Поделиться
Оон объявила 2011 год Международным годом химии. С чем связано подобное внимание к этой "старой" науке? Как смотрятся на мировом уровне российские химики? Надо ли освобождать школьников от трудной науки? Об этом корреспондент "РГ" беседует с проректором МГУ, одним из ведущих в мире специалистов в области полимеров, академиком РАН Алексеем Хохловым.
Российская газета: Одна из задач этой акции ООН - привлечь внимание к химии и прежде всего молодежи. Но почему-то не объявляют год генетики или информатики, в эти науки и огромный наплыв молодежи. Может, в химии не все так благополучно, что надо зазывать?
Алексей Хохлов: Думаю, этот диагноз неверный. Периодически научное сообщество привлекает внимание к разным наукам, скажем, недавно отмечался Год физики, два года назад - астрономии. Почему сейчас химия? Сегодня каждый школьник знает, что весь мир вокруг нас так или иначе связан с химией. И даже сам человек. Ведь мы живем только благодаря биохимическим реакциям. И многие надежды человечества на лучшее будущее связаны с химией, хотя далеко не каждый это понимает. Прогресс в энергетике, медицине, экологии, защите среды, питании, изменении климата и других глобальных проблемах напрямую зависит от химии.
Но надо признать, что где-то с середины прошлого века образ этой науки несколько "затуманился". С одной стороны, в мире началась "зеленая революция", химические удобрения позволили избавить от голода миллионы людей. Химия была объявлена чуть ли не наукой номер 1, руководитель СССР Никита Хрущев даже выдвинул лозунг о химизации всей страны. Но, как нередко бывает, у любого научного достижения есть негативная сторона. Экологи и "зеленые" заговорили о вреде химии.
РГ: Сегодня существует клише всего опасного для здоровья - это "химия".
Хохлов: Совершенно верно. Навешивается ярлык, отметая все то, что создано этой наукой для человека. И хотя плюсы не сравнимы с негативом, в сознании многих людей стереотип укоренился. Многие молодые люди, выбирая свое будущее, не видят в нем место для химии. И не потому, что она слишком сложна, просто сам ее образ для них непривлекателен.
А ведь эта наука меняется буквально на глазах, многие вредные производства давно канули в прошлое, развиваются новые направления, позволяющие практически устранить "химический негатив". К примеру, это биомиметический подход. В чем суть? Надо понять, как природе в своей "колбе" удается без вреда проводить различные реакции, а затем применить аналогичные принципы в наших лабораториях и в производстве.
И многое уже сделано. Так, в Европе действует масштабная Технологическая платформа "Химия для устойчивого развития", где развиваются новые направления этой науки. Скажем, в ряде ведущих стран вся полимерная упаковка не выбрасывается на свалки, а "поедается" особыми бактериями.
Или создаются "умные дома" с низким расходом энергии. Их стены сделаны из материалов, которые зимой не выпускают тепло, а окна пропускают свет в зависимости от времени года и освещенности. В таких домах установлены новые солнечные батареи с высоким к.п.д. И все это - дело химии.
Еще одна ее забота - будущее энергетики. По всем прогнозам запасы нефти и газа быстро сокращаются, и надо искать новые источники энергии. Одно из самых перспективных - биотопливо, и прежде всего из водорослей. Не менее важно более эффективно перерабатывать нефть, выжимать из "черного золота" максимум возможного. И ученые постоянно совершенствуют катализаторы. Уже созданы технологии, которые позволяют утилизировать попутный газ с нефтяных месторождений. Газ из сланцев - тоже уже реальность. В США и Канаде такая технология сейчас бурно развивается.
РГ: Сейчас границы между науками размываются, бум прорывов происходит именно на стыках разных дисциплин. Эти изменения коснулись химии?
Хохлов: Может, даже в первую очередь. Грани между химией, физикой и биологией давно стерлись. А в последние годы компьютер кардинально изменил облик химии. Например, современные петафлопные машины способны промоделировать эволюцию куска вещества размером 0,1 микрона на протяжении 1 микросекунды, увидеть, как каждый атом движется, участвует в реакциях.
А когда появятся экзафлопные компьютеры, масштаб для наблюдения увеличится до микронов. Что это даст? По сути, не проводя экспериментов, мы увидим на моделях, как будут проходить реакции. Сможем перебирать их варианты, найти самый оптимальный, и только потом перейти к реалиям.
Мы уже близки к тому, чтобы моделировать с точностью до атомов основные процессы, связанные с жизнью, в частности, биосинтез белков в рибосоме, процесс считывания информации с макромолекул ДНК. Так что компьютерные методы - одно из важнейших направлений в химии и молекулярной биологии.
РГ: Когда-то имена российских химиков были известны всему миру, достаточно назвать Менделеева, Зелинского, Бутлерова. Но единственная российская Нобелевская премия по химии вручена в далеком 1956 году академику Семенову. И с тех пор ни одного Нобеля, а вот физики удостаивались неоднократно. Не является ли это критерием уровня нашей химии?
Хохлов: Уверен, что нет. Кстати, великий Менделеев не стал лауреатом этой престижной премии, как, впрочем, и многие другие выдающиеся ученые. У Нобелевского комитета своя политика, но не будем ее сейчас обсуждать.
Так вот наша страна всегда считалась одной из ведущих в мире держав в области химии. Самый очевидный аргумент - атомный проект, где роль химии громадна. Это и получение самого топлива, и множества самых разных материалов, и создание крупнейших производств, у которых в мире нет аналогов. Все было сделано нашими учеными и инженерами.
