Светлана Алексиевич, мастер литературной исповеди, в книге "Конец красного человека" употребила своей уникальный метод для того, чтобы разобраться с опытом русского 20 века?
Лев Аннинский: Да, ее книга о том, что значит и почему случилось с нами все то, что случилось: советская эпоха, сталинская диктатура.
Светлана Алексиевич, действительно, открыла новый тип психологической исповеди. Это даже не прямая, это сверхпрямая речь. Исторгнутая в непредсказуемом разговоре, без посредников. Стоит в уголочке диктофон, а люди, забыв о нем, говорят то, что в эту секунду чувствуют и думают. Без посредников. Иногда сбиваясь, теряя нить, перебивая сами себя, но открывая при этом такие подробности и заглядывая в такие тайники души, какие прежде оставались в тени. Иногда как несущественные, а чаще как невыносимые.
Светлана Алексиевич проявляет себя не только как классный журналист и уникальный собеседник, но как настоящий человековед, интуитивно чувствующий, где человек начинает ощущать в себе такую правду, какой раньше не осознавал. Или не отваживался высказать.
И вот перед нами исповеди отцов и дедов, вынесших на своих плечах Великую Отечественную войну, а до того - всю выматывающую гонку между двумя мировыми войнами, а до того - войну Гражданскую, и на всех стадиях - безжалостный Гулаг.
Рядом - исповеди наследников, не желающих ничего знать про давно прошедшие ужасы. Сами, мол, виноваты: зачем подчинялись?
Выслушивая людей, подчинявшихся законам той кровавой эпохи, Светлана старается вырвать их из черной памяти и сцепить светлым знанием с эпохой нынешней. И тут оказывается, что настоящее еще и черней прошлого. Выскочили мы (выкарабкались!) к нынешнему празднику потребления, а тут "конкретные ребята", внуки и правнуки советских ветеранов, растаскивают эту огромную страну: делят, пилят, вывозят...
Проклятья людей, выросших в сталинскую эпоху, в адрес нынешних наследников и встречные проклятья теперешних законодателей потребления в адрес людей тоталитарной эпохи.
Светлана понимает, что правда - и там и тут, и что правда перемешана с идеологическим одушевлением. Там и тут замешана на мифах. Захватана в употреблении, то есть взята из "вторых рук".
Недаром ее финальная повесть так и называется "Время Second hand"...
Лев Аннинский: Я не соглашусь с этим названием. Нет, это не правда из чужих рук, как можно подумать, воспринимая записи. Это правда сквозь руки тех, кто проволок ее каждый через свое время. Есть время самопожертвования, из которого не уйдешь. И есть время самозабвенного потребления, из которого тоже не уйдешь. Некуда!
Жить стало лучше, но противнее.
Светлана Алексиевич, выбираясь из ада советской эпохи, попадает в ад постперестроечной потребиловки. Приходится выбирать между тем адом и этим. Идти между тьмой и тьмой по обманчиво-слепящему лучу всепонимания.
Прежний опыт семидесяти лет советской власти - действительно роковое свидетельство о том, что утопические идеи пожирают лучших людей?
Лев Аннинский: Хотя Светлана Алексиевич больше доверяет исповедующимся мученикам эпохи, чем ее последовательным учителям, но все-таки допускает, что если социализм был на родной шестой части суши выстроен, то именно он - причина и источник всех бед и испытаний того времени. Именно утопия ввергла нас в невыносимый тоталитарный режим, в кровавую систему ГУЛАГа, в культ личности и все его последствия.
Но я думаю, что социализм - не причина, а следствие. Объяснение задним числом.
Социализм ведь детище отнюдь не той эпохи, какую мы сейчас осмысляем и проклинаем. Он куда старше.
