11.04.2012 23:00
    Поделиться

    Дмитрий Шеваров рассуждает о поэзии Татьяны Глушковой

    Эти стихи навсегда вписаны не только в русскую поэзию, но и в историю Отечества.

    Когда не стало Родины моей,
    я ничего об этом не слыхала:
    так, Богом береженая, хворала! -
    чтоб не было мне горше
    и больней...

    Когда не стало Родины моей,
    я там была, где ни крупицы
    света:
    заслонена, отторгнута,
    отпета -
    иль сожжена до пепельных углей.

    Когда не стало Родины моей,
    я шла тропою к Неземной
    Отчизне.
    Но даже там, как на горючей
    тризне,
    не пел волоколамский соловей...

    Когда не стало Родины моей,
    в ворота ада я тогда стучала:
    возьми меня!.. А только бы
    восстала

    страна моя из немощи своей.
    Когда не стало Родины моей,
    воспряла смерть во всем
    подлунном мире,

    рукой костлявой на железной
    лире
    бряцая песнь раздора и цепей.
    Когда не стало Родины моей,

    Тот, кто явился к нам
    из Назарета,
    осиротел не менее поэта
    последних сроков Родины моей.

    Татьяна Глушкова

    8 апреля 1992 г.

    Двадцать лет назад, ранней весной 1992 года, были написаны два стихотворения в память о Советском Союзе: "Час Беловежья" Татьяны Глушковой и "Плач о потерянной Родине" Бориса Чичибабина. Два реквиема, вобравших в себя немую боль миллионов людей. Два свидетельства. Если дети или внуки спросят нас: где мы были тогда, о чем думали, что переживали, а мы не найдем своих слов, то в помощь нам - слова поэтов.

    Не счесть простым совпадением то, что авторы этих стихотворений родились в Украине. Борис Чичибабин (подробнее о нем мы расскажем в следующем выпуске) появился на свет в Кременчуге, большую часть жизни прожил в Харькове. Татьяна Глушкова родилась перед самой войной в Киеве, в семье ученых-физиков.

    Ей было два года, когда беженский поток уносил ее от наступающих немцев, но уйти далеко не удалось, попали в окружение и оказались под немцами в глухом селе. "Коптилка, младенчество, голод..."

    Только к 9 мая 1945 года семья вернулась в Киев. Парада Победы в Москве Таня не видела, но это событие стало ее точкой отсчета, мерой всех вещей, критерием истины. Передавая мне в апреле 1998 года свою последнюю книжку, она красным подчеркнула в оглавлении два стихотворения: "Парад Победы" и "Прощальный парад". И книгу воспоминаний она назвала "После Победы".

    Девочка росла замкнутой и резкой. Бабушка переживала, звала ее "дикаркой" (так и потом, во взрослой жизни, о ней говорили, когда она бросала в лицо ту правду, которую другие не решались сказать).

    В тринадцать лет Таня осиротела. Читая "Евгения Онегина", узнавала себя в пушкинской Татьяне. "Дика, печальна, молчалива..." Вскоре судьба привела ее в Михайловское и несколько лет она работала в Пушкинском заповеднике. Ее дипломной работой в Литинституте стал цикл "София Киевская", посвященный первым христианским страницам русской истории. Тему сочли опасной "сусальщиной" и диплом ей выдали на полгода позже, чем другим выпускникам.

    Так всю жизнь она шла против течения, и даже нахлынувшие новые времена ничего не могли с ней поделать. Она, неуступчивое дитя войны, не хотела знать никакой другой страны, кроме той, где она ребенком провожала смуглых от пыли и гари ополченцев и срывала одуванчики Победы.

    Татьяна Глушкова была единственной из больших поэтов, кто посвятил событиям 1991-93 годов не скупую строку, не затаенный вздох, а целую книгу отчаянных и горьких стихов. Она проводила СССР, как родного человека провожают русские женщины - не тая слез. Одно из стихотворений так и называлось: "Сквозь слезы".

    Поздней осенью 1993-го строки из ее стихов неизвестная рука начертала на стенах Красной Пресни, вблизи Белого дома. Ее стихи переписывали и перепечатывали как народные. "Я не стала доказывать, - сказала Татьяна Михайловна незадолго до своего ухода, - что автор известен. Важно, чтобы стихи жили в сердцах людей, а уж кто сочинил эти строки гнева и скорби - не так существенно..."

    В сыром тумане нависает,
    при первом солнышке горит...
    Не знаем сами, как спасает
    тот стих, что сердце бередит.
    Он добр, язвителен ли, строг ли,
    но в нем навек впечатан лик:
    незримый нам наш тайный облик
    хранит поэзии язык.

    Поделиться