А еще можно, к примеру, вспомнить, какой острейшей проблемой было в первой половине прошлого века отсутствие собственной резиновой промышленности. И ученые сумели ее создать, наладив выпуск отечественного синтетического каучука. И синтетические волокна мы стали делать с небольшим отставанием от США. Все знают, что нейлон был впервые получен в США, а вот многим ли известно, что лавсан расшифровывается как ЛАборатория Высокомолекулярных Соединений Академии Наук, и он был получен в СССР, в академическом Институте элементоорганических соединений. И сейчас наша химия находится на мировом уровне, например по цитируемости в престижных журналах российские химики смотрятся очень неплохо. Но есть критерий, который даже объективнее, чем публикации и цитирование, говорит о состоянии науки. Так вот выпускники наших химических вузов высоко котируются за границей, их берут в ведущие фирмы и университеты мира. И на международных химических олимпиадах наши студенты постоянно среди победителей.
РГ: Говорят, что многие наши производства устарели, их надо менять. Наша наука способна предложить передовые разработки или их нужно закупать за границей?
Хохлов: Нужно делать и то и другое. У нас ситуация осложняется тем, что фактически "умерли" многие отраслевые институты, которые были связующим звеном между фундаментальной наукой и производством. Чтобы восстановить эту цепочку, потребуется немало лет. Но мы не можем ждать, поэтому нужно закупать готовые импортные технологии. И на них учиться, чтобы потом делать свое. Именно так и происходило в 30-х годах прошлого века, когда много и закупали, и многое создали сами. Тот же каучук сумели освоить те специалисты, которые получили опыт на приобретенных заводах.
РГ: Какой конкурс на химфаке МГУ?
Хохлов: Меньше, чем на модных факультетах, но достаточно высокий: 3-4 человека на место. Но приходят сюда учиться те, кто осознает свое призвание. Это не случайные люди, подавляющее большинство связаны с химическими классами в хороших школах. Они сознательно выбрали эту дорогу, так как учиться трудно, и просто с улицы сюда не приходят.
РГ: Сейчас бурно спорят о новых стандартах образования, которые позволят вообще не изучать химию. Кстати, многие взрослые до сих пор вспоминают ночные кошмары, когда им снились бесконечные формулы. Может, правы те, кто ратует за подобные стандарты?
Хохлов: Это ошибка. Нынешний уровень преподавания химии в школе настолько упрощен, что дальше, как говорится, некуда. Вообще я не понимаю логики авторов этой идеи. Мол, если освободить школьников от непрофильных предметов, скажем, химии или истории, они будут более углубленно учить профильные. Знаете, чем кончится? Непрофильных убудет, но в "профиле" никакого выигрыша не будет. Те, кому освободят время, не засядут за книги, а будут шататься без дела. Ведь восприятие предмета гораздо больше зависит от способностей, чем от времени на его обучение. Умный все предметы может освоить, а дурака сколько ни учи, толку все равно не будет.
Я учился в знаменитой Московской физматшколе номер 2. У нас не только физика и математика были на очень высоком уровне, но и история, и литература преподавались куда глубже, чем в обычной школе. И это давало свой эффект. Тот, кто полностью погружен в физику и математику, но не видит и не понимает ничего другого, не сможет активно и полноценно жить.
По-моему авторы новых стандартов исходят из какой-то умозрительной теории, далекой от реальной жизни. Более того, они просто неспособные люди. Это видно по качеству подготовленных ими проектов. Люди не сумели внятно изложить, что же они хотели.
РГ: Говоря образно, вы сидите на двух стульях: академик РАН и проректор МГУ. Как относитесь к тенденции последнего времени: стрелки фундаментальной науки переводятся из академических институтов в вузы? Туда же идет и финансирование.
Хохлов: Я этого не вижу. И все разговоры о каких-то перетоках денег считаю непродуктивными. Есть программы, где больше финансируются вузы, а есть, где больше денег у РАН.
В то же время понимаю, почему в адрес академии раздается так много критики. Система организации науки в РАН застыла, но нельзя жить, как и 50 лет назад. А на все вызовы времени реагировать так: вот немного тут переставим, но в принципе все останется по-старому. Я далеко не всегда и не во всем согласен с исходящими сверху предложениями, но некоторые идеи вполне разумные, например концентрация средств на приоритетах. И не понимаю, почему РАН возражает. Такая практика принята во всем мире. Скажем, в Германии институты Общества Макса Планка или кафедры в университетах, одну из которых я возглавляю на общественных началах, не вечны. Когда директор или профессор выходят на пенсию, а это 65-68 лет, собирается комиссия с участием зарубежных экспертов и оценивает будущее института или кафедры, исходя из тенденций современной науки.
При этом какой критерий самый главный? Все определяет научный лидер. Если он уходит, а за ним нет равноценного наследника, нет "локомотива", то, сколько ни вкладывай денег, толку не будет. Так наука уже давно живет во всем мире. Поэтому освободившуюся профессорскую позицию вполне могут закрыть, а открыть новую совсем по другому научному направлению, которое представляется наиболее перспективным. У нас это почти невозможно. Я не понимаю, как можно развивать все направления, если где-то давно уже нет лидеров. С другой стороны, когда лидер появляется, надо его всячески поддерживать, вовремя предоставлять самостоятельный участок работы, тогда и не будут говорить, что молодым талантам у нас трудно пробиться, поэтому многие уезжают из страны.
Еще и другие проблемы РАН, которые уже давно надо решить. Это международная экспертиза ее деятельности, в частности участие зарубежных экспертов в аудите институтов. Скажем, во всех институтах Макса Планка проверки проводятся каждые два года. Я в них неоднократно участвовал в качестве эксперта. РАН не делает ничего подобного.
Но, по-моему, все перечисленное - это не такие уж неразрешимые проблемы. Я уверен, что большинство академиков рано или поздно осознает необходимость проведения назревших перемен.