Сегодня Георгий Данелия отмечает 80-летие

Кажется, что ему все дается легко, что его жизнь - сплошная цепь анекдотов, баек, забавных случаев, нелепиц и несуразиц, что кино для него не труд и не работа, а одно из действующих лиц веселой круговерти, что сюжеты играючи приходят в голову, а фильмы появляются сами по себе - вызревают, как яблоки на ветке.

Ну, например. Шел молодой архитектор по улице, увидал интеллигентного вида пьяницу в очках, который спал на газете "Советская культура". Хотел поднять, наклонился, а в газете объявление - идет набор на вновь созданные режиссерские курсы. Пошел. Поступил. И стал, как говорили раньше, ведущим режиссером советского кино, лауреатом и народным артистом. Правда, у молодого архитектора работала на "Мосфильме" мама, теткой была великая грузинская актриса Верико Анджапаридзе, а дядей - режиссер Михаил Чиаурели. Но это все равно. В режиссеры архитектор не собирался. Или другой пример: когда в поисках натуры для фильма "Путь к причалу" Данелия бороздил северные моря, к нему на стоянке подошли два белых медведя и отгрызли уши старой папиной шапки. Смешно? Читать - да. А как страшно было? Или: во время съемок комедии "Тридцать три" в Ростове перед вокзалом поставили памятник из папье-маше главному герою Травкину - "Образцовому семьянину". Героиня Нонны Мордюковой сказала речь. Сцену сняли и уехали. Через некоторое время возвращаются - вокруг памятника цветник разбит, ограждение поставлено и рабочие красят его серебряной краской. Как так? Городское начальство велело. Раз киношники памятник поставили и сама Мордюкова речь сказала, значит важный человек товарищ Травкин - образцовый семьянин.

Кадры из анимационного фильма "Кин-дза-дза". Смотреть фотогалерею, предоставленную студией Ритм

Удержаться от пересказа данелиевских баек, особенно прочитав его книги "Безбилетный пассажир" и "Тостуемый пьет до дна", совершенно невозможно. И про то, как он учил произносить текст Норберта Кухинке, а тот даже не знал, что такое объектив. И про то, как в каждый фильм обязательно вставлял крошечный эпизодик для своего любимого актера Евгения Леонова - просто так, чтобы Евгений Павлович спел "Мыла Марусенька белые ноги". И про то, как после премьеры "Афони" Данелии пришло письмо из Омска от возмущенной жены пьющего работяги: "Товарищ режиссер, а вы сами когда-нибудь спали с пьяным сантехником?" В ответ Георгий Николаевич честно написал, что не спал. Ни с пьяным, ни с трезвым. И про то, как "зашел как-то Гена Шпаликов, сценарист, принес бутылку шампанского в авоське и сказал, что придумал для меня классный сценарий. Дождь, посреди улицы идет девушка босиком, держит туфли в руках. За ней медленно едет парень на велосипеде с зонтом, она уворачивается, а он все едет и улыбается... Гена открыл шампанское, оно оказалось теплым и выплеснулось на стену. Он обрадовался: хорошая примета". Так был начат фильм "Я шагаю по Москве". "Данелия на съемках всегда поддерживает дух игры. Вот уж кто не тиран". Это цитата из Юрия Роста.

Все это, конечно, неправда. Не байки и не "дух игры", а счастливое впечатление непрерывной прелести бытия, которое счастливо лишь для стороннего зрителя и очевидно обманчиво. Это как в балете - пока не заглянешь за кулисы, не увидишь, как тяжело дышит танцовщик. В немногочисленных интервью Данелия иногда да обмолвится. Мол, после Гран-при на фестивале в Карловых Варах за "Сережу" очень боялся снимать второй фильм - вдруг он получится хуже? А когда на "Кин-дза-дзе" начальство не разрешило снимать Кухинке (тот переехал из ГДР в ФРГ) и режиссеру пришлось самому войти в кадр, то во время съемки в перерывах он лежал на скамейке с валидолом под языком - так болело сердце. Иногда он так мучает группу, что в конце съемочного дня встает на колени и просит у всех прощения. Может, преувеличивает. Но уж точно ни один фильм не дался ему легко. После "Я шагаю по Москве" - обструкция коллег, обвинивших Данелию в лакировке действительности в угоду линии партии. "Тридцать три" 25 лет пролежал на полке, а режиссер вынужден был в течение трех лет снимать сюжеты для киножурнала "Фитиль". "Хаджи Мурата" закрыли - не хотели напоминать советскому народу, как присоединяли к России Кавказ. "Мертвые души" снимать не дали. "Поединок" Куприна не дали. "Зиму тревоги нашей" Стейнбека не дали. "Созвездие Козлотура" Фазиля Искандера не дали. Сколько же это бессонных ночей, таблеток валидола, обид? В немногочисленных интервью, где вопросы занимают больше места, чем ответы, Данелия говорит об этом впроброс, между прочим. Он вообще немногословен. На свою кухню - и творческую и человеческую - никого не пускает. И уж тем более в личную жизнь. "Я был женат три раза. Я любил, и меня любили. Я уходил, и от меня уходили. Это все, что я могу сказать о своей личной жизни".

