Поделиться
Продолжение. Начало в № 204 - 205.
За семь лет, пока я работал в Японии, туда приезжало множество соотечественников. И на вопрос, что им показать в Токио, они часто отвечали: хотелось бы сходить к гейшам...
Приходилось всякий раз пояснять, что это удовольствие для посвященных, как, например, театр Кабуки. Там новичку интересно только то, что ему ничего не понятно.
Вечер, проведенный с гейшами, обычно оставляет иностранца разочарованным. Именно такое чувство осталось и у меня. Хотя организовал встречу мэр города Ниигата, который славится на всю Японию своими самыми белокожими в стране красавицами.
В конце ужина в японском ресторане у стола появились три гейши. Две из них были слишком молоды, а третья - чересчур стара. Впрочем, их лица были так густо загримированы белилами и румянами, что о возрасте можно было только догадываться. Затейливые прически, украшенные цветами. Черные кимоно с ручной вышивкой - все это выглядело очень театрально.
Девушки рассказали, что им пошел шестнадцатый год и что они лишь недавно занесены в официальный реестр гейш, который ведется в каждом японском городе, где есть чайные дома.
Одна из них подсела рядом, грациозно налила мне саке и пояснила поэтическое изречение, сделанное на фарфоре. Чтобы не остаться в долгу, я написал на бумажной салфетке созвучное по теме начало одного из четверостиший Бо Цзюи.
Сделав изысканный комплимент моему иероглифическому почерку, который на Востоке считают зеркалом души, японка тут же добавила две недостающие строки, будто средневековый китайский поэт был ее соотечественником и современником.
Продолжить поэтическое состязание нам не удалось. Ибо пожилая гейша взяла в руки трехструнную лютню и девушки исполнили церемонный танец, видимо, столь же древний, как строфы, которые мы только что писали. После этого все трое встали на колени, отвесили нам земной поклон, взяли догоревшую ароматную свечу и скрылись за дверью, пробыв с нами в общей сложности чуть более получаса.
"Как, и это все?" Даже если я не выразил свое недоумение вслух, оно было у меня на лице, ибо хозяин это заметил.
Мэр пояснил, что слово "гейша" буквально означает "человек искусства". Она - искусница развлекать мужскую компанию, создавать ощущение праздника. Причем не только исполнением песен и танцев в своем специфическом жанре, но и образованностью, умением находить контакт с собеседником.
Бывает, что какой-нибудь министр приезжает к великовозрастной гейше - подруге его молодости, - чтобы излить душу, как психоаналитику. Он говорит с ней обо всем, о чем не может поделиться ни с коллегами, ни с женой, ни с детьми, ибо японский образ жизни сужает возможности человека быть искренним.
На юбилее или ином торжественном застолье гейша, говоря по-нашему, совмещает роль тамады и звезды шоу-бизнеса, приглашенной украсить праздник своим выступлением. Понятно, что ни о каких сексуальных услугах в таком случае речи не идет.
Появляясь на застолье, гейши зажигают свечу с цветочным ароматом. Продлить визит после того, как эта палочка догорела, значит удвоить гонорар, обычно составляющий тысячу долларов и выше. Поэтому плата "искусницам" называется "деньги за благовония", тогда как заработок путан именуется "деньги за такси". (В отчетах компаний по расходам на представительские цели эти суммы проходят именно так).
Словом, застолье с гейшами - удовольствие для души. Да и в их выступлениях, в отличие, скажем, от ближневосточного танца живота, нет ничего эротического. Ожидать от женщины в кимоно чего-то похожего на стриптиз тоже бесполезно.
В деловом и политическом мире Японии издавна считается престижным приглашать гейш на вечернюю встречу с партнерами. Причем у людей известных и состоятельных для таких случаев обычно есть "своя" гейша, выполняющая на торжестве роль хозяйки.
Нынешние японские законы разрешают заниматься трудовой деятельностью лишь после обязательного девятиклассного образования, то есть с 15 лет. Именно в этом возрасте будущие гейши начинают свою производственную практику как "майко" (юные танцовщицы). Длинными рукавами своих кимоно и столь же длинными концами пояса они напоминают чио-чио-сан, то есть бабочек. Обувь на высоких платформах заставляет их семенить мелкими шажками, что считается символом пробуждающейся женственности.
У майко, как и у гейш, ворот кимоно приспущен сзади, обнажая затылок - на взгляд японцев, самую эрогенную зону. Так что если западные женщины декольтируются спереди, то восточные - сзади.
