньше не существовало; музыкальные комедии Григория Александрова - это не мюзикл. Во-вторых, Тодоровский раздумывал, нужно ли такое кино сегодняшнему зрителю, пойдет ли он смотреть картину, время действия которой - конец пятидесятых, начало шестидесятых годов. В конце концов Тодоровский решился, хотя, конечно, сильно рисковал. Но я сейчас о другом. О том, что, имея такое количество международных наград, картина не окупилась в прокате. В какой еще стране такое возможно!
- Вы хотите сказать, что прокат "Стиляг" был подорван пиратскими дисками?
- Именно так. Мы считаем, что примерно двенадцать миллионов долларов у нас украли видеопираты. Я не раз уже говорил, что в нашей стране невыгодно хорошо работать.
- Как вы вообще себя ощущаете в нынешней культурной ситуации? Вам комфортно в ней или не очень?
- То, что сегодня происходит в театре, кино, на телевидении, мне не то чтобы безразлично, просто бессмысленно иметь к этому какое-то отношение. Все тонет в безвкусице, в бесконечно тиражируемой серости. Серость раскрашена цветными карандашами, но от этого она не перестает быть серостью. Все цветное, все яркое, все праздничное, но - серость. А я делаю то, что делаю. И делаю так, как понимаю. Я имею свое представление о том, что такое хорошо и что такое плохо в искусстве и жизни. Я был бы рад выдерживать конкуренцию на рынке и даже побеждать в этой конкуренции. Но рыночная выгода для меня никогда не будет первостатейной причиной, по которой я ввязываюсь в то или иное дело. Я делаю только то, на что внутренне завожусь, и только про то, о чем душа болит.
Леонид Ярмольник считает, что роль Руматы в фильме Алексея Германа по роману братьев Стругацких "Трудно быть богом" оказалась для него самой тяжелой. В буквальном смысле. "На мне там надето пятнадцать килограммов железа - это только одежда, а еще два меча килограммов на столько же. И вот я с этими двумя мечами должен запрыгнуть в седло, хотя известно, что рыцарь садился на коня при помощи оруженосца. А тут запрыгни - с первого раза, с двумя мечами. Но я запрыгнул. Правда, не с первого раза, а со второго. Там же еще седло такое, с вертикальной спинкой..."