В Москве открылась юбилейная выставка Михаила Нестерова
Перед зрителем оказываются более 300 живописных и графических работ из 24 музеев и частных собраний, фотографии, документы и письма из семейного архива, плюс - фильм и мультимедийный проект, показывающий изнутри храм Св. Александра Невского в Абастумани (Грузия), который Нестеров расписывал в 1898-1904 годах... Среди раритетов - недавно вошедшие в коллекцию работы, эскизы росписей храмов, портреты домашних и близких ему по духу людей, которые он писал в 1920-1942 годах.
Но как ни странно, эта насыщенна, эффектная выставка, которую непременно надо увидеть, и может быть, не один раз, не дает возможности внятно сформулировать о каких, собственно, поисках России идет речь.
Если речь идет о "нестеровских" девушках, страдальцах и смиренных богомольцах, об "отцах-пустынниках" и монахах, которые стали главными героями его картин, то эти образы святой Русь художник нашел достаточно рано. Собственно, картин в духе передвижников и любимого его учителя Перова у Нестерова - раз, два и обчелся. В ГТГ показывают небольшие жанровые работы начала 1880-х, которые, как и полагается у передвижников, норовят сложиться в рассказ. "Домашний арест" - в трагикомический сюжет о пьянчужке, лишенном сапог, чтобы не сбежал опохмеляться. "Жертва приятелей" и "Знаток" - почти гротескные портреты социальных типов, описанных до Нестерова не единожды.
Резкий поворот и появление новых героев связаны с личной трагедией - смертью жены через два дня после родов. Сам Нестеров это подчеркивал: "Тогда же явилась мысль написать "Христову невесту" с лицом моей Маши. (...) И еще долго, на стенах Владимирского собора я не расставался с милым, потерянным в жизни и обретенным в искусстве образом. Любовь к Маше и потеря ее сделали меня художником, вложили в мое художество недостающее содержание, и чувство, и живую душу...". Образы "нестеровских" девушек, которые, можно сказать вышли отчасти из плата "Христовой невесты", отчасти - из прозы Мельникова-Печерского, отчасти - из русских сказок, насквозь пронизаны печалью ухода от жизни и "мечтой о мечте". В отрешенных этих портретах, конечно, можно найти тоску по умершей любимой жене, светлую печаль, но меньше всего - эпические размышления о стране.
Не меньшее, если не большее влияние на "открытие" своих героев оказало путешествие Нестерова в Италию и Францию. "Видение отрока Варфоломея" столько же рождено житием святого Сергия Радонежского, сколько восторгом перед картиной Бастьена-Лепажа, изображающей видение Жанны д'Арк. У другого французского символиста Пюви де Шаванна он нашел нужный ему подход к теме. "Пюви хорошо почувствовал, духовно возродил в своей "Св.Женевьеве" фрески старой Флоренции - то, что в них живет, волнует, поет до сих пор, - писал художник родным. - Соединив все это с современной техникой, не заглушая ею красоты духа, он поднес своему отечеству не протокол истории Франции, а ее поэзию". Именно это и поставил своей задачей Нестеров - написать не протокол истории России, но ее поэзию. Раз найдя ее в дорогом ему образе св. Сергия Радонежского, монахов, странников, он варьирует, продолжает эту тему всю свою жизнь. От "Видения отрока Варфоломея" (1889) до аллегорического образа русской "Голгофы", который он рисует в 1933, выдавая ее за старую картину.
Эти мистические, не от мира сего образы и видения, которые создает Нестеров, гораздо ближе персонажам прерафаэлитов или Фра Беато Анджелико, чем к реальной жизни России начала ХХ века. Для современников это было очевидно. Например, Василий Розанов, любивший работы Нестерова, замечает в статье "Молящаяся Русь" (1907) : "Но все зарисованное взято с таких кусочков русской действительности, куда не проникло ни влияние университета, ни даже вообще гражданские преобразования за последние 200 лет иначе как в виде слуха. Это - Русь монастырская, церковная, сельская. Реденький лесок, чистое поле, пусынный берег реки. И везде - богомольцы, множество богомольцев... Много монахов. Почему-то нигде священника. Монах и крестьянин - этим исчерпывается священная религиозная Русь, которой г.Нестеров явился великим живописцем".
Ближе всего в своем пассеизме Михаил Нестеров был к мирискусникам. Собственно, он и выставлялся с ними. Но конфликт, который закончился расхождением, был, разумеется, неизбежен. Поскольку мирискусников интересовала Русь послепетровская, европеизированная, и 200 лет жизни страны после Петра Великого они не жаждали забыть.
Сегодня пассеистические образы Нестерова многие охотно готовы принять за образы светлого будущего. В этом смысле вполне академическая выставка в Третьяковской галерее дает богатый материал для размышлений. И - полемики.
Возможно, тут нелишне снова вспомнить Розанова, который как раз и пытался соединить "нестеровскую" Русь с реальностью. В статье "Где же религия молодости?" - опять же по поводу полотен Нестерова - Василий Васильевич писал: "Молитва эта созерцательная, пустынная, а не житейская. И с действительностью в городах, в селах, на жниве, на фабрике, при рубке леса, в работах на железной дороге, - с этой горько-сладкою действительностью, - она не смешивается, не сливается, как масло с водою! И масло хорошо, и вода хороша, но - порознь. (...) Когда религия стоит далеко от жизни, и пока далеко, - она хороша! По крайней мере - красива, эстетична и, кажется, нравственна. "Добра в самой себе". Как только она приближается к жизни, замешивается с нею, - является безвкусица и безобразие приблизительно "воды, взбалтываемой с маслом". Просто - ничего не выходит! Ничего... Как это ужасно!". Но самое ужасное, что и сто лет спустя наблюдение Розанова выглядит верным.