Кирилл, трудно было предположить, что когда-нибудь ты займешься Некрасовым. Только что ты с актерами Гоголь-центра и Ярославского театра им. Волкова вернулся из экспедиции по местам жизни автора и героев поэмы "Кому на Руси жить хорошо". Как это было?
Кирилл Серебренников: Я был в самых разных странах, но по России мало путешествовал. А так как в основе будущего спектакля - знаменитая поэма, то путешествие по некрасовским местам было вполне логичным. Вот мы и начали с Карабихи, поместья Некрасова.
Сегодня отправляться по этим местам России можно только, ориентируясь на культурные вешки, прежде всего на музеи. Мы увидели странный, на мой взгляд, феномен - спонтанную музеефикацию России, происходящую на наших глазах: в каждом маленьком городке, даже селе, есть свой музей, и он возник не потому, что люди вдруг "заболели" культурой, а потому, что они пытаются сохранить осколки того, что еще недавно было их жизнью. Музей в их понимании - это капсула времени, "остановись, мгновенье!", технология сохранения того, что уже не спасти, не оживить. Силами этих энтузиастов страна пытается стянуть распавшиеся связи. А это сделать невозможно: ты видишь какие-то черепки, прялки, предметы крестьянского быта, а потом выходишь на улицу, и перед тобой унылая, нищая реальность, не имеющая с той, что в музее, ну просто ничего общего. И не потому, что она ушла от прялки и лучины далеко вперед, нет... Наоборот. В музее получше и почище будет. Так что музей оказывается даже в каком-то смысле местом Утопии, воплощением мечты о лучшей жизни. Малые города - Рыбинск, Пошехонье, Мышкин, некогда богатые села - Пречистое, Поречье, Кукобой - еще как-то еле-еле живут, а вот вокруг них пространство, заросшее лесом, бурьяном, борщевиком, где больше нет почти ничего.
"Только не сжата полоска одна"?
Кирилл Серебренников: Знаешь, зрелище довольно грустное... Села, где люди даже не умерли, а очень давно умерли. В лучшем случае сегодня это несколько старушек и дачники, которые, возможно, будут там жить два месяца в году. А все остальное время года нет ничего. Ничего. Во всех селах в лавках - турецкие огурцы, помидоры и молоко в импортных пакетах. Потеряны ремесла, нигде не ткут, не вяжут, не вырезывают, не расписывают, не пекут хлеб. Я пытался понять, на что это все похоже - и мертвые села, и маленькие городки, и большие с разрушенными некогда прекрасными домами, храмами, заросшими кривыми дорогами. Я такое видел в нескольких странах с колониальным прошлым. Когда уходили колонизаторы, например, в Марокко, в Бирме, то все эти дивные французские или британские кварталы, построенные "белыми" архитекторами, превратились в тлен. Потому что народы, которые быстро получали свободу, с уходом колонизаторов, на самом деле, так же быстро теряли культуру, которую колонизаторы им несли. Они ее не усвоили.
Мы сами были у себя колонизаторами. Советский Союз колонизировал Россию. Из аграрной страны быстро сделали индустриальную. Все поменяли - уклад, веру, традиции. Как только колонизатор умер, люди быстро забыли все, что знали и чему у него научились. А отмененное так и не вспомнили. В селе Кукобой недалеко от Пошехонья стоит невероятный собор, гигантское сооружение в стиле русского модерна. Его начали строить в 1907 году, в 1911-м он был освящен, жаль, что расписать не успели. Некий купец, питерский филантроп родом из этих мест захотел пожертвовать два миллиона; на один он построил школы, больницу, а про другой спросил, чего жители хотят - железную дорогу или храм? Они сказали: не, дороги нам не надо, к нам по ней приедут бесы, будут нас развращать, так что не надо дороги. Они выбрали храм. Вот он - вечный наш выбор. Духовность, никакого прогресса, никакой "бесовской железной дороги". На мой взгляд, очень русский выбор. В 1921 году дети этих же людей, выбравших храм вместо железной дороги, весь этот храм разграбили, распилили серебряный алтарь, нагадили на солее. Сделали из храма сначала клуб, потом склад. Взорвать его было невозможно, потому что строили его из материалов, которые привозили из Германии и Финляндии. И теперь этот храм возвышается над заброшенными полями и огородами. Такой "Спас на Крови". Очень красивый и совершенно неуместный в селе Кукобой. И сегодня напротив храма стоит музей Бабы-яги, который придумали для привлечения туристов: вроде как Кукобой - это родина Бабы-яги. Отец Александр, который служит в храме, нам про дух рассказывает, а напротив через дорогу для туристов пляшет Баба-яга, экскурсия идет. Храм открыли лет 15 назад, ошибочно назвали храмом Спаса Нерукотворного, забыв, что освящен он был как храм Преображения. Очень наша история, да?
