Поделиться
Его кончина нежданна, несправедлива и потому особенно болезненна и горька. Геннадию Швецу было 64 - всего 64, потому что, наверно, нет и не будет среди нас человека столь спортивного, оптимистичного, доброжелательного, радующегося всем проявлением жизни, как Гена.
Сколько талантов дала ему природа. Он прекрасно писал. И не только о спорте. Хотя именно спорт и его людей Гена, прыгавший в высоту за 2 метра, знал досконально. Его книги, написанные в редкие свободные часы и дни, были искренни и романтичны. А еще он бегал марафоны и сверхмарафоны, бросая вызов силам природы, жаре, возрасту, да всему. В Сахаре и в Париже, в Москве и в такой близкой ему Самаре он поражал всех своей выносливостью. Он никогда не сходил с дистанции, Швец всегда добегал. И не просто добегал, а старался прибавить и прибавлял на последних метрах.
С ним было невозможно появиться на стадионе. Сразу же вокруг возникла стайка знакомых, друзей и тех, кто просил его о чем-то, что он всегда старался выполнить и сделать. Этот последний год давался моему другу тяжело. Руководитель пресс-службы Олимпийского комитета России переживал неудачи нашего российского спорта, ей-богу, гораздо глубже, чем свои собственные. Он наверняка мог бы сделать еще больше в литературе, в большом писательстве, если бы не тратил с поразительной, искренней любовью отпущенное ему время на спорт и воспевание его героев. Их провал в Ванкувере он воспринял как личную беду. Вынужденное расставание с Олимпийским комитетом стало для него серьезнейшим испытанием. Он выдержал и это. В маленьких новеллах, которые посылал мне, было столько откровенной нежности, жажды полной, полнокровной жизни. Я торопил: "Гена, публикуй, пора". А он хотел отшлифовать, довести до совершенства: "Не пришло время".
Казалось, все налаживалось. Он собирался вернуться в Олимпийский комитет, судьба одаривала его радостями, снова появилась на лице улыбка... Но все-таки есть же предел, который может выдержать даже такой марафонец, как Гена Швец. Ему бы бежать и бежать марафоны...
Но у человека никогда и ничем не болевшего остановилось сердце.
Прощай, друг.