Поделиться
Постановку самой масштабной оперы русского репертуара "Война и мир" на сцене Музыкального театра Станиславского и Немировича-Данченко приурочили к 200-летию Отечественной войны 1812 года. Полнометражную версию прокофьевской партитуры из 13 картин подготовили режиссер Александр Титель, дирижер Феликс Коробов, художник Владимир Арефьев.
О том, какого размаха и грандиозности достигнет сценическая картина "Войны и мира" Прокофьева в варианте Александра Тителя, можно было предположить хотя бы по количеству участников, задействованных в новом спектакле - 300 человек в части "Войны", щедро обмундированных по лекалам кутузовской и наполеоновской армий, наряженных в крестьянские зипуны и туалеты московских барышень. По партитуре такого количества статистов даже не предполагалось, меньше было солдат и в знаменитом блокбастере Андрея Кончаловского, идущем на сцене Мариинки. Впрочем, режиссер Александр Титель, судя по всему, не стремился ставить "голливудские" сцены боевых сражений, столь красочно поданных Прокофьевым в партитуре - с оркестровыми "пушечными ядрами" и взрывными звуковыми эффектами, со стремительно раскручивающимися темпами и перекличками оркестровых групп.
На сцене не было ни привычных пушек, ни армейских маршей, ни эффектных разводок статистов. Собранная на сцене массовка со штыками и кольями так и осталась на протяжении огромного батального акта плотной толпой, расступающейся только для прохода Кутузова и Наполеона или для создания красивой диагонали, на фоне которой Кутузов созерцал зрелище кровавого московского пожара. Смысловая аллюзия этой армейской массы, поворачивающейся то "задом", то "передом", состояла, видимо, в том, что служит она не действующим лицом, а лишь фоном событий. А центром по логике должны были бы стать генеральские сцены в ставке Бонапарта и в Филях, где решались "судьбы народные". Но того накала, напряжения, которое у Прокофьева нагнетается в партитуре в импульсивных взвинченных реакциях Наполеона на рапорты офицеров или в коротких тяжелых репликах русских генералов, держащих совет, достигнуто не было.
У Тителя эти сокрушительные по своей судьбоносности диалоги скорее напоминают философский спор оппонентов - авантюриста Бонапарта, желающего показать "значенье истинной цивилизации" для русских, и Кутузова (Дмитрий Ульянов), тщательно выпевающего знаменитую "Величавую, в солнечных лучах, матерь русских городов" и великодушно берущего на себя ответственность "за разбитые горшки". Оркестр под руководством Феликса Коробова звучит хотя и без "батальной" патетики и без харизматичной прокофьевской колючести, но с вниманием к тембральным краскам и с жестким захлестывающими ostinato, отсылающими то к "Невскому", то к "теме нашествия" у Шостаковича. Пожалуй, именно в оркестре и ощущается пульс "войны". На сцене же война выглядит миром статики. А "Мир" - живописным видением, напрочь лишенным тех страстных эмоций и чувственной экспрессии, что охватывают юную Наташу Ростову (Наталья Петрожицкая) и стремительно превращают ее из мечтательной девочки - почти Джульетты - в опустошенную любовной страстью особу, отрекшуюся от жениха.
В спектакле все выглядит как в красивом сне - вот Наташа с Соней на балконе глухой белой стены, в световой проекции цветущего сада, правда, трясущиеся от страха без страховки на многометровой высоте. Вот бал, где Наташа встречается с Болконским, но не танцует с ним (она станцует с ним прощальный вальс в "Войне" в сцене бреда Андрея), вот картина у Элен Безуховой, где повторяется одно и то же - плавно въезжает длинный диван, на котором восседает Элен или ее брат Курагин. Морок. Ирреальные мерцающие хрустальные люстры, спущенные на пол, среди которых разыгрываются сцены "Мира". Среди красивых хрустальных подвесок случается и страшная, переворачивающая у Толстого и Прокофьева всю душу, любовная драма Наташи с Курагиным.
Но в спектакле у Наташи нет ни страсти, ни напряжения, ни лихорадки, заставляющей ее в жару кричать: "оставь, оставь меня, ненавижу...". Она словно наблюдает издалека собственные чувства. Также и зритель наблюдает ее издалека. И в этой рассудочной дистанции - сбой постановки, которая вроде бы оперирует категориями красоты и гуманизма, но не проникает в душу, потому что актуальная реальность "войны и мира" проживается сегодня гораздо страшнее и глубже.