Российская газета: Наши потери составили более 658 тысяч человек, из них убитыми - 514 тысяч. Все происходило совсем рядом с многомиллионным городом. Каково это психологически - ожидание катастрофы?
Елена Сенявская: Москва давно уже жила предчувствием войны. Это заставило, к примеру, по-новому взглянуть и на городские проблемы. Население ежегодно увеличивалось на 150 тысяч человек. На перекрестках столицы постоянно возникали пробки. Поэтому за пять довоенных лет было построено 12 широких мостов через Москву-реку и Яузу, 45 километров набережных и новых проездов для разгрузки магистралей.
Так вот о психологии. Предчувствие войны, пожалуй, самым необычным, пророческим образом воплотилось в дневниках московского школьника Левы Федотова из "Дома на Набережной". 5 июня 1941 года он записал: "Хотя сейчас Германия находится с нами в дружественных отношениях, но я твердо убежден (и это известно также всем), что это только видимость... Я думаю, что война начнется или во второй половине этого месяца (т.е. июня), или в начале июля, но не позже..." Среди других поразительно точных его пророчеств были строки о судьбе родной столицы. "...Они не успеют замкнуть кольцо к зиме - слишком большое тут расстояние. Зимой же для них районы Москвы и дальше будут просто могилой!" - так писал новый Нострадамус, который во многом оказался мудрее тех, кто стоял у руководства страной.
РГ: Наши историки не очень любят вспоминать о так называемой московской панике. Опасность взятия Москвы из-за непотребного поведения властей 16 октября действительно была?
Сенявская: В таких вопросах лучше всего опираться на документы, например, письма. Так четвертого ноября, в разгар тяжелых боев военврач Казаков писал с фронта жене: "16-го там была невероятная паника. Распустили слух, что через два дня немец будет в Москве. "Ответственные" захватили свое имущество, казенные деньги и машины и смылись из Москвы. Многие фабрики остались без руководства и без денег. Часть этих сволочей перехватали и расстреляли, но, несомненно, многие улизнут. По дороге мы видели несколько машин. Легковых, до отказа набитых всякими домашними вещами. Мне очень хочется знать, какой вывод из всего этого сделает наше правительство". Чистая случайность, что это письмо сохранилось, дошло до адресата, миновав военную цензуру, оставив свидетельство того, как рядом с беззаветным героизмом в те страшные дни соседствовали трусость и подлость.
РГ: Эти картины сильно разнятся с тем, что крутили в кинотеатрах в войну и до войны...
Сенявская: Прозрение наступило. Об этом, оглядываясь назад из июля 1942 года, написал во фронтовом дневнике москвич М. Белявский: "Вот посмотрел сейчас фильм "Моряки" и еще больше окрепло убеждение в том, что наше кино с его "Моряками", "Истребителями", "Четвертым перископом", "Если завтра война"... во многом виноваты перед страной, так как вместо мобилизации демобилизовывали своим "шапкозакидательством"...
Мало того, если до середины 1939 года средства пропаганды вели последовательную воспитательную работу в духе ненависти к фашизму, то уже в конце сентября ситуация резко изменилась. После заключения 23 августа Пакта о ненападении и 28 сентября Договора о дружбе и границе с Германией последовал отказ от публичной антифашистской пропаганды в средствах массовой информации, произведения искусства, в которых имелись антифашистские мотивы, были "отсеяны" и исполнять их более не разрешалось. "Уже с зимы 40-го года пошли разговоры, что Гитлер на нас непременно нападет, - вспоминает москвич Юрий Лабас. - Но в "Окнах ТАСС" - плакаты с совсем иным противником. На одном из них изображен воздушный бой: наши самолетики красные, а вражеские - из них половина уже сбита и горит - черные, с белыми кругами на крыльях (белый круг - английский опознавательный знак)".
Возвращаясь к теме паники, скажу, что были и другие свидетельства. "Никакой массовой паники не было! - утверждает бывший председатель Моссовета Пронин. - Наоборот, 12 октября было принято решение о срочной эвакуации 500 заводов Москвы... К сожалению, мы не успели провести соответствующую разъяснительную работу. И на некоторых заводах рабочие стали просто препятствовать эвакуации, считая это предательством и дезертирством". Например, серьезное возмущение было на автозаводе, на артиллерийском заводе, на 2-м часовом заводе. На шоссе Энтузиастов рабочие организовали заслон, не пропускали машины, идущие на восток.
РГ: Это взгляд руководства, а что видели рядовые москвичи?