А как же знаменитое село Вятское?
Кирилл Серебренников: Вятское - это совсем другая история. История про то, как один богатый и ответственный человек купил землю, построил дом, взглянул за пределы своего забора и понял, что покосившиеся дома вокруг не услаждают его взор. Теперь все деньги, которые зарабатывает, он вкладывает в пространство вокруг себя и, как патриотически настроенный частный собственник, превращает это село во что-то совершенно невероятное. Его зовут Олег Алексеевич Жаров.
Значит, хоть кому-то на Руси жить хорошо?
Кирилл Серебренников: Если есть Жаров. Тогда будет хорошо. Но он такой, видимо, один.
Я тоже недавно была в Рыбинске, где сохранившийся Растрелли и вообще красота, но что с городом творится?!
Кирилл Серебренников: Да, такое ощущение, что война только что закончилась, и мы первые, кто туда вошел. В Рыбинске я первый раз увидел, как в открытом для посетителей музее среди экспонатов празднуют свадьбу. Не верил своим глазам.
В селе Поречье стоит самая высокая в России - выше Ивана Великого - колокольня в руинах, которую, говорят, построил Жилярди. В селе жили купцы, торговавшие пореченскими овощами по всей России и Европе! Они были так богаты, что смогли заказать проект Жилярди, который в то время отстраивал после пожара Москву. И все стоит теперь в руинах, не только колокольня, все село, они не выращивают больше овощей и ничего уже вообще не выращивают.
И вот единственные островки, за которые можно зацепиться, чтобы не впасть в пессимизм и не сойти с ума, - это люди. Не города, не села - люди. С помощью Маргариты Георгиевны Ваняшовой мы повстречали огромное количество совершенно уникальных собеседников, "сталкеров" - ученых, искусствоведов, народных философов, энтузиастов-музейщиков... Вот только наличие таких людей в России не дает окончательно разувериться, вот только они и их работа дают хоть какую-то надежду. Святые люди, которые всеми силами, вопреки всему стараются, чтобы тлела, держалась там какая-то жизнь, при том что как раз вся инфраструктура жизни закрывается: роддома, школы, больницы.
Почему закрывается?
Кирилл Серебренников: Как говорят чиновники, из-за оптимизации бюджетных средств! Просто им не нужна эта Россия.
Ну а Вятское все же есть. Значит, как-то можно...
Кирилл Серебренников: Не один Олег Жаров землю купил, все остальные земли тоже куплены разными собственниками и поросли бурьяном. А этот человек купил и стал вкладывать в землю, у него инфраструктура восстановлена, храм построен, музеи мирового уровня. Уникальная коллекция звукозаписывающих устройств и музыкальных аппаратов, лучшая коллекция советских кукол. Мы были потрясены. Он человек культуры, я считаю, что это главное и это все объясняет.
- Это что, донкихотство?
Кирилл Серебренников: Нет, не вполне, это бизнес. Он мне сказал, что через пять лет здесь будет Баден-Баден. Там есть какие-то родники. Музеи сами зарабатывают, поток туристов достаточно большой. То есть это еще один пример, как инвестиции в культуру могут менять ситуацию.
Некрасов один из самых легитимных русских классиков; так ты хочешь обезопасить себя от цензурных неприятностей, ретивых чиновников?
Кирилл Серебренников: Николай Алексеевич всегда был крайне неугодным литератором, и его советская канонизация означала его обезвреживание, и только. Сам он всю жизнь писал о том, как государство убивает человека. Вся поэма - это история про русское рабство, которое непреодолимо. Поэма писалась в 70-х годах XIX века, после освобождения крестьян. Там есть потрясающий сюжет - крепостное право кончилось, но чтобы не расстраивать своего барина, которого разбил паралич, крестьяне продолжают разыгрывать из себя рабов... А вторая история - Яков верный, холоп примерный - решил отомстить барину и повесился. Самоубийство как месть. Вот это по-нашему! И это никуда не делось! В этом отношении Некрасов - неугодный, неприятный власти автор во все времена.
Сценическая история этой поэмы, она ведь нулевая?
