Поделиться
Подходит к концу Год России во Франции и Год Франции в России. Кто бы сомневался - он успешный, взаимно познавательный, нашпигованный плодотворными визитами на высочайшем уровне.
Мне же твердо видится, что год уже давно превратился в века, которым суждено продолжаться теми же длиннющими и для двух стран благотворными временными отрезками. Потому что в один из центров мировой культуры и цивилизации десятилетиями проникал наш русский благородный дух. Смешиваясь с "Шанелью N5" и утренним запахом круассанов, он если не завоевывал чужую столицу, то отвоевывал себе место для существования, обогащавшего и суровых, несколько презирающих чужаков местных жителей.
Мчались еще и не такие далекие 1980-е. И на заселенной эмигрантами еще той первой войны улице Пасси или Летелье, где в доме 56 находился Союз русских таксистов, заслышав нашу русско-советскую речь, к вам могли подойти несколько похожие внешним обликом, но не одеждой люди и вежливо, с достоинством заговорить на вашем - и своем - родном. Пусть с акцентом, но с признаками еще того благородного русского языка, вывезенного ими с родителями из охваченной революцией России.
Я помню мрачноватый огромный зал неподалеку от центра, заставленный военными знаменами, штандартами, иконами и боевым оружием начала ХХ века. Это вывез имущество своего гвардейского полка тогда юный офицер, герой Первой мировой, а в 1989-м седенький полковник Дубенцев. Он вместе со своими проиграл Гражданскую, но волею командира раненый и затравленный доставил в Париж полковые реликвии, которые было приказано беречь как зеницу ока. И полковник Дубенцев, прошедший все ступени тяжкой эмиграции, сохранил, вынянчил, ни на каплю не растранжирил бесценное до того самого момента, когда это "их" вновь превратилось и в наше. И даже скромное его погребение на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа виделось мне пробившем в срок - ни раньше и не позже, чем сделавшая сальто назад история, которую он бережно лелеял и хранил, дала ему отмашку на вечный уход. А как же классовая ненависть? Противостояния, ненависти со стороны тех, исконных русских, как-то не чувствовалось. Мне вспоминается, как мы всей семьей ходили в русскую церковь. Из Москвы приехавший батюшка Махно представил нас, примерных прихожан, своей французской помощнице. Всегда аскетично в темное одетая, в черных вычищенных ботинках немалого размера и роста высоченного, радовала она доброжелательностью и чистейшим русским языком. Когда познакомились поближе, я едва сдержал свой "ах". Фамилия матушки - Шкуро. Дочь того самого генерала, который...? Ну и что? Что из того?
Сотни тысяч, по некоторым данным чуть не под миллион русских, после скитаний осели в стране относительного французского благополучия. Конечно, ассимилировались. Ведь время шло и надежд, что октябрьское наваждение само собой исчезнет, испарится, становилось все меньше и у наиболее верующих. Израненный и увешанный георгиевскими крестами за военные подвиги юный штабс-капитан полка Георгий Пожедаев, где царь-батюшка служил полковником, бежал сначала в негостеприимно принявшую его Румынию. А потом молодого художника приметил и пригласил в Париж сам Дягилев - рисовал костюмы, оформлял спектакли. Сотни и тысячи рисунков к русской классике, особенно любимому Достоевскому. Но чтобы творить для себя и будущего, надо было по выходным отправляться на Монмартр, рисовать за скромные франки и миску лукового супа портреты, наброски. Иногда рассказывают, не гнушался Пожедаев и тем, чтобы подработать - помогал выходец из клана князей Годуновых разгрузить товар торговцам. Лишь в конце жизни Георгий Анатольевич Пожедаев, вполне законно трансформировавшийся во Франции в Жоржа де Пожедаефф, обменял свой нансеновский паспорт, выдававшийся эмигрантам, на французский документ. А то все ждал, передавал с оказией письма сестре в Москву, в Трубниковский: вернется история на круги своя. И только когда французский президент Венсан Ориоль награждал друга - художника редчайшим для русского отличием - орденом Почетного легиона, пришлось принять и местное гражданство. А Пожедаев все-таки вернулся на Родину. Правда, спустя десятилетия после смерти: в Санкт-Петербурге, где он заканчивал Академию Штиглица, прошла его персональная выставка работ, посвященная Достоевскому.
А были и совсем неизвестные имена, которыми так и не стать известными. Но какими же они были русскими. Мы с женой дружили с героем французского Сопротивления Жоржем Тернэ и его супругой Валей. Я бы очень хотел, чтобы мы, русские, россияне любили свою Родину так, как Валентина. Во время Первой мировой и Гражданской - сестра милосердия. Надо ли объяснять, из какого лагеря корабль одесситки одним из последних уходил из черноморского порта в Марсель ли, Ниццу. Во время войны - участница Сопротивления, ушедшая в маки - в красные партизаны. И обвенчавшаяся по православному обычаю с французом-коммунистом, приговоренным гестапо к смерти и дерзко бежавшим. Он стал директором знаменитой и очень в ту пору прокоммунистической Галери де ля Пэ - Галереи Мира, где выставлялись слывшие левыми гиганты живописи - Пикассо, Шагал... Валентина и Жорж с ними общались, дружили, выпивали, и сколько же рассказов услышал я от них про щедрого, любящего пропустить стаканчик красного Пикассо или про его талантливейшего, но такого антипода Шагала. И как трогательно отправляла нас домой в Москву с маленьким сынишкой. Сколь щедро, по-русски, одарила -"это для малыша" - драгоценной своей семейной реликвией - номерной литографией "Голубки", сделанной и подписанной самим Пикассо: "Пусть помнит ваш рыженький Францию. Вдруг не сложится и тогда на черный день".
Но не могу не вспомнить о русской красавице актрисе Марине Влади. У нас как-то не сложилось. Может, не понравилась моя рецензия на ее книгу "Прерванный полет" об ушедшем муже Владимире Высоцком. Но потом все же, после лет и лет отказов, согласилась на редкое интервью. Когда я явился с магнитофоном на какую-то выставку, то испытывал некие, как бы сказать, неудобства. Марина Влади пришла в коротких шортах, забросила нога за ногу. И хотя было ей в ту пору уже и за..., мне пришлось нелегко. До чего же, черт возьми, хороши и ладно скроены наши русские женщины. И как понимают, ценят это в столице красоты Париже. Но это уже тема совсем другой статьи.