Сенявская: Ситуация в городе им виделась несколько иначе. Так, по воспоминаниям уже знакомого нам Лабаса, по городу прокатился слух, что "немецкие танки вот-вот появятся на улице Горького, куда прорываются от Речного вокзала", на Кузнецком мосту "словно падал черный снег - жгли документы", а по улице Кирова сплошным потоком ехали грузовики и легковушки с людьми и вещами. В значительной мере переломило ситуацию выступление по радио самого Пронина, после которого буквально на следующий день город изменился, все заработало, даже такси. На улицах появились военные и милицейские патрули. Паническое бегство прекратилось.
В результате эвакуации, массовой мобилизации и вступления москвичей в добровольческие формирования к первому декабря из 4,5 миллиона москвичей в столице осталось только 2,5.
РГ: Москвичи, пережившие войну, по-разному вспоминают продовольственную ситуацию в городе. Моя мама, которая была ребенком, рассказывает, что приходилось собирать подгнившие отходы овощных магазинов. Иногда воровать...
Сенявская: Люди жили, конечно, неодинаково. К концу 1941 года в Москве существовало более 100 норм и видов продовольственного и промтоварного снабжения. Дополнительными или повышенными нормами пользовались рабочие оборонных предприятий, некоторые преимущества в снабжении продовольствием имели беременные женщины и кормящие матери, доноры, больные туберкулезом. К концу 1942-го продовольственными карточками в столице было обеспечено около трех миллионов человек. Но, как вспоминает один из москвичей, месячный паек "за три дня улопать можно". А в донесении военного атташе Франции в Турции полковника Дюваля в Генштаб Вооруженных сил Франции об организации обороны Москвы, датированном декабрем 1941 года, сообщалось, что каждый москвич получает паек из черного хлеба, сосисок, капусты и чая. Мясо, масло, яйца, табак - редкость.
РГ: Полковник, видимо, общался с более удачливыми, чем мои родственники, москвичами...
Сенявская: В связи с быстрым ростом цен на продукты на рынке в 1944 году было принято решение об организации государственной коммерческой торговли, что позволило немного снизить рыночные цены на основные продукты питания. В Москве открылось более 20 коммерческих магазинов и 45 предприятий общественного питания - кафе, закусочных и ресторанов.
РГ: Все театры и киностудии эвакуировали одними из первых.
Сенявская: Вот тут вы ошибаетесь. В октябре 1941 года правительство было вынуждено провести эвакуацию большинства московских театров. Но 17 октября коллектив Музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко отказался покинуть осажденный город и на следующий день открыл зимний сезон. А уже в декабре, в дни разгрома фашистских войск под Москвой, открылся Драматический театр, призванный обслуживать население и воинские части, объединив в своей труппе актеров театра им. Ленсовета, МХАТ, Малого театра, Театра Революции, Камерного и театра им. Ленинского комсомола. В сезон 1941/42 года в Москве работали также филиал Большого театра, Областной театр юного зрителя, театры миниатюр и обозрений.
РГ: Каков в это время был психологический настрой немцев?
Сенявская: Слова Гитлера о том, что он сделает из Москвы море, зацитированы. Менее известно, что в войсках Восточного фронта распространялись заранее отпечатанные пропуска для передвижения по Москве во время парада полков вермахта. Был подготовлен целый сценарий. После торжественного прохождения войск по Красной площади туда должны были вывести под конвоем захваченных большевистских вождей. На их глазах военные саперы производили подрыв стен Кремля как символа советского сопротивления, затем подрыв Мавзолея. На руинах последнего предполагалось разложить костер, на котором должно быть сожжено тело Ленина. После этого под барабанный бой планировалось повесить вождей.
Однако боевой дух фашистов в декабре 1941 года, мягко говоря, упал. Вот что, к примеру, писал гитлеровский солдат А. Фортгеймер уже шестого декабря жене: "Дорогая жена! Здесь ад, русские не хотят уходить из Москвы. Они начали наступать, каждый час приносит страшные для нас вести. Холодно так, что стынет душа. Вечером нельзя выйти на улицу - убьют. Умоляю тебя - перестань мне писать о шелке и резиновых ботинках, которые я должен был привезти тебе из Москвы. Пойми - я погибаю".
РГ: Среди немцев были дезертиры?
Сенявская: Только в ходе зимней кампании гитлеровские военные трибуналы осудили 62 тысячи солдат и офицеров за дезертирство, самовольный отход, неповиновение. Еще 16 декабря 1941 года в германские войска поступила директива "держаться", запрещавшая дальнейший отход. Были созданы штрафные роты и батальоны, в том числе для офицеров, а также "заградительные отряды", которые практиковали показательные расстрелы за самовольно оставленные позиции. Были отстранены от занимаемых постов 35 высших чинов, в том числе генерал-фельдмаршалы Браухич и Бок, генералы Гудериан, Штраус и другие.