Говорят, что каждый режиссер всю жизнь снимает один фильм, так же как художник пишет одну картину, а композитор сочиняет одну музыку. В случае с Данелией это и так, и не так. С одной стороны - ну, как можно сравнить, предположим, "Тридцать три" и "Осенний марафон", "Сережу" и "Кин-дза-дзу"? Нет, разные люди это делали. А с другой - все его фильмы вырастают один из другого. Когда-то он сказал, что, снимая "Я шагаю по Москве", хотел "создать не повесть, не рассказ, не поэму, а стихотворение, что ли. Точнее, стишок". Так вот, все его фильмы - стихи, где каждый эпизод, каждая сцена - строфа. Их объединяет общая интонация. Поэзия легкого дыхания. Можно назвать их сказками - Данелия так и называет, хотя настоящих, волшебных сказок снял всего три: на исходе застоя "Слезы капали", на пике перестройки "Кин-дза-дзу" и в новые русские времена "Настю". Первые две получились страшноватыми, последняя - очень грустной. Зритель, впрочем, как сказку воспринимал все его картины. Сказочность их в том, что, как написал Юрий Рост, в них "всегда существует презумпция добра: пусть негодяй постарается еще доказать, что он негодяй. Это сказка о возможности выжить". В жизни так не бывает. В жизни провинциальная девушка после просмотра "Я шагаю по Москве" накопила денег и приехала в столицу - город добра и света. "В гостиницу не попала, ночевала на вокзале, деньги украли, забрали в милицию как проститутку". А в письме режиссеру написала: "Спасибо вам, что придумали эту сказку". Значит, не разуверилась в презумпции добра. Сказочная удача сопутствует данелиевским героям. Правда, сам он немножко играет с ними в поддавки, подбрасывая на их пути счастливые совпадения, судьбоносные встречи. "Твоя фамилия Мизандари? Валико? Я с твоим отцом воевал". И жизнь делает крутой вираж. Это ничего, что с отцом воевали совсем другие люди. Жизнь все равно делает вираж. Сказка ведь.

Можно назвать фильмы Данелии комедиями. Правда, сам он от этого определения открещивается и по обыкновению отшучивается: "Просто в советское время на комедии отпускали больше пленки, чем на драмы. И я решил, что выгоднее называть свои фильмы комедиями - можно делать больше дублей. Но это комедии с оговорками - "лирическая комедия", "печальная комедия", "трагикомедия". Оговорки - "лирическая", "печальная" - были придуманы для начальства. Чтобы не задавало вопросов, почему не так смешно, как полагается по жанру. А если серьезно, то ирония и печаль в кинематографе Данелии сплетены накрепко - не разорвать. С годами, впрочем, печали стало больше. Это раньше, в черно-белом кино, он, посмеиваясь в усы, подмечал забавные черты своих героев, доводил до абсурда нелепости окружающей жизни и даже пробовал себя в гротеске. Но чем дальше, тем больше его темой становились путешествия неприкаянной души. И вот балагур и весельчак Бенжамен ("Не горюй!"), пережив и предательство, и унижения, и смерти, возвращается домой с чужим младенцем. Забулдыга Афоня ("Афоня") улыбается мучительно-жалкой улыбкой. Блистательный Мимино ("Мимино") в сшитом с иголочки синем летчицком кителе чувствует себя птицей, залетевшей в чужое ненужное небо. А бедняга Бузыкин ("Осенний марафон") пинает кирпич, что засунут в коробку из-под торта, и стонет от боли. Так ему на роду написано. Свет в конце тоннеля, который освещал ранних героев Данелии, не то чтобы меркнет, просто не все они бегут в нужную сторону.

Как настоящий грузин Георгий Данелия, родившийся в Тбилиси, очень любит свою родину. Она для него "далекая, чуть-чуть сказочная и очень солнечная". Как настоящий москвич, живущий на Чистых прудах, он очень любит Москву. Он наполнил ее светом и создал гимн Москве 60-х. Но про Москву ХХI века Данелия снимать не хочет. Когда-то в "Кин-дза-дзе" он поставил страшный диагноз нашему обществу. Диагноз подтвердился. Может быть, сегодняшняя Москва для Данелии немножко планета Плюк? Про Данелию Тонино Гуэрра сказал: "Он учит ходить по улицам, усеянным цветами". Но кого учить, если мало кто помнит, как выглядят настоящие цветы?