Поделиться
Его часто спрашивали в последние годы про старые и новые мультфильмы, про то, как изменились эти самые обстоятельства жизни. Он отвечал скептически. Про времена: "Сегодня мне жаль потерянных лет и потерянной веры в какое-то будущее". Про советскую мультипликацию: "Главное ее отличие - в душе. Смотришь наш (необязательно, кстати, мой) мультфильм и понимаешь, что художник вложил в него частичку себя". Про то, что в воздухе теперь носится: "Сегодня я бы снимал мультфильмы про деньги".
А впрочем, чтоб не заподозрили в нем старого брюзгу (а он им и не стал), - спохватывался, спасаясь иронией и самоиронией: "Самые подозрительные, на мой взгляд, те, кто только хвалят все или ругают. Нормальный человек полон противоречий".
Нельзя, наверное, сравнивать, - но разве его (уже наш) Винни-Пух сопоставим со своим голливудским тезкой? Наш - шершав, а голливудский гладок. Наш человечен, тот - просто куколен, как пупс. В мультфильме Хитрука - характеры и тонкости, простительные слабости, которые любой зритель легко примерит на себя. Его герои трогательны, не то что… Впрочем, сказано же: лучше не сравнивать. Сравнения чаще субъективны, да и не осталось, кажется, в мультфильмах вовсе таких героев. Хороши или плохи, они другие, и наивная трогательность - им уже явно ни к чему. Тем более, что и доброе, мягкое слово "мультфильм" уступило место актуальному, функциональному: "анимация".
Первую свою "оживленную" сцену Хитрук описал в свои воспоминаниях: ему поручили крошечный эпизод в "Дяде Степе", дворник в валенках на тоненьких ножках подметает двор и ворчит: "Ох-ох-ох!". Дело было в 50-е годы, Хитрук репетировал в коридоре, вертелся перед зеркалом, охал и тут же к столу - зарисовывать. А потом, увидев на экране своего ожившего и говорящего дворника, просто опьянел от чуда! Даже не сразу понял, что это и есть его дворник, живущий уже самостоятельной жизнью, без него. Счастье, по словам Хитрука, было неописуемо: не сравнить даже с первой любовью.
Впрочем, любовь тоже оказалась рядом, в соседнем цехе "Союзмультфильма" трудилась красавица Маша Мотрук. Чем дело кончилось, понятно: Хитрук женился на Мотрук. Многие годы она была рядом - помощницей, единомышленницей, соратницей. До 1984 года, когда она ушла из жизни.
У Хитрука кроме трилогии о "Винни-Пухе" множество известных всякому мультфильмов. И "Каникулы Бонифация", и "Фильм, фильм, фильм", и "История одного преступления", и "Остров", и "Человек в рамке", и "Лев и бык"… Он начинал учиться до войны в Штутгарте (куда отправили в долгосрочную командировку отца с семьей - закупать станки), он прошел войну переводчиком, вернулся на "Союзмультфильм", с 1962 года делал свои фильмы, закладывая основы нового стиля в советской мультипликации, отличного от канона 1950-60-х, который был ближе к диснеевскому.
Хитрука награждали многими кинематографическими премиями и призами - по всему белу свету. В 90-х они с Норштейном, Хржановским и Назаровым основали мультипликационную Школу-студию "Шар". Но это было уже другое время… Значит ли это, что их время - осталось в прошлом? Не знаю, скажу лишь, что думаю по старинке: гениальное - оно все равно вне времени, сколько и как ни топчи, ни пляши. Жаль, кстати, - "Вини-Пух" планировался изначально в девяти фильмах, а потом решили остановиться на трех. Так хочется еще и еще. С гениальными всегда так - их мало. Их всегда еще и еще хочется… Так что рано нам - и с героями Хитрука расставаться.
- Ну да, я ветеран Великой Отечественной войны, снял "Каникулы Бонифация". Это очень понятно. После войны, этой мясорубки, люди хотели простой веселой истории.
- Когда я выбирал тему для первого фильма, сравнивал себя с человеком, который встал на бочку и обратился к людям вокруг. Что ты им скажешь? Мультфильм не диалог двух людей. Это разговор одного с миллионами.
- Вини-Пуха я рассматривал, как философа, придерживающегося формальной логики. Например. Это "жжж" неспроста. Само дерево жужжать не может. Первый тезис. Зачем тебе жужжать, если ты не пчела? Второй тезис. А зачем на свете пчелы? Для того, чтобы делать мед. Так, ступенька за ступенькой, он приходил к истине. А зачем на свете мед? Чтобы я его ел.
