Под именем художника Эмиля Гольдфуса полковник-нелегал проработал в Штатах девять лет, ни разу не вызвав подозрений у чужих спецслужб. А потом предательство его связника Вика Хейханена, 30 лет тюрьмы, почти пять лет в камере с уголовниками и обмен на американского летчика Пауэрса.
предоставлено Лидией Борисовной Боярской
После приезда в 1962-м из США Вилли Фишер – Рудольф Абель много рисовал. Впрочем, живописью он занимался еще до войны.
Но как же картины, которых было написано в США немало? Вот что рассказывал мне друг Абеля, буду называть его так, полковник разведки и тоже художник, заслуженный работник культуры РФ Павел Георгиевич Громушкин:
- После возвращения Абеля из американской тюрьмы в квартиру на проспекте Мира был получен багаж из Штатов. Только не спрашивайте, как, кто и каким образом. Пришли брючки и пиджачки, ботиночки и, главное, чему обрадовался Абель, его картины.
Громушкину больше всего нравился портрет жены Абеля - Елены Степановны, Эли Фишер. Эта работа 1969 года как последнее прости рано состарившейся женщине, которой пришлось столько лет ждать, страдать и надеяться. Проглядывают в печальном взгляде и грусть по ушедшему, и некое недовольство: не все, далеко не все сложилось так, как хотелось. А черты оставшейся былой красоты должны вот-вот погаснуть перед неминуемым и близким уходом.
Мне же среди всего абелевского многообразия по душе работы американского периода. В них нет, да и откуда, несколько "зарисованных" березок, типичного леса, хорошо выписанных, однако не удивляющих пейзажей и натюрмортов. Абель-портретист выглядит сильнее пейзажиста советского периода Фишера. Жизнь "там" обогатила знаниями - и страны, и людей, и живописи. Хотел того нелегал - не хотел, в несколько новом исполнении его картины привлекают еще больше.
Особый цикл - тюрьма в Атланте. Камеры и сокамерники, дворики для прогулок и тюремный быт. Времени было больше, никуда не торопился, филигранная работа карандаша, кисти. Везде живинки, детальки, быт в тончайших подробностях, который увидеть можно лишь из внутрикамерного изнутри. Самовыражение, выгодно отличающее его ранние опыты, от этих, тяжелых, вынужденных, однако ни в коей мере не трагических.
И что бы ни говорил он соседу по мастерской в Бруклине Берту Сильвермену, ставшему вскоре знаменитостью, о духе реализма, его новая жизнь разведчика-нелегала за 14 проведенных вдали от дома лет обогатила Абеля-живописца.
Кстати, официально художник Эмиль Гольдфус никогда в США на выставках не выставлялся. Не хотел привлекать лишнего внимания. В то же время облик рисовальщика Гольдфуса служил отличным прикрытием. Легенда безошибочно работала.
А вот портрет Эмиля кисти Сильвермена появился незадолго до ареста разведчика на персональной выставке Берта в Национальной академии дизайна. И тут Сильвермен со свойственной лишь художнику наблюдательностью подсознательно схватил то, что девять лет оставалось незамеченным спецслужбами. Художник-разведчик изображен на фоне мощного радиоприемника. И Берт, не подозревая того, давал ключ к разгадке тайной деятельности друга Эмиля, такого аполитичного, занятого лишь рисованием да изобретательством.
Талант художника Абеля-Фишера использовался и на благо разведки. Он был великим мастером по изготовлению документов. Не хочется добавлять "фальшивых". Еще до войны юный Абель брал уроки у большого мастера этого дела австрийца Мартенса. По "их" документам, именуемым разведчиками той довоенной эпохи "сапогами", путешествовали и оседали по всему миру советские нелегалы.
Существует некая история, будто и отпущен на свободу Абель был благодаря портрету Джону Кеннеди, который он сам и подарил президенту с просьбой выпустить на свободу. Тот растрогался и подписал "помиловать!". Но это всего лишь легенда, которых вокруг имени Абеля накручено столько...
Портрет действительно существовал, но за 17 лет моих поисков не нашел я ни единого документального подтверждения, что был он подарен американскому президенту в качестве прошения. Да и не в духе Абеля такие подношения.
Откровенно
А вот для Абеля постарался уже Громушкин. Видимо, документы для поездки нелегала в США прошли через его умелые руки. Он отправлял в зарубежье десятки нелегалов, и ни разу "его" паспорта не подвели. Парочку наших диалогов о Фишере-Абеле, во множество раз твердым пером собеседника сокращенные, приведу. Речь уже не о художнике Абеле.
- Вы встречались с Абелем во время его отпуска в 1955-м?
- Конечно. Я его и в аэропорт провожал без жены и дочерей. Отпуск прошел хорошо. Но в машине был встревоженный. Разговорились. Он и до этого считал свое возвращение в Штаты нецелесообразным. Навалился возраст, говорил, что теперь не тот, что уже перевалило за 50. А тут совсем откровенно: "Паша, ехать ли обратно? В Америке я долго. Очень мне тяжело". И вдруг вырвалось уже во Внуково: "Поездка может стать последней".
- Были предчувствия?
- Даже, впервые в жизни это говорю, со щеки Вилли скатилась слеза. Не в его это стиле. Но расстались мы хорошо. Был он решителен, спокоен.
- Давайте о возвращении Фишера. Когда приехал Вильям Генрихович окончательно после обмена, вы говорили с ним? Как он новую ситуацию в стране оценивал? Уезжал в 1948-м, а тут 1962-й .
- Мы были откровенны. Его многое поразило. И в стране. И в органах безопасности. Не понимал, зачем столько людей работает теперь в центральном аппарате. Раньше работу, на которой занято было несколько человек, теперь выполняют десятки. Настораживало и некоторое количество сотрудников, не понимающих, за что они взялись. Он чувствовал, что не на своем они месте. Но такой разговор был у нас лишь однажды, и больше к нему мы никогда не возвращались. Время, реформы жизни и разведки... Жизнь, не только у Фишера, прожита невероятная. Я горжусь тем, что мы сделали. И в живописи, и, главное, в разведке.