Меня растрогало следующее рассуждение Светланы Алексиевич: "Я долго жила в Европе - нигде писатели, театральные художники не замыкаются в своих высших сферах или гламурных играх. Идет бесконечная дискуссия о том, что происходит в обществе, как происходит, что надо делать. Особенно в немецком обществе, которое в данной ситуации наиболее похоже на нас. Там четко поняли: человеческой природы НУЖНО бояться, первородный грех силен: чудовище убито, но монстрики, которые одолевают человека, оказались еще страшнее".
Там эти "монстрики" не от социализма или от чего-то другого?
Лев Аннинский: В 20 веке мы и немцы пытались одолеть темную природу человека и верили, что человека можно улучшить (мы - перевоспитав все достойное, они - изведя все недостойное). И поняли - и мы, и они - что человека улучшить нельзя. Что природы человеческой нужно опасаться, что в основе этой природы лежит нечто таинственное, звериное, неистребимое... И Маркс, Энгельс, Ленин и Сталин выстраивают на этой черной подпочве один вариант "социализма", Гитлер, Геббельс и Розенберг - другой.
Вот эту-то черную подпочву и чует Светлана Алексиевич, получая исповеди "из вторых рук". Эта подпочва старше, глубже, тверже теорий и утопий науки.
И что обнаруживается в этой глубине?
Лев Аннинский: Человечество не знает, как и почему выросло оно на этом клочке земли, носящемся в бесконечном пространстве. Человечество осваивает этот клочок - его леса и пустыни, его побережья и ущелья. Человечество притирается к условиям жизни, дробясь и делясь на племена и державы, перекидываясь из одной точки выживания в другую. Ища себе место и все время ожидая беды если не от природной катастрофы, то от социальной.
И вот в ситуации, когда сначала смутно, а потом все явственнее нависает беда, надо было быть во всеоружии.
Что могли бы предложить нынешние разоблачители диктатуры пролетариата в 1917 году стране, распластанной в ходе почти проигранной "империалистической" войны, разодранной на социальные классы, истоптанной вооруженными солдатами, не знающими, кого бить: то ли немцев, то ли своих начальников? Как можно было спасти страну, попавшую в смертельный переплет?
У знаменитого антисоветчика Ричарда Пайпса есть интересное сопоставление тогдашних сил, претендовавших возглавить страну. То есть тех, за кем согласился бы пойти тогдашний народ, изверившийся в старой власти. Две силы, - пишет Пайпс, - могли бы повести за собой тогдашние массы, выдвинув соответствующих вождей. Или черносотенцы с их православной верой и погромами. Или большевики с их социализмом.
Большевики оказались круче...
Все пошло так, как вспоминают собеседники Светланы Алексиевич. Социализм!
"Смело мы в бой пойдем за власть Советов и как один умрем в борьбе за это".
За что - за "это"? За "счастливое будущее"? Это - миф. Мираж. На его месте реально - война. Гибель. Или победа. А миф - в этой смертельной ситуации - анестезия. Обезболивание.
Спасение от гибели - вот "за это" предстояло умирать. Смертельное испытание подступало. Угроза гибели.
Она и реализовалась, выйдя из социалистического тумана, в 1941 году. Национал-социализм против социализма в одной отдельно взятой стране.
От чего все-таки родился тоталитаризм?
Лев Аннинский: У собеседников Светланы Алексиевич раз в десять чаще, чем "социализм" возникает другое слово...
"Все оттуда, где ГУЛАГ и страшная ВОЙНА... Коллективизация, раскулачивание, переселение народов... В общем, или ВОЕВАЛИ, или готовились к войне..."
"От Сталина и до Брежнева во главе страны стояли руководители, которые ВОЕВАЛИ..."
"Моя мама из поколения довоенной интеллигенции. Она пережила войну и всегда помнила, что советский солдат повесил красный флаг над Рейхстагом: "Наша страна такую ВОЙНУ выиграла!".
Но ведь в России уже выросло не социалистическое, и не "военное" поколение...
Лев Аннинский: Да, нет больше социализма! Нет диктатуры! Но что есть?
"Покупай джинсы, дубленки, женское белье и хорошую посуду..."
