Первая программа называется "Контекст", вторая - "Игра в бисер". Обе выходят на канале "Культура". В обеих участвуют представители российской культурной элиты. И там и тут ведущий выступает равноправным участником разговора, имея на то не только формальные основания (известный писатель, поэт, исследователь творчества Достоевского, доктор филологических и кандидат исторических наук, профессор МГУ и Литинститута), но и нечто такое, что не удостоверяется никакими регалиями и чему название - обаяние ума.
Волгин назначил встречу на факультете журналистики МГУ, где он уже много лет преподает.
У вас только что закончилась большая поточная лекция?
Игорь Волгин: Наоборот, через час начнется - по истории русской журналистики XIX века. А сейчас я читал более "узкую" тему - спецкурс "Толстой и Достоевский. Незавершенный диалог". Сколь это не странно, в жизни они никогда не встречались. Но в метафизическом смысле их нельзя разъять: они воплощают разные, полярные стороны национальной души. В их притяжениях и отталкиваниях, в борении их ментальностей просматривается трагический ход русской истории и русской судьбы. Каждый из них пережил собственную религиозную драму и каждый вышел из нее с результатом прямо противоположным. Кстати, у Достоевского есть описание толстовского психологического типа. В "Дневнике писателя" он повествует о том, как к некоему исповеднику-старцу приполз на коленях кающийся грешник: он признался, что вынес из храма причастие и прицелился в него из ружья. (Вспоминается позднейшее блоковское: "Пальнем-ка пулей в Святую Русь!") Но тут ему явился Распятый - и кощун свалился без памяти. Достоевский говорит, что эта черта чрезвычайно характерна для народного мирочувствования. "Это прежде всего забвение всякой мерки во всем... потребность хватить через край, потребность в замирающем ощущении дойти до пропасти, свеситься в нее наполовину, заглянуть в самую бездну и - в частных случаях, но весьма нередких - броситься в нее как ошалелому вниз головой". Не правда ли, это похоже еще и на описание российского XX века?
В своем спецкурсе я на конкретных примерах пытаюсь определить принципиальную разницу поэтик Толстого и Достоевского. Если у Достоевского важнейшие художественные смыслы часто уведены, "загнаны", запрятаны в подтекст, то автор "Войны и мира" занят задачей противоположного свойства: он стремится вывести эти смыслы наружу - в текст - из тьмы внетекстового хаоса; он хочет твердым и комментирующим словом объять и объяснить всю полноту душевных и исторических движений. Заметьте, что позднее окружение Достоевского преимущественно женское, а Толстого - мужское. У толстовства были свои мученики, но оно не знает мучениц: из числа последних можно назвать разве Софью Андреевну. И одними ли материальными соображениями объясняется активное неприятие ею учения мужа? Не было здесь еще и стихийного сердечного недоверия к рационалистическому примату толстовства, чисто женского непонимания обязательности любви?
Вы продолжаете ваши исследования по Достоевскому?
Игорь Волгин: Да. Только что под моей редакцией вышла 1220-страничная "Хроника рода Достоевских". Мы над ней работали несколько лет. Это коллективный фундаментальный труд, изданный Фондом Достоевского. "Хроника" наследует уникальной книге 1933 года М.В. Волоцкого. Он просчитал значительное количество персоналий начиная с XIV века. Мы продолжили реконструкцию этого родословного древа - вплоть до наших дней. Нашли сотни неизвестных ранее имен. Книга оказалась в три раза больше прежней. Удалось восстановить потерянные звенья в XVIII веке, там были существенные генеалогические провалы. Достоевский, сколь это не удивительно, не знал своих ближайших предков. Не знал даже имени бабки (Анастасии), отчества деда (Андрея Григорьевича), униатского священника (перешедшего в православие) в его родовом селе Войтовцы, под Брацловым. Там родился отец писателя, осталась большая родня. В книге много новых архивных документов: официальные бумаги, частная переписка, материалы из фондов НКВД... Под одной обложкой с "Хроникой" - моя книга "Родные и близкие". Я, в частности, уделяю там большое внимание обеим супругам Достоевского. Ведь жена в России (особенно писательская) - больше, чем жена. Род Достоевского вписался в обыденную, повседневную, "невеликую" историю России в той же мере, в какой его самый выдающийся сочлен стал неотъемлемой частью ее большой истории. Впрочем, одно не существует без другого. Поэтому хроника рода отразила черты своего главного хроникёра, имя которому - Время.