Поскольку девушка проводит в школе гейш почти десять лет, у нее неизбежно накапливается большой долг перед хозяйкой за свое обучение и содержание. Его приходится потом отрабатывать многие годы. Поэтому каждая гейша мечтает обрести постоянного покровителя, который избавил бы ее от финансовой зависимости и взял на содержание, снял ей квартиру.
В начале XX века в Японии насчитывалось около ста тысяч гейш. Теперь их стократно меньше. Причем благодаря гейшам в стране осталось несколько тысяч рикш. Именно они доставляют в своих двухколесных колясочках загримированных "искусниц" в париках и кимоно.
Японцы издавна привыкли делить женщин на три категории. Для домашнего очага и продолжения рода - жена. Для развлечения души - гейша. А для услаждения плоти красотка с улицы "красных фонарей". При формальном запрете проституции эту древнейшую профессию взяли на себя псевдогейши, или по-английски хостесс (хозяюшки) - то есть девицы из баров и кабаре.
По данным Национального полицейского управления, в стране насчитывается около 12 тысяч заведений, оказывающих платные сексуальные услуги. Массажные салоны и турецкие бани служат весьма распространенной крышей для полулегальных борделей.
Дверь в комнату, где посетитель уединяется с массажисткой, по правилам не должна запираться. В ней также полагается быть смотровому окошечку, дабы администрация могла из коридора следить за порядком. Но если девушка, сняв с клиента пиджак, вешает его как раз на дверь, то есть закрывает им окошечко, - это намек, что можно завести речь об "особых услугах".
Главной составной частью трудящихся секс-индустрии служат сотни тысяч псевдогейш, то есть хостесс. Впрочем, знакомство с любой из них дает лишь шанс, но отнюдь не гарантию последующей интимной близости. (Что и объясняет их существование в условиях запрета проституции.)
Обязанность хостесс - за определенную мзду составлять мужчине приятную компанию, танцевать с ним, наполнять его бокал, смеяться его шуткам. И не более того. Ну а после работы все зависит от взаимного согласия: если он сумеет ее уговорить, а она не захочет ему отказать. Кстати, такой элемент "свободной охоты" импонировал большинству мужчин, даже когда легально существовали улицы "красных фонарей".
Ночную жизнь в Японии точнее было бы назвать вечерней. Злачные места функционируют с семи до одиннадцати вечера и закрыты по воскресеньям. Так что подрабатывать трижды в неделю по четыре часа охотно нанимаются студентки, "офис-леди" (то есть конторщицы), а в последнее время все чаще и домохозяйки. (Излюбленная тема телевизионных сериалов - сюжет "Летучей мыши", когда японский муж в ночном клубе начинает ухаживать за собственной женой).
Привлекательная внешность - вот главное условие, чтобы получить работу в баре или кабаре. Ибо, кроме фиксированной ставки, хостесс получают еще и надбавки за популярность у мужчин. Клиента прежде всего спрашивают: пригласить ли ему за столик даму? За этим следует вопрос: есть ли у него тут знакомые имена, то есть не хочет ли он назвать кого-то персонально?
Вечерние заведения в Японии очень демократичны. Даже если "Сумико, номер 183" в данный момент танцует с директором банка Сумитомо, ее в течение 30 минут пригласят к столику водителя грузовика. Это обойдется заказчику примерно в 50 долларов, 30 из которых получит сама псевдогейша. Дальше безошибочно срабатывает рассчитанная на мужскую психологию подначка. "Хозяюшку" каждые полчаса перезаказывают, повышая ее доход, а заодно и прибыль заведения.
Кроме того, женщина в баре или ночном клубе получает 40 процентов стоимости каждого напитка, который взял для нее клиент. А просит она чаще всего "мартель", хотя все знают, что под видом коньяка ей приносят остуженный чай. Но это, пожалуй, единственный обман, допускаемый в японском вечернем заведении. Современные псевдогейши свято блюдут каноны профессиональной этики, унаследованные от их экзотических предшественниц. Если перепивший посетитель уронит бумажник, рассыплет крупные купюры - никто не польстится на его деньги.
Другое незыблемое правило - никогда не раскрывать того, о чем говорят между собой мужчины за столом. Однажды мне довелось ужинать с Ясухиро Накасонэ перед тем, как он стал премьер-министром. Дело было в престижном японском ресторане в Акасака близ императорского дворца, в компании ослепительных красавиц в кимоно. Накасоне с редкой для японца прямотой говорил о внутриполитическом положении, об отношениях Токио с Москвой и с Вашингтоном. Почувствовав, что меня удивляет его откровенность в присутствии женщин, он с улыбкой заметил: "В этих стенах уже полтораста лет говорят о политических секретах с полной гарантией, что никто больше о них не узнает".