Почему-то джинсы оказываются главным символом эпохи безудержного потребления. И где ему предел? Сколько обедов в день нужно съесть, чтобы наесться? Или должна насытиться генетическая память? Если ежедневный обед - многолетняя реальная традиция, так чего из-за этого безумствовать?
А вот если голодуха, голодовка и голодомор - вечная музыка, идущая от дедов и прадедов, - так будешь безумствовать! Запахи не дадут покоя! "Неподражаемый тряпочно-хлорный запах советской столовой".
Теперь другой ассортимент! А аппетит все тот же. Черепаховый суп ел?... Не ел. Так закажи и ешь. Закажи слонятину и ешь. Свобода пахнет хорошим соусом.
Ну, наелись наконец?
Чего еще не хватает? Перечисляю символы счастья из монологов, записанных Светланой. Тачка, то бишь машина. Хата, то бишь квартира. Часы "Ролекс" (чтобы часов не наблюдать?). Дальше? Каждому по "Мерсу" и по путевке в Майами. Слетать поохотиться в Африку.
...Теперь наши магазины похожи на музеи. На театры... (хочется спросить: а театры иной раз не похожи на модные магазины?).
Пароль общества, перестроившегося из коммунизма в капитализм: "Свобода - это деньги". И, соответственно, деньги - это свобода.
Где взять деньги? Умаешься, а сыт все равно не будешь.
Где добыть столько денег, если нет ни меры, ни покоя?
Но война-то отодвинулась?
Лев Аннинский: Нет, автомат Калашникова остается таким же непременным символом XX века, как и джинсы.
И в повседневности, и на дне сознания современного занятого потреблением человека - война. Та самая война, которая продолжает сторожить людей независимо от того, объявлена она или отложена до очередного ее объявления. Ожидание насилия и готовность к насилию...
Из эпохи "челноков" - исповедь человека, который возил и продавал детские игрушки: "Топоры были наготове. И ломы. Узнали бы, что мы везем, - убили бы".
Где Русь - там топор. Звать Русь к топору не надо - сама схватит. Крутые парни из охраны олигархов, подстерегающие друг друга в подъездах, вооружены. Их современные пушки - все те же топоры. Из которых и теперь варится наш суп. Черепаховый. Слоновий. Демократический. Социалистический. Неважно, какой. В крови - война. Она - в основе всего.
Но невозможно не поставить вопрос "кто виноват?", помимо законов бытия.
Лев Аннинский: В той проклинаемой эпохе у Светланы Алексиевич перекликаются участники событий, в свете разума рядом немыслимые - палачи и жертвы.
Те, кого забирали, и те, кто забирал, - непримиримые враги? Как их различить?
И вот ответ Светланы Алексиевич: "Не кто-нибудь сидел, а народ. И сажал, и охранял - тоже народ, не пришлый, не призванный откуда-то, а этот же. Свой. Родной... Палачи и жертвы - это одни и те же люди".
Конечно, до того момента, пока эти роли не реализуются. А реализуются они с оборотом лиц. То есть палачи становятся жертвами, жертвы - палачами. Кажется - хаос! Тысячи дел! Но в этом хаосе выбор-то небольшой: или ты идешь работать в НКВД, или тебя забирает то же НКВД, но под арест, в зону, а то и к стенке. Два пути для тех же людей. "Особистов боялись больше, чем немцев. Генералы их боялись". И так, и этак - в мясорубку. В семь слоев.
Почему поставленный к стенке по воле Сталина член партии кричал: "Да здравствует Сталин"?
Лучше всех на этот вопрос ответил сам Сталин:
" - Не я решаю, а партия. (Сыну Василию): - Ты думаешь, что это я - Сталин. Нет! Сталин - это он... - И показывал на свой портрет на стене".
На мой взгляд, это самое точное, что сказано о Сталине. Портрет - заглавный элемент воюющей системы. Пока система воюет, портрет неприкасаем. Конкретного человека можно выволочь из этой рамы только с окончанием войны. И выволокли. Заправили в рамы другие лица.
