Юрий Любимов: Я в какой-то мере всегда считал себя вольным человеком. Но я отстаивал свои спектакли, и только. Ни с кем не воевал, никого ни в чем не агитировал. Мне пришили ярлык, что Театр на Таганке - политический театр, но это неправда. Возьмите мой репертуар - Достоевский, Пушкин, Чехов. Мне предложили поставить "Мать", я подумал за лето и сказал, хорошо, "Мать" я поставлю. Потом они ее закрыли. Они мне предложили "Что делать?", я поставил "Что делать?". Даже это умудрился, и что удивительно - публика ходила! Но чиновники и "Что делать?" запретили. Начали делать замечания, все вырезать, чистить. Я говорил: это же неприлично, Ленин сказал, что его это произведение буквально перепахало. Не любовный же треугольник его перепахал - Инесса, он и Крупская, а идеи Чернышевского, Добролюбова... В общем, как всегда начал свою идиотскую полемику вести. А когда они меня душили окончательно, я писал жалобы, как и положено. Люди, которые любили театр и составляли речи для вождей, в хорошую минуту жалобу подчеркивали, чтобы меньше было читать, и пред светлые очи представляли: может, можно помочь, собственно, за что его колошматят? Люди к нему ходят. Ставит он "А зори здесь тихие...", "Мать", "Десять дней", - наш человек, а его все бьют...
Вы до сих пор признаете только одну диктатуру - диктатуру режиссера в театре?
Юрий Любимов: Свой строй в театре я бы лучше назвал просвещенной монархией.
Но главным условием для творчества вы по-прежнему считаете свободу?
Юрий Любимов: Безусловно. Если театром руководит просвещенный человек, у него свобода осознанная. Режиссер должен думать о том, какая физиономия у существа, которое он возглавляет. Злое это лицо или оно притягивает внимание, и люди хотят на него посмотреть: что же это за театр такой и чем он отличается от других?
Почему тогда многие люди, которые в прошлом считали себя диссидентами, сейчас вдруг заговорили о необходимости цензуры?
Юрий Любимов: Каждый ищет только свою тропку, а не большую дорогу... На большой дороге обычно убивают друг друга.
Тогда давайте разграничим свободу и вседозволенность. У вас есть граница, которую вы никогда не переступите?
Юрий Любимов: Это граница моего вкуса и граница жанра, которым я занимаюсь...
... и в рамках которого вам когда-то удалось сломать сознание целой страны.
Юрий Любимов: Я не собирался никого ломать. Я просто, прочтя Брехта, который тогда для нас был как инопланетянин, начал думать, как его можно поставить. Я преподавал в Вахтанговском училище, предложил это на кафедре, на что получил возражение: Брехт - автор, далекий от России, через него нашу эмоциональность и духовность никак не передать, но если уж я так настаиваю, то можно попробовать сочинить со студентами спектакль "Добрый человек из Сезуана"...
А надо сказать, к тому времени я уже был заслуженным артистом и лауреатом Сталинской премии. Зря документы переменил на Государственную, - сейчас бы раритет имел. Мне три раза приказывали поменять, но можно было бы наврать, сказать, что потерял, да и все. Но была такая дисциплина...
А эзопов язык был?
Юрий Любимов: У меня не было. Это высокое начальство говорило про нас всех: держат фигу в кармане. За мной все записывали. У меня в кабинете висело семь проводов. Однажды, рассвирепев, разрезал провода, запер кабинет и ушел на выходные. Когда вернулся, все было аккуратно восстановлено, все семь проводов висели на месте. Они, видимо, решили: ну нервный, хрен с ним, починим... А как по телефону все разговоры прослушивали - прямо в трубку хохотали.
Вас просто любили...
Юрий Любимов: Любили... Материально бы тогда помогли - так нет же.
Вы дело свое когда-нибудь видели?
Юрий Любимов: Только в руках у Гришина, первого секретаря московского горкома партии, когда он вызвал меня для проработки и сказал, что я сделал из своего рабочего кабинета какой-то сортир. А по поводу надписи Вознесенского он сделал замечание, которое вошло в историю. Андрей первый на стенке после "Антимиров" размашисто расписался: "Все богини, как поганки, перед бабами с Таганки". Гришин сказал, что "Там этот тип написал: все гражданки, как поганки перед бабами с Таганки, оскорбив тем самым всех женщин Советского Союза..." Я потом Андрея разыгрывал: а член-то политбюро лучше тебя срифмовал...
В те годы ведь закрыть театр для властей было раз плюнуть...
Юрий Любимов: Они это и делали. Хотели сломать мою знаменитую стену - подвезли шар, но мы сели и сказали: ломайте, а мы будем сидеть. Они хотели не то что здание - наш поиск сломать. Перечеркнуть то, что я, предположим, в зрелом возрасте, в 45 лет, бросил свою актерскую профессию. Об этом мало вспоминают, но тогда мне говорили: ты сумасшедший, зачем тебе это нужно - играешь и играй…
Юрий Любимов: Я не любитель юбилеев. Однажды, когда я уехал и работал в Финляндии, мне туда Ельцин прислал поздравление. И вместе со всей свитой посол пришел на репетицию в театр. А финны этого не понимают - они испугались: посол рвется на сцену, пускать его, нет? Я спрашиваю: они с арестом пришли? - Нет, с букетом цветов. - Тогда тем более пусть войдут, чтобы не было обострения отношений...
Про вас писали, что выше театра вы цените семью.
Юрий Любимов: Это придумали артисты в своем эгоизме и беспрерывном бурлении. Если бы я их не любил, я бы театром не занимался. А они говорили: он то уедет, то приедет, да как же нам быть. Но уезжал я весьма редко. Меня выпускали только раз в год. Такой был закон. Даже когда у меня сын за границей родился, и я хотел новорожденного на руки взять, мне сказали: вы уже там были. Я взорвался: у вас же соглашение есть, почему венгры ездят сюда, а мы не можем? Вы и тут нарушаете - одно объявляете, другое делаете? Только после скандала меня выпустили, и я увидел Петю. Есть такая традиция, что отец должен взять новорожденного и вынести его на своих руках...
Юрий Любимов: Господа из управления культуры задавали мне вопрос: вы думаете и можете назвать имя своего преемника? Да, я говорю, я думал, и даже приглашал и работал с блестящим мастером - Тадаши Сузуки, японцем, который приехал и ставил на Таганке спектакль. Это было сложно, у него свои методы, я послал актеров в Японию, они прошли его мастер-класс. Мастер признал, что мои артисты работали даже лучше, чем его. Но он работает с палкой. Понятно? Там много бамбука, и если вы плохо протянули ногу, а он уже говорил, как надо было, он бьет по ноге, чтобы актер понял, что надо дрессироваться и все правильно делать.Так же работала и Ваганова в Питере. Она тоже била, чтобы выше ногу держали, чтобы шпагат развивался. Тогда и выходили прекрасные балерины... Это жесткая профессия, чтобы вы знали, а не то что - выходи и ублажай...
Возможен ли компромисс? Я задумался... Нет, компромиссов в искусстве быть не должно…Что дальше будет с театром? Я не знаю… Нельзя, чтобы профессионалы и сильные в своей профессии люди уезжали от нас, а мы звали оттуда специалистов. Этот порочный круг власть должна разорвать, если она хочет процветания своему народу. Вот что я вам хочу ответить…
Что, по-вашему, в людях стало хуже: душа или язык?
Юрий Любимов: Да и то, и другое...