Как многолетний москвич, он всегда отмечает свое появление на свет в городе нынешней прописки, где у него за 81 год прожитой жизни образовался достаточно широкий круг самых близких друзей. Как бы ни складывались обстоятельства жизни, Жванецкий никогда не скрывал, что он еврей, родившийся на Украине в одном из самых космополитичных городов бывшего Советского Союза и Российской империи. С Одессой может конкурировать только Баку, но Жванецкий родился вовсе не там, там родился Юлий Гусман, Полад Бюльбюль оглы и братья Ибрагимбековы. Он родился на Украине, где существует даже Жванецкая пустынь, названная - будем честны, - не в его честь. Жванецкий научился читать и писать в Одессе, обрел известность в Ленинграде, всенародную любовь и славу - в Москве. Поэтому сам бог велел ему выступать в Киеве. А кому еще? За минувшие сорок лет киевляне привыкли к концертам Жванецкого, но в нынешнем было нечто особенное, - он доказывал, что между "своими" и "нашими" нет большой разницы, нет непреодолимой стены - ее не надо разрушать, ее еще не построили, да и вряд ли построят. Правда, великий историк Василий Осипович Ключевский написал однажды, что и близкие соседи бывают чужими, но в случае русских и украинцев сближений больше, чем различий. Хотя бы потому, что москвичи и киевляне в нынешние не самые дружелюбные времена смеялись и плакали над одними и теми же текстами русско-украинского или украинско-русского писателя, который более чем за полвека своей творческой жизни вызывал смех и слезы у многонационального народа огромной страны. Мы смеялись - и не чувствовали себя несчастными, смехом заговаривая постоянные "временные затруднения", реальные невзгоды и горькие потери. Жванецкий сумел почувствовать и выразить непобедимость народа, умеющего смеяться не только над другими, но и над самим собой. В этом смысле он опроверг великого немца Брехта, который в своих "Диалогах беженцев" уверял, что несчастна не та страна, где нет чувства юмора, но та, где без чувства юмора нельзя прожить. С помощью Жванецкого мы чувствовали себя счастливыми даже тогда, когда "говорили одно, думали другое, пели третье". Он заставлял нас радоваться этой парадоксальной мысли так, будто она не про нас была сочинена.
Михаил Михайлович в предисловии к своему пятитомнику грустно заметил: "Я не собирался быть писателем и, видимо, им не стал". В этой фразе нет ни кокетства, ни лукавства, ни желания спровоцировать комплиментарное опровержение. Вытолкнутый на эстрадные подмостки Аркадием Исааковичем Райкиным еще в 60-е годы, Жванецкий всегда рефлексировал по поводу своей литературной самодостаточности. Ему всегда казалось, что его тексты живут только в интонациях устного слова. Тем более что музыку этих интонаций открыл великий Райкин, а потом развили на свой неповторимый лад Виктор Ильченко и Роман Карцев. По-моему, Жванецкому до сих пор кажется, что автор, выступающий на эстраде, заведомо отлучен от написанного в кабинетной тиши. Что надо жестом, мимикой, голосовыми фиоритурами доказать право на существование того или иного слова или фразы. За десятилетия своей сценической деятельности Жванецкий стал замечательным актером. Его искренность отточена и заразительна, он чувствует пластику слова, и литературный образ находит видимое выражение в театральном поведении автора. Он приглашает слушателей в соавторы, которым, что называется, не надо ничего объяснять. Он виртуозен во владении словом, то скользя по его поверхности, то погружаясь в глубины подтекстов. Порой он может щегольнуть своим умением заворожить зал даже такой простой фразой, как "спасибо за внимание". И публика взрывается ответной благодарностью.
Но при всех артистических талантах Жванецкий прежде всего писатель. Наверное, последний представитель той высокой южнорусской литературной школы, которая подарила миру Бабеля, Олешу, Катаева, Ильфа и Петрова. Дети великого города, они впитали не только его запахи и звуки, не только его голоса и его молчание, но и трагическое могущество истории, превращающей избыточное брутальное многоцветье настоящего в черно-белую бесплотную графику прошлого. Они боготворили свой город - и мечтали вырваться из него на просторы великой русской литературы, завораживающей "всемирной отзывчивостью". Сказал когда-то, что Жванецкий сегодня пишет об Одессе так же, как Бунин в эмиграции писал об исчезнувшей России. Восхищаясь не только ушедшим в небытие, но и не существовавшим в реальности. Это под силу только тем творцам, которые "верят в дворянские привилегии слова". Тем, кто способны из хаоса создавать мир искусства, который человечнее, чем реальная жизнь.
Жванецкий - замечательный режиссер. Он выстраивает сюжет своих выступлений, идя от простого к сложному, от постмодернистской литературной игры (достаточно заменить слово "раки" в известной миниатюре на слово "бабы"), - к раскрытию поэтического объема жизни в нехитром, казалось, словосочетании: "Весна - одеваются деревья, раздеваются женщины". От радостного узнавания публикой собственных мыслей: "Разруха возникает от лжи, от несоответствия увиденного и услышанного". До сопереживания образам, которые принадлежат только ему самому. И когда он вспоминает о своем папе, который стеснялся его профессии, и о своей маме, белое платье которой рождало лунную дорожку в море, - никому не хочется смеяться. Хотя мы привыкли стыдиться слез.