Кирилл Серебренников: Абсолютно! Кстати, в спектакле помимо Некрасова будут сказки Афанасьева, и заветные, и не заветные - разные.
- А это зачем?
Кирилл Серебренников: Сказки Афанасьева - настольная книга в некрасовской Карабихе. По судьбе Афанасьев был очень связан с Некрасовым. Некрасов сочинял народную речь, а этот собирал ее. Некрасов публиковал Афанасьева в своем журнале, у него были цензурные проблемы. Как известно, половина сказок Афанасьева была опубликована только за рубежом. Так что это однокоренные авторы, и потому у нас они тоже будут вместе.
Ты очень связан с Таганкой, с ее эстетикой, и своей любовью к театру во многом обязан Любимову. Таганка - это интеллектуальная и художественная попытка прорыва чиновничьих цензурных границ...
Кирилл Серебренников: Таганка была в другой стране, в другую эпоху. Я считаю, сравнения некорректны. Любимов ценой лавирования между Сциллой работы в советском культурном учреждении и Харибдой верности настоящему искусству, ценой инфарктов, ценой "дружбы" с "хорошими чиновниками", ценой скандалов с теми, кто кромсал и запрещал готовые спектакли, много лет умудрялся отстаивать свою художественную территорию.
Он бился с Системой, практически с Матрицей. Так что, когда я читаю про него, про мытарства Эфроса или, допустим, про убийство Мейерхольда, я понимаю, что нам жаловаться на что-то просто неловко. Пока времена вегетарианские. Много глупого, лживого и противного, но пока твоей жизни ничего не угрожает, можно работать.
Как сегодня выглядит твоя "кровожадная" реформа театра им. Гоголя, твои угрозы всех выгнать, а остальных перевести на контракт?
Кирилл Серебренников: Никак! Слухи о кровожадности оказались сильно преувеличены.
Никто не уволен, все, даже не работающие, получают эти два года зарплату. Я не сторонник теории заговоров, но думаю, что кому-то было выгодно представить реформу Гоголь-центра как "разрушение традиционного театра", "рейдерский захват", ведь в случае ее успешности по такому пути изменения могли пойти и другие. И что важно - это пример реформирования театра самим театром, а не чиновниками. Теперь даже недоброжелатели признают, что у нас все получилось, Гоголь-центр стал заметным явлением, и вообще реформы Сергея Капкова в московском театре оказались очень удачными и эффективными.
Но скандал, про который все так увлеченно писали и который кто-то старательно раздувал, сделал дальнейшее реформирование не только московского, но и вообще российского театра проблематичным. От этого проиграли все. Теперь власти придется в целях оптимизации бюджетных средств самой и довольно грубо избавляться от театров, которые являются "неподъемной нагрузкой на бюджет" и скоро не будут востребованы населением, которое... как бы сказать помягче... стремительно отходит от приверженности культурным кодам. "Не захотели сами "реформироваться", мы вас закроем, кому вы нужны!" - скажет власть. И, как это ни горько признать, будет права. И никто уже не заступится - великих стариков не будет или их перестанут слушать, а общество равнодушно промолчит.
Что будет в новом сезоне Гоголь-центра?
Кирилл Серебренников: Будет ремонт, в театре сделают, наконец, вентиляцию. Но мы все равно продолжим играть спектакли на разных площадках - в ЦИМе, в Театре Пушкина. 12 мая премьера "Кому на Руси жить хорошо". Это большой, я бы сказал огромный проект, несколько часов многожанрового театрального бытия.
Максим Диденко (Санкт-Петербург) ставит спектакль по Хармсу. Премьера в марте после ремонта.
В самом начале сезона - две важные премьеры в малом пространстве: "Девять" в постановке Сергея Виноградова по фильму Ромма (в интерпретации Валерия Печейкина) - работа, продолжающая наш проект по советским фильмам. В рамках этого же кинотеатрального проекта - "Сталкер" по первому варианту сценария, это будет такая бродилка по театру. Модный жанр. Француз Тома Жолли Потрясший зрителей Авиньона в этом году своим Шекспиром, приедет к нам ставить "Арлекина" по Мариво. Денис Азаров будет репетировать спектакль по роману Федора Сологуба "Мелкий бес". Андрiй Жолдак начнет работу по "Преступлению и наказанию". У меня лежит и ждет своего часа давно сделанная адаптация "Обыкновенной истории" Гончарова. Так что в Гоголь-центре - сезон классики.