- Нам, аниматорам, легче изобразить человеческие чувства и человеческие отношения через опосредованный образ. Поэтому и главные герои в основном животные. Лобовой подход лишил бы нас самого главного - самостоятельности языка. Главный редактор Госкино все пальчиком грозил: "Имейте в виду, вы разговариваете на эзоповым языке, но мы вас все равно раскусим".
- Я играл волков в "Пете и Красной Шапочке", вообще много волков я сыграл. Я играл лису в "Серой шейке", пьяного воробья. Что это значит? Воробья пригласили в гости - это басня Михалкова "Непьющий воробей" - напоили его со страшной силой. И вот он идет-бредет пьяный. Мне нужна достоверность. Поэтому сначала я наблюдал за живыми воробьями - как они скачут. Но чтобы изобразить пьяного воробья, я должен был на себе испытать все эти нагрузки и движения. Я вставал перед зеркалом, двигался, как пьяный, и смотрел. Все, что движется, можно играть. Я играл даже репродуктор и чайник.
Уже в раннем возрасте я переболел всеми возможными болезнями-от кори до "воспаления легких с осложнением на мозг". Последним я особенно гордился.
Память ведет странный отбор - не по важности событий, а по состоянию духа в тот момент… Ясно вижу такую картину. Берег Волги, перевернутые вверх дном лодки, пахнущие смолой. По противоположному берегу, багровому от заката, взбираются стая гусей; их взволнованный гогот долгим эхом разносится над рекой. Я стою у самой кромки воды, держа в руке гладкий камешек. Бросаю его - и время вдруг останавливается. Стоп-кадр… Многое, куда более значительное, забылось, а то мгновение, когда камешек завис в воздухе, отпечаталось на многие десятилетия вместе с криком гусей и терпким запахом смолы.
Запахи почему-то больше всего запомнились, с ними у меня связаны самые яркие впечатления детства. Помню, например, сослуживцев отца, но не по их внешности, а по приятному аромату кожаных тужурок. Запомнился первый увиденный мной автомобиль: он стоял во дворе, тихо и угрожающе подрагивая, и от него исходил горячий запах кожи, масла и керосина. Потом в него сели люди и экипаж, так похожий на извозчичью карету, вдруг поехал - сам, без лошади! Я бежал за ним и с наслаждением вдыхал синеватый дымок.
К самым ранним впечатлениям относится и город Бежецк, куда мы переехали, спасаясь от голода. Помню деревянный дом на склоне холма и сад, посреди которого торчало большущее пугало - на страх воробьям. Не знаю, как воробьи, а я этого пугала ужасно боялся и всегда держался от него подальше. Еще помню, как однажды (видимо, поздней осенью) в доме затопили печь, и из топки вдруг раздался жалобный писк - там оказалась кошка с целым выводком котят. Мама бросилась гасить огонь, комната наполнилась дымом, меня выгнали на двор. Что стало с кошкой, не знаю, но вид метущегося среди пламени животного запечатлелся на всю жизнь.
Настоящее потрясение пришло от первой прочитанной книги (читать я начал лет с шести). Вернее, от второй-первой была сказка "Принцесса на горошине", которую я совершенно не понял: кто такая принцесса, почему она не могла заснуть на двадцати пуховиках, и почему ее за это так полюбили? Никакого сочувствия я к той принцессе не испытал, а потому и к сказке остался равнодушен. Если она чем-то запомнилась, так именно своей непонятностью. А вот вторая книга действительно потрясла.
Это была старинная восточная притча о том, как подружились два могучих гордых существа-царь зверей Лев и вольный Бык. И дружба их была такая же сильная, как они сами. Но появился шакал и стал разжигать между ними вражду. "Берегись, - говорил он быку, - лев похваляется убить тебя". А льву нашептывал: "Не доверяй быку, он посягает на твою корону". Кончилось тем, что лев и бык сошлись в смертельном бою, и оба погибли. Лишь перед смертью они узнали, что ни один из них не хотел нападать на другого. Собрав последние силы, лев задушил шакала… Я много раз перечитывал эту сказку, все надеялся, что гордые звери не поверят шакалу. А они верили и погибали, и я ревел от горя.
Спустя 60 лет, я снова нашел эту сказку и сделал по ней свой последний фильм "Лев и Бык".