А чем объяснить тогдашнее количество доносов?
Лев Аннинский: У Светланы Алексиевич брезгливо-трезвое понимание того, почему полстраны писало доносы, и полстраны читало. Конечно, индивидуальная подлость в этом жанре не знала границ. Но не знало границ и интуитивное понимание того, что ожидать этой подлости от людей надо постоянно.
"Брат писал на брата, сосед - на соседа. Поругались из-за огорода, из-за комнаты в коммуналке..."
"У бывшей лагерницы спросили: "Вы хотите посмотреть свое дело?" - "Хочу". Взяла она свою папку... открыла... Сверху... знакомый почерк... Соседка... "мама Аня"... написала донос..."
"Стал папа снова работать на своем заводе, на той же должности, и сидел он в том же кабинете, за тем самым столом... А напротив него сидел тот, кто на него донес. Все знали... и дядя Ваня знал, что тот донес... Как и раньше, они ходили на собрания и демонстрации..."
Что за чума?
Но дело в том, что и дядя Юра, и тетя Оля уверены, что если на них донос еще не написан, то непременно будет написан.
Потому что надо всеми - топор войны.
Ты во тьме хлебаешь свою пайку, а топор висит.
И что же тогда зависит от человека?
Лев Аннинский: Причины висящего в воздухе ожидания зла и беды мы находим в социализме, капитализме, империи, антиимперии... А причина причин - состояние людей.
У Светланы откровения людей взяты не из вековечного фольклора, а из интеллигентских кухонных разговоров, записанных в славные 1900-е годы. Люди моделируют вроде абсурд, а жить в этом абсурде готовятся как в непреложной реальности. Веками же! Чуть не тысячелетиями... От Чингисхана...
А Чингисхан откуда взялся на нашу голову? До него тут что-нибудь было?
Было. Чистое поле без границ. Без естественных географических пределов. Что славянину-русу, что варягу-финну, что монголу-тюрку. Смешиваться надо, разбегаться-сбегаться. А Чингисхан и мечтал эту бескрайность очертить. Связать путями и законами. Не получилось.
Не отсюда ли наша вечная мечта о печке? Или хоть о стойле стабильном - а иначе каждую секунду подымайся на дыбы и скачи? Или о диване, который начинает играть роль той самой печки.
"Обломов лежит на диване, а герои Чехова пьют чай и жалуются на жизнь".
..."За пять лет в России может поменяться все, а за двести - ничего".
Тогда вопрос: "Какой смысл менять правительство, если мы сами не меняемся?"
Как не меняемся? А очередной бунт, бессмысленный и беспощадный? А очередное смирение бунта? Это все помимо нас происходит? И что в остатке?
В остатке - русский мужик, вечно остающийся в дураках. Но он дурак, если мерить все рациональной линейкой. Но если в этом хаотически-непредсказуемом мире ты всегда рискуешь остаться ни с чем, так можно ведь и исходить из этой позиции, и смотреть, как и что меняется вокруг. Где там реальность, где охмуреж, где византийское высокое притворство, а где хитроумие низового базара.
...Человечество существует тысячи и тысячи лет, оно потому и не сгорело еще в огне ненависти, что в его природу заложено еще и противодействие звериному началу, инстинкту убийства, ожиданию агрессии со стороны заведомо враждебного окружения. Культура не дает человечеству самоуничтожиться. Философия не оставляет людей во власти безумия. Плач о родной земле висит над лагерями кочевников и лагерями беженцев. Над лагерями ГУЛАГа и над лагерями юных пионеров. Над черной пылью, оседающей на слепящих дорогах Истории.
- Постояла в растерянности и пошла на огонь...
- Ночью сирень сияет... Дайте я вам наломаю букет...
От редакции
Сегодня Льву Аннинскому исполняется 80 лет. "Российская газета" поздравляет Льва Александровича с юбилеем.