Поделиться
В некрополе Донского монастыря, где писатель похоронен, прошла панихида. Пел небольшой, но очень слаженный монастырский хор, звучали слова "Вечная память" и удивительные слова христианской молитвы по усопшим, которые равняют всех людей в Боге, самых простых и великих: "Господи, помилуй раба Твоего... и прости ему все прегрешения, вольные и невольные...".
Затем в Доме русского зарубежья были скромные поминки. Показали фрагмент из последнего интервью перед камерой: он говорил о том, когда в жизни был по-настоящему счастлив. Первый период счастья относился к казахстанской ссылке, куда Солженицын попал на вечное поселение после освобождения из лагеря и полутора лет лечения от рака. Ощущение вернувшегося здоровья вместе с чувством пусть и относительной, но все-таки свободы и породило счастливое состояние души и ума, когда небольшой деревенский домик на краю пустыни, возможность преподавать в школе самые любимые им предметы, математику и астрономию, а главное, бескрайнее небо над головой, ночью усыпанное звездами, - вот и все, что, оказывается, было ему необходимо для абсолютного счастья.
В лагере мы не видели звезд, говорил он, потому что прожекторы на вышках закрывали звездное небо. Он не цитировал Канта ("звездное небо над головой и нравственный закон в душе"), хотя, несомненно, помнил эти слова и имел их в виду, говоря о звездах. Солженицыну хватало вкуса в таких откровениях не перебирать. Эстетического чутья в нем было гораздо больше, чем думают его противники.
На поминках особенно запомнилось выступление Бориса Любимова, ректора театрального училища имени М. С. Щепкина. Смысл его был следующий. Солженицын-мыслитель - это сложная система. Подобно океану он настигает нас не единожды, но волнами, и - в самое неожиданное время. Звучали убедительные примеры прозорливости Солженицына, и в "Красном колесе", и в его публицистике. Это правда. Меня всегда поражало: при том, что в своей публицистике Солженицын был практически всегда прав и с какой-то почти невероятной точностью предсказывал те исторические "грабли", на которые мы наступим (и обязательно наступали!), к его пророчествам как не прислушивались, так и не прислушиваются. Мы были и остаемся историческими детьми и этим отличаемся от Запада и от Востока, где к умным людям предпочитают прислушиваться, а не издеваться над ними в фельетонах и мемуарах, которые у нас недавно появились почти одновременно в таких малопохожих периодических изданиях, как журнал "Знамя" и газета "Литературная Россия". Мы не хотим признать себя глупее отдельного человека, который положил жизнь на осмысление исторического опыта России в прямой связи с ее современным состоянием.
Настоящие дети мудрее нас. Я видел много рисунков школьников, посвященных "Одному дню Ивана Денисовича". И вот что я в них заметил. "Иван Денисович", как ни странно, довольно бодрая вещь. Главный герой - крестьянский сын, с очень хватким и цепким практическим умом, позволяющим выжить в любых условиях. Нигде, ни строчкой не прорывается лирическое отношение к этому автора. Но дети видят что-то за текстом. Не сговариваясь, они рисуют главного героя, очевидно держа в голове образ птички в клетке, грустной, с поникшими перышками. Конечно, они не знают, что моральным кодексом русского дореволюционного либерализма, да и радикализма тоже, были слова В.Г. Короленко "Человек рожден для счастья, как птица для полета". Слова сами по себе, может, и хорошие, но, в сущности, пустые и прекраснодушные. И Короленко плохо читали, потому что эти слова чертит ногой на песке человек, рожденный безруким. И сам рассказ называется не без горькой и отчаянной иронии - "Парадокс".
Дети чувствуют этот парадокс, а взрослые - нет.
Взрослые продолжают твердить, что целью развития России является "свобода", "демократия" и "права человека". Хотя Солженицын уже давно и очень внятно объяснил, что понятия эти замечательные и добиваться этого нужно обязательно, и особенно - в России; но здесь происходит подмена цели и средств. Ни свобода, ни демократия, ни права личности не должны считаться конечной целью, но только необходимыми средствами для достижения каких-то иных, высших целей. Перед самым возвращением из Вермонта в Россию в статье "Русский вопрос" к концу ХХ века" (март 1994 года) Солженицын написал слова: "Мы должны строить Россию нравственную - или уж никакую, тогда и всё равно". То есть никакие сами по себе прекрасные средства, когда становятся целью, не имеют оправдания, ни даже вовсе какого-то смысла. Это просто пустые слова.
Поразительно, но еще сорок лет назад, когда мы жили в условиях информационного голода и жадно ловили любые запрещенные не только факты, но и слухи, когда еще не было Интернета, он уже писал о праве человека "на незнание", о праве "на тишину". Еще находясь в СССР, на волосок от новых репрессий в связи с публикацией за рубежом "Архипелага", Солженицын писал, что Россия обязательно после освобождения от коммунизма пройдет период авторитаризма и пугаться этого нечего, потому что это неизбежная данность, нельзя с ледяной горы тоталитарной идеологии сразу же прыгнуть в цветущую долину свободы и демократии - это долгий и петлистый путь. Он был яростным противником революции, всякой революции, какими бы прекрасными ни были лозунги революции.
Человек - все-таки не птица, и рожден человек не для счастья, а для ответственности перед собой, своими близкими, своей страной. И потом уже - перед всем миром.