Кто придумал программу "Игра в бисер"?
Игорь Волгин: Идея носилась в воздухе. Руководство канала "Культура" давно ощущало потребность в серьезной литературной передаче. Инициатором стал Сергей Леонидович Шумаков. Я предложил название - "Игра в бисер". Это, конечно, не вполне по Герману Гессе. Здесь это лишь метафора, обозначающая усилия ума и неравнодушие сердца. Собственно, это поиск сокровенных смыслов культуры. В поле зрения - вся мировая литература, где все аукается и перекликается друг с другом. И, разумеется, отечественная словесность, которая, хотелось бы верить, "наше всё".
Вы считаете, это реально - обсудить за сорок минут "Войну и мир" или "Фауста"?
Игорь Волгин: Разумеется, нереально, ибо подобные обсуждения длятся десятки, если не сотни лет. Но у нас задача иная: заинтересовать. Или, если возможно, - пробудить воспоминания. Цель, с одной стороны, просветительская. Но с другой - еще и исследовательская. Мы стремимся обнаружить в литературной классике потенциальные смыслы, востребованные сегодняшним днем. В этой программе многое зависит от личности участников. Я настоял на "узком" формате - четыре человека плюс ведущий. Тогда это - вдумчивая беседа, не исключающая, впрочем, острые споры, где выслушивают аргументы сторон. А не тот групповой ор, которым отличаются некоторые ток-шоу.
По какому принципу вы отбираете гостей?
Игорь Волгин: Это люди науки, режиссеры, критики, культурологи. Но важно, чтобы в программе участвовали и действующие писатели, "шкурой" чувствующие природу слова. И желательно, чтобы появлялись новые молодые лица, новые имена. Слой гуманитарной интеллигенции сравнительно тонок. Но ведь и "физики" не чужды "высокому и прекрасному".
Откуда вы знаете, кто из участников программы на каких позициях стоит. Это ведь выясняется только в процессе дискуссии?
Игорь Волгин: Мы обращаемся к исследователям, предположим, Булгакова или Платонова: по их публикациям можно предугадать, кто какую позицию займет. Как правило, единомыслия не бывает. Я как ведущий позволяю себе иногда провокационные вопросы. И стараюсь, чтобы речь шла не только о тексте как таковом, но и о времени, когда он написан, об участи автора. Недаром Некрасовым сказано: "Братья писатели! в нашей судьбе что-то лежит роковое".
"Игра в бисер", как и всякая интеллектуальная программа, изначально не предназначена для широкой аудитории. И все-таки каков ее рейтинг?
Игорь Волгин: Мне трудно судить, но количество откликов воодушевляет. Я думал, что в силу прогрессирующего духовного одичания программа останется достоянием немногих. Но вот вышло уже более пятидесяти передач - и интерес только растет. "Игру в бисер" смотрят в самых далеких уголках страны. И аудитория - не только учителя, библиотекари, врачи, студенты, ученые... Народ устал от "мыльных опер". И вообще народ гораздо умнее, чем предполагают иные.
Выбор произведений всегда за вами?
Игорь Волгин: Я составил каталог примерно из двухсот книг, русских и зарубежных. Мы выбираем из этого списка, а канал иногда что-то дополняет и уточняет. Пока в прессе бурно обсуждают варианты "золотой сотни", о которой говорил президент, мы эту идею мало-помалу осуществляем на практике.
Кого приглашать на программу, вы тоже сами решаете?
Игорь Волгин: Разумеется. Хотя у канала могут быть свои предпочтения. При этом никого не навязывают и не запрещают. Могут только заметить, что то или иное лицо не вполне вписывается в сюжет или слишком часто появляется на экране. У меня побывали очень многие - Лев Аннинский, Павел Басинский, Святослав Бэлза, Михаил Швыдкой, Кама Гинкас, Михаил Веллер, Константин Богомолов, Евгений Рейн, Евгений Попов, Наталья Иванова, Андрей Василевский, Ирина Барметова, Анатолий Смелянский... Всех не упомянуть.
