На фестивале "Золотая маска" в рамках проекта "Новая пьеса" был представлен спектакль абаканского Драматического театра им. Лермонтова "Русский и литература" по пьесе Максима Осипова. Постановке Евгения Ланцова действительно удаётся преподать зрителю некоторые важные уроки.
В повести "Камень, ножницы, бумага", переделанной автором в пьесу, есть фраза: "Подобно многим хорошим людям Верочка не любила ни Гоголя, ни Щедрина". Спектакль же с ними - в тесной связи: провинциальный российский город, дезориентированный географически, исторически, нравственно и идеологически, напоминает именно гоголевско-щедринские города NN, из которых "хоть три года скачи, ни до какого государства не доедешь". С поправкой на время, которая, однако, оказывается не так велика.
Три центральных линии - три центральных фигуры: учитель литературы, представительница местного самоуправления и таджикская девушка-мусульманка. А ещё среди весьма многочисленных лиц на невесёлом полотне безымянного города - судья, православный священник и та самая Верочка, погибшая ученица и возлюбленная учителя. В начале и в конце спектакля все они рассаживаются за парты, становясь живой декорацией к монологу "чужого человека в городе", который словно бы вместо урока подводит итоги прожитого жизненного отрезка. Он здесь, кажется, единственный способен на рефлексию - но боится её не меньше остальных.
Растерянность, потерянность и в самом широком смысле заброшенность - своеобразный диагноз, который ставит спектакль провинции как таковой и её жителям, в широком смысле обывателям. Страх выбора, страх поступка, любви, юности, бунта, веры, свободы - всё это названо буквально. Бюрократически-сухие и беспощадные или задумчиво-меланхолические интонации утверждают непреодолимость этой пустоты, вечно опущенных рук.
Вместо задника - огромная карта полушарий с подписью "Мир": "...никто, включая нас, учителей, не потрудился узнать диаметр Земли - зачем? - мы никуда не ездим, Земля не кажется нам круглой". Здесь - начало всего, от желания очертя голову броситься в ислам из "народного православия", как в омут, увидев в нём ясность и стимулы к действию, до печального утопания в словах, книгах, запятых, расставленных по правилам. Отсюда - деление мира на своих и чужих: для Верочки люди делятся на "нас" и на "них", всякая власть - всегда у этих вторых, худших; для её матери-депутата - на русских и "чёрных"-таджиков "с истекающей годностью". А голос совести - он самый робкий и самый тихий, интеллигентно-невнятный, как у учителя, или бормочуще-неуверенный, как у священника, - да и те ничего не готовы, кажется, всерьёз утверждать.
Большая часть спектакля - резкими красками сделанные "зарисовки" пошло-тоскливого дня всех сколько-нибудь наделённых властью (и остальных, от которых они отмахиваются). "Это у тебя от чтения, Верочка, и лечится тоже - чтением", - отвергает её влюблённость учитель. "Русский" (не только "язык"!) и "литература" - две разновидности своего рода проклятия, от них всем несладко, но от них и не сбежишь. Однако "литература" - единственное, что может уберечь "русского" от отчаяния. Если повезёт.