Первым рисунком был лихой красноармеец, которого я попытался скопировать с журнальной обложки, да так и не закончил. В дальнейшем любимыми мотивами стали корабли и особенно паровозы. Я и сейчас считаю паровоз одним из красивейших творений человека.
Конечно, подобно всем ребятам, я обожал кино. Недалеко от нас, на Большой Никитской улице, находился кинотеатр "Колосс" (бывший Большой зал консерватории, каким он впоследствии снова стал). Я бегал в него, когда удавалось выпросить у мамы гривенник. Там впервые увидел мультфильмы, которые особого впечатления не произвели - не помню даже их названий. Они тогда вообще не пользовались популярностью, хотя - как я позднее убедился - у нас уже в те годы была интересная мультипликация. Зато комики Пат и Паташон, Монти Бенкс, Гарольд Ллойд были нам всем хорошо знакомы. Комедию Бастера Китона "Генерал" я смотрел несколько раз подряд, прячась между сеансами под креслами верхнего яруса, чтобы не платить вторично за билет.
Летом 1931 мой отец, инженер-станкостроитель, направлялся в Германию для приемки заказанных там машин. Поездка намечалась длительная, поэтому отца посылали вместе с семьей. Дома я застал лихорадочные сборы, но о предстоящем отъезде никто не говорил и узнал я о нем в последний день, когда пришли люди из жилотдела опечатывать нашу квартиру. Все это время я находился, как в трансе. Опомнился лишь на платформе Белорусского вокзала, когда увидел отца в фетровой шляпе. Кажется, явись он в кайзеровском шлеме, я удивился бы меньше, чем этой шляпе, настолько необычно она смотрелась на нем. Тут я впервые осознал, что в моей жизни наступают большие перемены.
Как то раз, возвращаясь домой (в Германии), я очутился в толпе, стоящей плотной шеренгой вдоль тротуара и выкрикивающей непонятные приветствия. Кто-то проезжал по улице на машине, и вместе с ним катилась волна криков. Когда эта волна дошла до меня, я увидел плывущую над толпой руку. Так я сподобился лицезреть живого Гитлера, хотя и не всего целиком. То, что это был Гитлер, мне открылось позже, когда в кинохронике он был показан с откинутой назад рукой в нацистcком салюте, причем фаланги пальцев были слегка согнуты. Вот по этим пальцам я его и узнал.
Однажды в училище (Хитрука отдали учиться в художественно-ремесленное училище в Штутгарте) пришли монахи из соседнего монастыря и предложили всему нашему классу конкурс на серию рисунков, посвященных Рождеству Христову. Лучшие работы обещали опубликовать в своем журнале. А в помощь дали каждому из нас по маленькой книжечке - лютеровскому изданию Нового Завета. <…> До сих пор удивляюсь, как мне удалось выполнить заданные сюжеты - причем, в технике гравюры на линолеуме, мне почти незнакомой. Еще большей неожиданностью явилось то, что я выиграл этот конкурс. Да-да: мои рисунки были напечатаны в монастырском альманахе, и мне выдали премию - 40 марок! Когда я принес домой журнал и премию, родители страшно переполошились и велели тут же уничтожить рисунки, а деньги вернуть в школу. По своей наивности я тогда еще не соображал, какими неприятностями могло обернуться мое творчество для папы. Журнал я все же спрятал (к сожалению он не сохранился), а награду - мой первый в жизни гонорар - пришлось отдать обратно.
Часто во время таких занятий затевались политические споры, доходившие до серьезных стычек. В одной из них участвовал и я, за что и пострадал. Началось с того, что сидящий рядом со мной парень стал всячески поносить Маркса. Я, хоть и не смыслил ничего в марксизме, все же посчитал себя обиженным и выпалил сгоряча: "А твой Гитлер вообще говно!" (по-немецки это звучит сильнее: "Scheisdreck"). На что мой сосед немедленно отреагировал - взял да и полоснул меня перочинным ножичком, которым точил в это время карандаш. Прямо по запястью руки - как раз там, где проходит артерия. Едва ли Бруно (кажется, так звали этого парня) хотел меня поранить, потому что испугался больше всех, когда из моей руки фонтаном брызнула кровь. Рана оказалась не серьезной - меня тут же отвели в больницу, поставили клеммы, и я к своему удовольствию неделю ходил с перевязанной рукой. Мне даже выплатили страховую премию - опять 40 марок, от которых я тоже отказался, чем немало возвысил себя в глазах всего класса. На эти деньги была куплена автоматическая точилка для карандашей - как бы во избежание дальнейших несчастных случаев. А я мог причислить себя к первым жертвам фашизма. Шрам тот еще остался на моей руке.
