Поделиться
В декабрьском номере журнала "Знамя" за минувший 2011 год завершилась публикация фрагментов книги Бориса Мессерера "Промельк Беллы", начавшаяся еще в сентябре. Заглянув в содержание первого номера "Знамени" за 2012 год, не без грусти понял, что продолжения не будет. Но дожидаться выхода книги нет терпения. Знаю, что надо говорить слова любви и благодарности автору как можно раньше, этому научила меня не такая уже и короткая жизнь.
В этой журнальной публикации приведены строки Андрея Битова, посвященные Белле Ахмадулиной и Борису Мессереру из раритетного уже альбома "Борис Мессерер - мастерская на Поварской": "...Наверно, так в саванне антилопа не толкается с зеброй, когда пасутся. Так художники не толкаются с поэтами на пастбище искусства, ибо щиплют разную траву". Белла и Борис точно не толкались друг с другом, хотя траву - если селедку с картошкой или водку за два восемьдесят семь, что было их главной едой в период тотального безденежья, можно назвать травой, - щипали одну и ту же. Почти сорок лет. Известно, что у каждого из них была своя жизнь до того момента, когда они соединились, об этом вскользь упомянуто и в этой публикации, но в воспоминаниях Бориса все так, будто не было ничего до их встречи. Ничего. Будто они родились заново в этот волшебный миг прозрения и узнавания в начале 70-х годов прошлого века. В миг страсти, которая бывает нежной, а бывает и яростной. Но, кажется, что до нее не было ничего. И не будет после. Я знаю про все эти житейские глупости, вроде - "никогда не говори никогда". Но это не про любовь Бориса и Беллы, это про другое и про других.
Когда они появлялись вдвоем, казалось, расступались не люди, но время. Они бывали на всех важных вернисажах и премьерах, и сами по себе были явлениями искусства. В том, как Борис ухаживал за Беллой, которой становилось все труднее появляться на людях, было столько трогательной и вовсе непубличной нежности, что ее доставало и тем, кто находился рядом. При том, что Борис всегда был предельно сконцентрирован на Белле, и только на ней. Их страсть дарила им превосходство перед всеми. Страсть, которую они скрывали, а точнее, прикрывали несравненной, давно утраченной уже учтивостью, что проявлялась в каждом их движении. И в словах Беллы, которыми она начинала свои выступления на высоких собраниях. "Досточтимая публика..." И опять становилось неловко: публика, понятно, была, но насколько она была досточтимой? Ко мне это относилось в такой же степени, как и к другим.
Любознательный читатель найдет в книге Мессерера много интереснейших подробностей жизни его замечательной семьи, корнями вросшей в историю русской культуры, и прежде всего в судьбу Большого театра. Уж кто, как не он, знает, что происходило в недрах прославленной труппы, солистом балета и балетмейстером которой был его отец, где десятилетия танцевала его двоюродная сестра Майя Плисецкая, вкусившая здесь сладкую горечь славы. Да и сам Борис работал в Большом с таким мастером ,как Борис Александрович Покровский, который всю свою жизнь отстаивал права режиссера в музыкальном театре, что было совсем непросто, как в прежние, так и в нынешние времена. И невозможно не увлечься рассказами Мессерера о гениальном музыканте - Святославе Теофиловиче Рихтере, который вместе с Ириной Александровной Антоновой, сочинил знаменитые "Декабрьские вечера" в московском Музее имени А.С. Пушкина, где великая музыка сопрягается с великой пластикой и великим словом. Для Мессерера этот музей станет вторым домом: кроме сценографии к музыкальным представлениям он стал участником создания важнейших, принципиальных для российской культуры выставочных проектов - таких, как "Москва - Берлин", например. Словом, воспоминания Мессерера могли бы встать в некий - в высшей степени достойный - мемуарный ряд, если бы не одно существенное обстоятельство, которое отличает их, делает обособленным от других, событием. Эта книга даже не о Белле, а о любви к Белле, которая придавала осмысленность бытию при ее жизни, и которая обрела новое - метафизическое - качество после ее ухода из материального мира. И это нерастраченное с годами, а напротив, на прожитые годы умноженное чувство и составляет не тайный, но явный смысл этой книги. Бесценное описание встреч с Арагоном и Триоле, Набоковым, Ионеско, Межировым, Антокольским, Антониони, Высоцким и Влади, Бродским и Барышниковым, с великими из великих, известнейшими из известных, - но это все о Белле. О Белле, и только о ней.
Удивительно начало книги: расшифрованные записи воспоминаний Беллы о своем детстве, отрочестве и юности. Кажется, что из этих слов, записанных бережно, сохраняющих благородные корявости Беллиной речи, и одновременно возвышенно воздушных, рождаются ее пластические образы, которые Борис мог только нафантазировать. Хотя для него важны любые совпадения, - он и свою эвакуацию в Казань вспоминает, кажется, только для того, чтобы сказать, - там могла быть Белла в эти годы, месяцы, дни.
Сегодня, когда у многих настоящее бешенство правды-матки, где все будто на советском профсоюзном собрании требуют самых низменных подробностей, Борис Мессерер написал правдивую и при этом благородную книгу. Ему, трагически переживавшему угасание великого поэта и великой женщины, конечно же, известны все физиологические процессы, сопутствующие болезни. Но он нашел тот единственно верный тон, который не оскорбляет ни память Беллы, ни подтребность читателя почувствовать максимальную достоверность рассказа. Он написал книгу о чуде поэзии и красоте, подаренной ему небесами.
Она полна нежности. Любви к любимой. К женщине, с которой он прожил свои лучшие четыре десятилетия. К поэту, чья поэзия сделала всех нас лучше, чем мы есть на самом деле.