Поделиться
Первым 125-летие художника, завоевавшего в эмиграции репутацию "историка славянской души", мастера острых характеристик и беспощадных наблюдений отметил Русский музей. Теперь очередь Третьяковской галереи.
Помимо произведений из Русского музея, которые приехали в Москву, в Инженерном корпусе можно увидеть живопись из собрания ГТГ, ГМИИ им. А.С. Пушкина, Научно-исследовательского музея Академии художеств в Петербурге, раритеты из частных коллекций (в том числе зарубежных), эскизы декораций и костюмов к "Снегурочке" (1919) из музея Большого театра, плюс замечательную раннюю графику и зарисовки из путешествий по Южной Америке 1930-х...
Григорьева трудно "вписать" в рамки одного из направлений, притом что он корнями связан с "Миром искусства". Его работы, сделанные во время четырехмесячного пребывания в Париже, с восторгом приветствовал Александр Бенуа (с которым он будет переписываться и в эмиграции). Он показывает свою живопись практически на всех выставках "Мира искусства" вплоть до весны 1918-го, а чуть раньше, в 1917-м, его избирают в члены общества... Но для коллег-мирискусников он выглядит слишком непредсказуемым, резким, недаром Бенуа обронит, что "побаивался" его. Хотя в середине 1910-х Григорьев охотно рисует яркий мир ярмарок, парижских кафе, маскарадов и поэтический мир старой Европы, в его рисунках не сыскать ностальгической печали по аристократической красе минувших веков... В его знаменитой серии Intimite' эротичность граничит с гротеском. В персонажах полотен "Улица блондинок" (1917) или "Марсельская шлюха" (1923) нет и следов соблазна, зато впечатляет экспрессия театральной маски. В "Инвалиде" (1917) эта экспрессия приобретет отчетливый социальный оттенок.
Его наблюдательность, язвительность и умение схватывать суть характеров пригодились ему как в работе для журналов "Сатирикон" и "Новый Сатирикон", так и в работе над портретами, в том числе и знаменитостей. А на автопортрете 1916 года Григорьев рисует себя нервным, насупленным, упирающимся в стол сжатым кулаком, похожим на Маяковского, бросающим сердитое "Нате!", "прожирающим за оргией оргию". Вместе с Бурлюком и Маяковским он оказался на вечере в честь приезда итальянского идеолога футуризма Маринетти. Общался с Василием Каменским и Велимиром Хлебниковым - в ГТГ можно увидеть его карандашные портреты того и другого.
Правда, судя по его работам, в отличие от футуристов Григорьев совершенно равнодушен к радостям "машинного века" и большого города. Да и энтузиазма по поводу светлого индустриального (и социального) будущего явно не испытывает.
Показательно, что, когда осенью 1918 года ему пришлось оформлять Английскую набережную Петрограда к первой годовщине революции, он в композицию с громким названием "Социализм" включает не шестеренки или вагонетки в динамичным ракурсах, а портрет Уолта Уитмена и цитаты из его стихотворения "Листья травы".
Выбор портрета Уитмена в качестве символа социализма, похоже, многое объясняет. Не только то, почему художник предпочел той же осенью 1919 года вместе с семьей через Финский залив уехать в Финляндию, а оттуда в Берлин. Но, возможно, и тот эпический монументальный замысел, который он реализовывал в цикле "Расея" и "Ликах России". Хотя в полотне 1921 года можно узнать портреты конкретных людей (например "Старухи-молочницы" (1917) или Н.А. Клюева (1920), Григорьев пишет не образ эпохи, скорее, пытается уловить неизменность народного типа. Лик России для него, как и для Блока, - скифский, азиатский, непроницаемо-загадочный. Как для Уитмена ритм эпоса связан с природой, так и для Григорьева существенно подчеркнуть, что его мадонна - степная.
Вообще мир живой природы, как и фольклора, для Григорьева очень важен. Фон его портретов и эпических полотен густо населен живностью: петухами, лошадками или бегущими по своим делам собаками. Певца крестьянской жизни Николая Клюева он рисует рядом с почти человечьими "лицами" верблюда и овцы, кормильцев и спутников степняков. Себя на автопортрете 1922-1924 годов Григорьев напишет в яркой косоворотке, с глазастыми петухом и курицей. Любопытно, что, когда художник смог в 1927-м купить землю в Кань-сюр-Мер, близ Ниццы, он вскоре завел там белых голубей, обезьяну, черепаху и собаку.
Борис Григорьев был из тех художников, которым тяготы эмиграции не помешали реализоваться. Его выставки видели Берлин, Париж, Милан, Прага, Нью-Йорк, Чикаго, Филадельфия... У него почти всегда было много заказов. Он объехал Старый и Новый свет, включая Южную Америку. Трехтомная рукопись его воспоминаний "Моя жизнь" затерялась где-то в закоулках ХХ века. Он умер во Франции в феврале 1939-го, не дожив до Второй мировой войны. Многие сочли бы этого трудоголика счастливчиком. Но почему-то, уходя с выставки, вспоминаешь его картину "Музыканты" (1924). Не самую лучшую, наверное. Двое странствующих музыкантов, похожие на средневековых менестрелей, сидя посреди чужого города, исполняют мелодию, до которой никому нет дела. Никакого портретного сходства с автором персонажи не обнаруживают. Но отчего-то полотно выглядит личным, почти лирическим высказыванием. Похожим на воспоминание о блоковском "Балаганчике", когда ни Блока, ни старого театра уже нет.