Чтобы с мнением журналиста считались, он должен быть человеком компетентным. Другим важным фактором успеха я бы назвал кураж, то есть готовность идти на риск, даже проявлять некий авантюризм. Поясню это на примере из личного опыта работы в Китае, Японии, Англии.
Китайская провинция Юньнань, граничащая с Вьетнамом, напоминает заповедник общественно-экономических формаций. В долинах, где живут китайцы, доминирует социализм. А в высокогорных джунглях обитают племена, у которых до наших дней дожил первобытно-общинный строй.
В 50-х годах я оказался единственным иностранным журналистом, кто рискнул побывать в селении народности кава. Эти люди известны как "охотники за человеческими головами". У них есть обычай: каждую весну ставить на жертвенном поле шест с отрубленной головой чужеземца. Успокаивало лишь то, что человеческая жертва требуется этому племени весной. А я отправился в гости к ним осенью.
К полудню вся деревня была навеселе. Охмелевшие мужчины собрались на площадке перед домом вождя. К жертвенному шесту за рога привязали буйволицу. По сигналу вождя несколько десятков человек с наточенными ножами кинулись к животному. С громкими криками они принялись вырубать куски мяса прямо из спины даже не успевшей упасть буйволицы. Она буквально на глазах превращалась в скелет.
Окровавленные люди перебрасывали куски мяса своим родственникам. Те старались добежать с добычей до одного из огороженных мест, где были разложены костры. Как только в чугунных котлах закипела вода, люди принялись кидать туда куски мяса прямо с кожей и шерстью. Мне, как почетному гостю, вождь протянул буйволиный язык. Подумал, хоть в этом повезло!
Но радость оказалась преждевременной. На жертвенный шест водрузили кишки буйволицы полные навозной жижи. Вождь щедро полил этим "соусом" доставшийся мне язык. И его волей-неволей пришлось есть, ибо нарушать местные обычаи было рискованно.
Не менее рискованно, чем посещать охотников за головами, было диктовать в "Правду" материал с американской военной базы.
Мне довелось быть свидетелем первого захода в Японию американской атомной подводной лодки. После войны парламент страны, пережившей трагедию Хиросимы и Нагасаки, утвердил "три неядерных принципа" - не создавать, не приобретать, не размещать ядерного оружия.
Чтобы преодолеть этот барьер, Вашингтон решил использовать "шоковую терапию". Начать регулярные заходы американских атомных подводных лодок в японские порты, надеясь, что они станут привычными и протесты затихнут.
Я приехал в Сасебо, когда туда зашла первая американская подлодка "Морской дракон", и подготовил репортаж о массовых демонстрациях местных профсоюзов. Редакция "Правды" ежедневно вызывала меня в три часа дня. Надо было срочно сообщить в Токио мой номер в Сасебо и перевести туда вызов. Поэтому я рискнул зайти в американский офицерский клуб возле главных ворот базы.
Уверенной походкой Штирлица зашел в бар, узнал номер здешнего телефона и по-японски попросил знакомого клерка в Токио перевести вызов из моей газеты в Сасебо. Через несколько минут телефон зазвонил и я услышал в трубке голос правдинской стенографистки.
Начал диктовать текст, естественно, по-русски. Засветился, когда передавал по буквам название порта: "Сергей-Анна-Сергей-Елена-Борис-Ольга". Прозвучало подряд сразу несколько русских имен.
Появился вахтенный офицер в сопровождении морских пехотинцев. "Москва, "Правда", - вслух прочитал он мое удостоверение. - Ясно, зачем вы тут оказались. Пора проводить вас к вашим единомышленникам!"
Рослые моряки взяли меня под локти и вежливо, но напористо вытолкали за дверь. И тут я оказался лицом к лицу с шеренгами возбужденных демонстрантов. Их кулаки тянулись прямо к моему носу, а от возгласов "Янки, убирайтесь домой!" пробирала дрожь. К счастью, полицейский патруль укрыл меня в фургоне для арестованных. "Куда смотрит ваш профсоюз! - укорял меня сержант. - Работать в горячей точке без каски - значит нарушать технику безопасности!"
Полемизирую в Вестминстерском дворце
Во время "холодной войны" большинство наших журналистов, а тем более дипломатов всячески уклонялись от публичных выступлений. Но кураж побуждал меня идти на риск. После нескольких удачных выступлений в Англии меня стали часто приглашать в колледжи Оксфорда и Кембриджа. "Живой большевик" был нужен этим фабрикам джентльменов как боксерская груша.