Прилепина вы можете пригласить?
Игорь Волгин: Да, он есть в моем списке персоналий.
Быкова?
Игорь Волгин: Дима Быков у меня был два раза. И вообще я ему всегда рад - и не только потому, что он хороший писатель, но и еще - мой бывший студиец.
Вопросы гостям вы сами готовите?
Игорь Волгин: Конечно, хотя группа очень помогает, подбирает материалы, аналитику. Справедливости ради упомяну и жену, которая сидит за компьютером гораздо больше меня.
Вы как автор программы принимаете участие в монтаже?
Игорь Волгин: К глубочайшему сожалению, нет. Поэтому иногда случаются досадные смещения акцентов, выпадение значимых, на мой взгляд, тем. И это при том, что творческий коллектив работает очень добросовестно и профессионально.
Что у вас на очереди?
Игорь Волгин: "Котлован" Платонова, "Господа Головлевы" Салтыкова-Щедрина, "Сирано де Бержерак" Ростана, "На дне" Горького", "Маленький принц" Экзюпери, "Странная история доктора Джекила и мистера Хайда" Р. Стивенсона, лирика Ахматовой...
На канале "Культура" вы ведете и еженедельную итоговую программу "Контекст" с обзором наиболее значительных событий в мире искусства, науки. Вы на свой вкус определяете, что значимо, а что - нет?
Игорь Волгин: В отличие от "Игры в бисер" эта передача не авторская, это официальная программа канала. Все сюжеты готовит канал. Я узнаю о них иногда накануне, а бывает, что и в день записи. Я могу что-то порекомендовать, но содержание программы определяет канал.
В чем состоит ваша подготовительная работа?
Игорь Волгин: В первую очередь я изучаю "информацию к размышлению", затем редактирую тексты, которые идут в эфир, готовлю вопросы гостям.
Выпуск программы может вмещать в себя и театральную премьеру, и гастроли в России знаменитого музыканта, и выход в свет серьезного научного труда, и чей-то вернисаж... Но вряд ли во всех видах искусства и отраслях науки вы разбираетесь одинаково хорошо. В чем-то наверняка чувствуете себя не очень уверенно.
Игорь Волгин: Мое дело направить беседу. Не зря в программу приглашаются эксперты. По драматическому театру - Алена Карась и Григорий Заславский, по опере - Михаил Мугинштейн, по классической музыке - Екатерина Бирюкова, по науке - Марина Аствацатурян... Но вообще-то телеведущему не возбраняется иметь и собственную точку зрения. Он - отнюдь не диктор, озвучивающий чужие тексты. За ним должен стоять весь его жизненный опыт. Как сказал поэт Вл. Корнилов:
А милость телекамеры
Так ветрена, увы,
Как башня без фундамента,
Как слава без судьбы.
Нельзя "без судьбы" толковать о судьбах культуры.
Каков характер культурных событий, отбираемых каналом для "Контекста"? Скажем, поощряются ли радикальные художественные жесты?
Игорь Волгин: Насколько я понимаю, для канала важна значимость культурного события, а не степень радикализма. Мы, например, свободно обсуждали неоднозначный, наделавший шуму спектакль "Идеальный муж", поставленный в МХТ Константином Богомоловым. Обсуждали и осуществленную Римасом Туминасом постановку "Евгения Онегина" в Вахтанговском. Но мне бы хотелось, чтобы полемика велась более остро и принципиально. А то бывает, что в кулуарах, до эфира, гость от души ругает какой-то спектакль или выставку, а как только включается камера, начинает искать обтекаемые формулировки.
Трудный гость в "Игре в бисер" - это кто для вас?