В один майский день 1937 года (мне как раз исполнилось двадцать лет) я впервые переступил порог студии "Союзмультфильм"... А четверть часа спустя шагал через тот же порог обратно. Меня не приняли. Даже не посмотрели мои работы - я прихватил с собой несколько рисунков, на мой взгляд, наиболее эффектных. Начальник производства Николай Васильевич Башкиров, человек с лицом Мефистофеля и с добрейшей душой (что я оценил много позже), спокойно сказал: "Мультипликаторы сейчас не требуются". Словно речь шла о дворниках или водопроводчиках.
Поздней осенью "Союзмультфильм" объявил конкурс на замещение должности художника-мультипликатора. Я уже не шел, а бежал на Кудринскую площадь.
На конкурс явилось человек тридцать. Все люди серьезные, не мне мальчишке чета. Настроение сразу упало. Нас усадили за стол и предложили сделать раскадровку, т.е. серию рисунков типа комиксов, на тему одной из басен Крылова. Я выбрал "Мартышку и очки" - обезьян я часто рисовал в зоопарке и научился схватывать их позы, как говорится, с лета. Пока остальные расчерчивали рамочки для рисунков, я сделал десятка два картинок. Сижу, томлюсь в ожидании - уходить боязно, без дела сидеть неловко. Принялся за другую басню - "Волк на псарне". Закончил и ее. Смотрю по сторонам: люди вдумчиво строят композиции, растушевывают каждый рисунок. Я окончательно скис.
Вероятно, у меня был очень несчастный вид, поэтому один из экзаменаторов забрал мои рисунки и шепнул, что я могу идти, результат мне сообщат по почте... И я ушел. Как мне казалось - навсегда.
А недели через полторы вдруг приходит открытка с сообщением о том, что я зачислен в штат студии в качестве стажера.
Это случилось 10 ноября 1937 года. Дату я хорошо запомнил. По странному совпадению ровно через десять лет я вернулся на студию после службы в армии и должен был начинать все с нуля. А еще через пятнадцать лет, почти день в день, я закончил свой первый фильм как режиссер.
Мне нравилось на студии все, кроме меня самого. Я впал в меланхолию. Смотреть на своего неродившегося утенка было тягостно, я бросил его и стал бродить по студийным цехам, проводя больше всего времени в просмотровом зале, - глядел чужие сцены, слушал чужие разговоры, в которые не мог включиться. Или пробирался через служебный ход в кинотеатр, который находился в том же здании.
Профоргом 41-й комнаты, где размещался весь цех мультипликаторов, была Фаина Георгиевна Епифанова, женщина властная и весьма эффектная - все мужчины были в нее влюблены, а я так еще и побаивался. Как-то раз она поинтересовалась, где я пропадаю целыми днями. Я сослался на учебу в институте (занятия я действительно посещал, но по вечерам). Обман легко раскрылся, и Епифанова решительно - да еще при всех - заявила: "На студию ходят не киношку смотреть, а работать!".
В то время она разыгрывала большой эпизод в картине Сутеева "Муха-Цокотуха". Настоящая массовка: муха едет на базар в сопровождении многочисленной свиты насекомых. Некоторых из них Фаина Георгиевна поручила делать мне. С каким удовольствием я расстался с ненавистным утенком и принялся за новое задание!
Работу свою я сдал довольно быстро и почти без поправок, постаравшись придать каждому жучку какой-нибудь характер: одни у меня хромали, другие приплясывали Потом на просмотре фильма я тщетно искал своих букашек в общей толпе. Кажется, никто их даже не заметил. Тем не менее, работа была сделана и она вернула мне веру в себя. А это было главное.
Много лет спустя мне довелось побывать у знаменитого канадского режиссера Нормана Макларена. Он показал мне на монтажном столе кусок из фильма "Па-де-де", над которым тогда работал… Прокрутив пленку, Макларен повернулся ко мне и с детской радостью воскликнул: "Смотрите, двигается!" Словно впервые увидел кино, и не было за его плечами ни десятков сделанных фильмов, ни тридцати лет работы в кино, ни славы первооткрывателя новых видов анимации.
Я искренне позавидовал ему. Не славе его и не открытиям, а тому, что он не утратил способности удивляться и радоваться этому чуду.