Поделиться
Не только "Тонеельгруп" из Амстердама (спектакль Иво ван Хове "Русские!" по пьесам Чехова открыл фестивальную программу. - "РГ", 6 сентября 2013) впервые обратила свой взор к русским классическим текстам XIX века... Впервые на сцене берлинской "Шаубюне", как и вообще на немецкой драматической сцене, появился "Евгений Онегин", а вскоре его режиссер Алвис Херманис предложил в Германии еще одно произведение "русского канона" - пьесу Горького "Дачники". Поставивший, кроме того спектакли по произведениям современных российских авторов - Владимира Сорокина и Татьяны Толстой - он с полным правом называет себя "русским" агентом на Западе.
Если добавить к этому инсценировку романа Ильи Гончарова "Обломов", осуществленную им в Новом Рижском, то тренд станет еще заметней. Пять лет назад, выступая на международном конгрессе "Насилие в театре", латышский режиссер вызвал скандал, напомнив всем, как Британский Совет подобно миссионерам распространял тексты молодых "жестоких" авторов по всей Европе: "Потребность в искусственном гриме исчезла в Европе, зато количество искусственной крови стало невероятным. Когда я говорю о насилии, я понимаю его в широком смысле. В том числе как театральное насилие, потому что оно лишает театр и актера открытого, прямого чувства".
В "Обломове" Херманис творит странный ритуал, магия которого по-новому заставляет нас думать о природе театрального натурализма. Прежде всего он создает на сцене пародийно-натуралистический мир, в котором все смешно и одновременно - полно нежного и утонченного чувства священности жизни. В этом пространстве все так же подробно - вплоть до тиканья настенных часов - как в старых спектаклях Художественного или Малого театра. Толстинки (для изменения объема и формы тела), искусственный грим, парики - то, что давно вышло из театральной моды и сегодня кажется основательно забытым, у него становится предметом бережного культа и отчасти - манифестом нового "старого" театра. Натуралистический павильон, в котором есть печка для Степана, окна, двери, видимая часть коридора с дверьми, ведущими в ванную комнату и парадное. Диван, похожий на тот самый, который так трогал нас в одноименном фильме Никиты Михалкова, халат, склянки, подушки, бумажки, пыль, стопками лежащая на всех поверхностях, обед, перед изобилием которого в оцепенении замирают все. Гундарс Аболиньш - тот самый, который играл фантастическую Соню в рассказе Толстой - превращается в существо, столь же нелепое, сколько прекрасное. Он играет Обломова огромным, неповоротливым бегемотом, чей нескончаемый сон - реакция ранимого, предельно тонкого существа на самое присутствие смерти. Сон как инъекция, как медленное приручение смерти - древняя философская традиция.
Превращая персонажей в яркие характерные образы классического театра, заостряя их порой до эксцентрического гротеска и вновь возвращая в смиренный натурализм, Херманис позволяет своей публике, томящейся от долгого ожидания, примирившейся со "старомодностью" взгляда, вдруг пережить боль острого сострадания и любви к этому странному поэту боли, покончившему жизнь сном, уснувшему до смерти. Глядя на то, как Аболиньш играет Обломова, вспоминаешь Ницше с его нескончаемой физической болью, ставшей частью его философии. Обломов у Херманиса - аристократ раненых чувств, столь тонких и изысканных, что единственным местом их "упокоения" становится диван, он же - гроб.
В поисках средств для передачи этой утонченной ранимости Херманис и Аболиньш пускаются во все тяжкие - от предельного психологизма до условности оперетки: Обломов у них то танцует на тонких ножках, истекая слезами восторга, то разговаривает высоким "мультяшным" голосом, то прыгает перед ширмой с нарисованным пейзажем, картинно прижимая руки к сердцу. Отчего-то вспоминается, что именно в Риге долгое время после бегства из советской России играл Михаил Чехов. Аболиньш дарит публике такое же переживание реальности фантастического, как и великий русский актер.
После спектакля Херманиса все актуализации классики, все попытки ее осовременивания, включая даже превосходных в своей верности Достоевскому "Братьев Карамазовых" Талия Театра (Гамбург) в постановке Люка Персеваля, казались на удивление архаичными. Кажется, своим "Обломовым" он сделал современному театру такое предложение, от которого тот уже не сможет отказаться.