Игорь Волгин: Тот, который зациклен только на правой или левой ноге обсуждаемого предмета. Между тем "специальность" гуманитария - вся культура. Желательно, чтобы он мыслил широко, объемно. Чтобы, скажем, в Бунине видел человека, а не только тончайшего стилиста. Чтобы в разговоре была не одна лишь филологическая или философская составляющая, а еще и человеческое соучастие, живой кровный интерес. Почему этот текст хорош? Почему он волнует, не оставляет равнодушным? Ведь книга, как говорил Пастернак, - это кубический кусок горячей, дымящейся совести. Гость программы волен высказывать свое мнение, пусть даже крайнее. Я недавно прочел статью, где утверждалось, что Бродский едва ли не позор русской поэзии. Что ж, я и автора этой статьи пригласил бы в программу - пусть с ним поспорят те, кто смотрит на Бродского совсем иначе. Надо избегать вкусовой селекции. Не только Льву Толстому позволительно ругать Шекспира: автора "Гамлета" от этого не убудет.
Может ли гостем вашей программы быть человек, который вам не симпатичен как художник или исследователь?
Игорь Волгин: Может. Такие случаи были. Но я приглашаю гостя не только из-за личных симпатий, но и потому, что он может быть интересен кому-то кроме меня. Конечно, приятно, когда все гости знакомы между собой и придерживаются примерно одинаковых взглядов. Но тут есть опасность междусобойчика. Тогда как "Игра в бисер" предполагает открытый финал.
Контекст российской культуры, на ваш взгляд, сильно изменился за последние лет двадцать?
Игорь Волгин: Да.
В какую сторону?
Игорь Волгин: Казалось бы, в сторону разнообразия и эстетического радикализма. Но, заметьте, за эти два десятилетия в кино не появилось ни одного фильма, сопоставимого с "Берегись автомобиля" Рязанова или "Зеркалом" Тарковского, а в литературе - ничего, близкого по уровню хотя бы к городским повестям Трифонова, "Царь-рыбе" Астафьева или рассказам Шукшина.
Чем вы это объясняете?
Игорь Волгин: Многими причинами. Утратой смысла жизни. Опошлением истории. Исчезновением целой цивилизации, у которой, несмотря на все "уклонения", существовало - пусть в идеале - представления о красоте, истине, справедливости. Искусство не существует само по себе. Оно всегда увязано со шкалой тех или иных ценностей. А на этой шкале бескорыстие заменено скотством, сочувствие к "малым сим" - презрением к ним. "Чем соедините вы людей, - говорит Достоевский, - для достижения высших гражданских целей, если нет у вас основы в первоначальной великой идее нравственной?" Душу не спасти ни инновациями, ни инвестициями. Искусство - тоже.
Есть расхожее мнение, что советская цензура была по-своему продуктивна: лучшие книги, спектакли, фильмы рождались в сопротивлении ей, а наступила свобода - и все измельчало.
Игорь Волгин: Ничего хорошего в цензуре, разумеется, нет. Но ничуть не лучше, когда в культуре "все позволено". Когда начисто отсутствует самоцензура, то есть высшее понимание долга. Заметьте, что, например, мат стал в литературе признаком хорошего тона. Я написал когда-то, что нужно беречь не литературу от мата, а мат от литературы. Будучи введен в письменную речь, мат самоуничтожается, теряет свою "эстетическую" силу. Ибо обсценная лексика - принадлежность исключительно устной речи, некий сверхъязык, "заменяющий" весь остальной словарный запас. Вот скоро она его заменит. Для нового поколения употребление мата стало литературной нормой. Никогда не поверю, что если в ток-шоу кто-то начинает сквернословить, он не понимает, что это недопустимо, что он находится в публичном пространстве. Люди прекрасно ориентируются в иерархии языка. Значит, режиссер тонко дал понять приглашенному, что это будет круто, что такая демонстрация "самости" всячески приветствуется. Ханжеское запикивание только усиливает "художественный эффект". Вот вина телевидения - и вина непростительная. Мы все употребляли ненормативные выражения. Но знали: в школе это нельзя, с мамой - нельзя, на публике - непристойно. Верно сказано, что без общества целомудрия не может быть общества милосердия. Но "мат" может принимать самые разные обличия. Это - раскультуривание, которое идет полным ходом по всем фронтам и которая в конечном счете есть расчеловечивание. Интеллигенция должна сделать выбор. Если она откажется от своего первородства, она получит ту самую чечевичную похлебку, которую будет дружно хлебать вместе с такими же, как она, маргиналами.