Поделиться
Микалоюс Чюрлёнис в юности сильно удивил современников. Сын музыканта, успешный ученик маэстро Огинского, лучший студент Варшавского музыкального института (дипломная кантата вызвала всеобщий восторг) - изменил призванию: отказался от предложения стать профессором консерватории. Князь Огинский разгневался и напрочь рассорился с любимым учеником.
Никто не узнал не догадался тогда, что это был не разрыв с музыкой, а попытка построить новые отношения с ней.
Со времен его студенчества случайно осталась тетрадь. И вот что в этой тетради. Химические формулы. Опыты сравнительного изучения европейских языков. Древние письмена халдеев, ассирийцев, финикийцев и еще какой-то странный алфавит. Физические свойства твердых тел, жидкостей и газов. Выписки из геологических и географических справочников…
Тайна мира влекла его.
Музыка была ему нужна как воздух. Он дышал ею, погружался в нее, растворялся в ней. Она поднимала его к небу, в ту холодную высоту, откуда невозможно увидеть, но можно почувствовать гармонию жизни.
Но музыка - полет с закрытыми глазами. Чюрлёнис хотел видеть! Рожденные звуками образы теснились в его воображении, требовали выхода в свет, в цвет. И музыка тут ничем не могла помочь.
Он написал картину и назвал ее "Музыка леса". Это был первый праздник художника. Солнечный луч пробился сквозь деревья. В зеленоватом полумраке стволы вздрогнули, прозвучал голубой аккорд.
Маленькая комната, окно, стол, краски, квадрат загрунтованного картона - больше ничего. Пальцы немеют от напряжения, в голове звучит медленная мелодия, солнце зашло, взошло… "Вокруг все идет своим путем: цветут хлеба, люди ходят… Там тебе и луга, и поля, и пригорки. Везде цветы, птицы, везде лето, везде прекрасно, а я - ничего. Я рисую".
Чюрлёнис пишет музыку лета. Живая материя ливнем стекает с неба на землю и тут же прорастает в небо из земли. Можно лететь в знойном воздухе и концами крыльев задевать вертикально растущие струны.
Вот так он и жил в своем сотворенном мире. Сохранять его, подниматься над ним, летать над его полями, холмами, морями можно было лишь при условии прочной защиты от общего, реального мира людей и вещей. В начале пути, когда Чюрлёнис стоял перед рискованным выбором, неизбежность разрыва с этим миром тяготила его. "Деньги меня не привлекают, ожидает меня нужда, сомневаюсь в своем призвании и таланте… Чужих людей не люблю и боюсь их, жить среди них не умею… Перестану мечтать, но запомню мечты своей юности. Смеяться над ними не буду, потому что они не были смешными. Буду как бы на руинах своего недостроенного замка".
Художник всегда одиночка. Но одиночество - не изгойство. Была у него и другая жизнь - неминуемая, неизбежная, никак не обходимая. Путешествует: Краков, Дрезден, Нюрнберг, Мюнхен, Вена, Петербург. Общается: Бенуа, Добужинский, Бакст, Лансере, Сомов, Маковский. Выставляется, музицирует, оформляет спектакли. В эту жизнь он вписывался как-то неубедительно, по касательной, не оставляя от нее в себе заметного и важного следа (в других оставлял - след восхищения).
Не только в дневнике, даже в письмах близкому человеку разговаривал сам с собой. Искал причину вожделенного беспокойства, тревожного теплого томления, возникающего в тот момент, когда струна вдохновения начинает звучать, и звучит, и звенит на последнем пределе. В тишину входит звук, из него светит цвет, плоский холст прорастает контуром огромного шара планеты в черном холоде космоса, и уже различима черта, за которую заглядывать опасно, преступно…
Почти каждая картина Чюрлёниса - памятник очередной схватке рассудка и безумия. Все его творчество зыбкой дрожью удерживается на грани между реальными образами и гениальными озарениями. Можно подолгу вживаться в эти образы и метафоры, испытывая странную смесь благодарности и тревоги, как бы от соучастия в осуществлении справедливого, но запретного замысла. "Весть", "Мысль", "Сотворение мира", "Соната солнца", "Истина", "Жертвенник", "Жертва"…
Это не ангел крылатый, это он сам стоит на краю бездны. Последний миг перед взлетом, миг избавления от житейских мечтаний, ненужных желаний - к чему все это, если через мгновение легкие крылья поднимут и понесут?
Чюрлёнис умер в тридцать пять лет. На вершине жертвенного холма он только начал строить свой замок. Но в трагической незавершенности здания - полный смысла законченный результат. Недостроенный этот замок прекрасен: в нем не остыло движение. Жизнь бесконечна, постижение ее тайн обречено на вечность, как судьба мотыльков, летящих на пламя свечи.
Может быть, в тот вечер, когда Чюрлёнис, больной и уже безумный, блуждал без цели в пустом холодном лесу, ему открывались великие истины?