Однажды меня даже пригласили выступить в палате общин перед членами комитета по международным делам. Увидев под сводами Вестминстерского дворца три дюжины депутатов, попросил разрешения начать с китайской притчи.
Однажды единственная женщина, оказавшаяся среди собеседников Конфуция, спросила его: "Почему мир так несправедлив? Когда мужчина совершает супружескую неверность, его престиж растет. А если это же сделает женщина, все ее порицают". Конфуций взял чайник и стал молча разливать чай. "Почему ты молчишь, учитель?" - "А я уже дал тебе ответ, причем наглядный. Из носика чайника я наполнил шесть чашек. Это нормально. Но лить чай из шести чайников в одну чашку было бы противоестественно".
Депутаты засмеялись. А я продолжал аналогию. "Когда одного парламентария терзают вопросами три дюжины журналистов, это обычное дело. Но если три дюжины таких полемистов, как вы, возьмут под перекрестный огонь одного-единственного газетчика, получится не гуманно. К тому же наш поединок проходит в неравных условиях. Вы говорите на родном языке, а я нет. Справедливее было бы вести полемику на китайском или хотя бы на немецком".
Я, конечно, блефовал, но правильно сделал ставку на незнание англичанами каких-либо языков.
Помочь соотечественникам смотреть на окружающий мир без предвзятости. Ради этого мы, полтора десятка ведущих журналистов-международников, бились головами о тесные своды ниши дозволенного. Но люди ценили нашу искренность и целеустремленность. Во время поездок по стране мы повсюду собирали самые большие залы, как нынче суперзвезды шоу-бизнеса.
Как же мне удавалось сорок лет говорить собственным голосом в жестких регламентированных средствах массовой информации СССР? Убежден: лучшая защита от нажима сверху - это кокон компетентности.
В начале 70-х мне довелось посетить Иран и побывать в Ширазе - легендарном городе роз, соловьев и поэтов. Меня привели на могилу Хафиза. Возле нее всегда сидит седобородый старец с томиком стихов этого персидского поэта.
Нужно положить книгу на надгробную плиту и раскрыть ее наугад, чтобы получить напутствие в жизни. Я проделал это с бьющимся сердцем. И вот что прочел мне старец: "Воспевать красоту звездного неба вправе лишь поэт, постигший законы астрономии".
Откровенно говоря, до меня не сразу дошел глубокий смысл напутствия. Выходит, одного литературного таланта недостаточно. Мало заставить читателя увидеть и почувствовать то, что видел и чувствовал автор. Надо постичь подспудную суть событий, надо знать о предмете стократно больше, чем потенциальные читатели.
Осознав это, я по-настоящему понял, почему моя компетентность служила тем коконом, который защищал меня от цензуры в советские времена. Как газетные, так и телевизионные начальники чувствовали, что я знаю о Китае и Японии гораздо больше их. И не решались делать мне замечания, дабы не попасть впросак.
Благодарен судьбе, что именно мне выпала возможность первым из наших соотечественников положить цветы на могилу Рихарда Зорге. Изучая материалы, связанные с жизнью легендарного разведчика, я запомнил и сделал своим девизом его слова: "Чтобы узнать больше, нужно знать больше других. Нужно быть интересным для тех, кто тебя интересует". Практический опыт одиннадцати лет моей работы в Китае, семи лет в Японии и пяти лет в Англии подтверждает, что чем компетентнее становился я сам, тем чаще интересные люди тянулись ко мне и обогащали меня своими знаниями.
Мои книги о японцах и англичанах - сгусток того, что писали об этих народах разные исследователи в разные времена. Читателей привлекает именно их насыщенность.
За последние сорок лет "Ветка сакуры" переиздавалась почти сорок раз, в том числе - четыре раза в Японии. Там существует общество поклонников "Ветки сакуры", которое возглавляют бывшие премьер-министры Накасонэ и Мори. По их инициативе выпущена антология "Три лучшие книги, когда-либо написанные иностранцами о японцах", куда попало и мое детище.
Мне также очень ценно мнение англичан о книге "Корни дуба". Известный писатель Джеймс Олдридж подчеркивал в газете "Санди таймс": "Вот лучший комплимент, который я мог бы сделать этой книге: я часто забывал, что писал ее не англичанин. Я вчитывался в нее, чтобы побольше узнать об обществе, в котором я живу".
Еще раз подведу итог сказанному. Журналистика - это неустанное стремление тянуть вверх планку духовных запросов людей, делать их зорче и мудрее, просвещеннее и добрее. А обогатить других может лишь тот, кто многое познал сам. Поэтому компетентность журналиста - залог его творческой независимости.