Эти истории мне рассказали не люди, а вещи и документы: прадедушкины часы, черно-белый негатив, листок из отрывного календаря.
Три фонарика: свет "во тьму веков"
Мне трудно сейчас представить, что и часы, и негатив, и листок - все они могли потеряться при переездах, исчезнуть из нашего дома. И самое печальное - никто бы из нас этого не заметил!
И у меня не было бы трех этих фонариков. Ведь каждая вещь, каждый листок домашнего архива - это фонарик, которым мы можем посветить во "тьму веков". Тонкий луч такого фонарика способен осветить для нас множество маленьких и больших событий, открыть нам многое из того, о чем мы и не могли догадываться...
Часы. Мой прадед и поэт Волошин
Среди немногих вещей, оставшихся у нас в семье от моего прадеда Елисея Ивановича Волянского - его карманные часы. Верхняя крышка и циферблат не сохранились, давно заржавевший механизм беззащитно обнажен. На обратной крышке, украшенной выгравированными медалями, - надпись, указывающая на то, что часы изготовлены швейцарской фирмой Longines (Лонжин) в 1900 году. Под крышкой, на регуляторе точности, написано сверху Avance (быстрее - фр.), а ниже - Retard (медленнее).
Иногда по утрам я беру в руку эти часы и пару секунд прислушиваюсь: вдруг за ночь произошло чудо и они пошли. Но молчат, навечно сцепившись, шестеренки-колесики. Я даже не знаю, когда они остановились, когда последний раз показали точное время. А эта точность была очень важна для Елисея Ивановича, ведь он был военным врачом, начальником лазарета Черноморского флота.
Впрочем, речь не о часах, а о том времени, которое они отсчитывали.
В ноябре 1916 года судьба свела доктора Елисея Ивановича Волянского с поэтом Максимилианом Александровичем Волошиным.
Елисей Иванович не успел оставить воспоминаний об этой встрече, как и вообще каких-то записок о своей жизни: революция и последующие события не дали ему такой возможности. Дневников он не вел, писем его не сохранилось.
Поэтому я могу лишь реконструировать эту встречу по письмам Волошина (его письма за 1916 год вошли в 10-й том собрания сочинений*) и воспоминаниям моей бабушки Веры Елисеевны.
Началась эта история 17 июля 1910 года. В тот день Максимилиан Волошин упал с велосипеда и серьезно повредил правую руку (разрыв локтевых связок). В начале Первой мировой войны такая травма освобождала от направления в армию. Волошин говорил: "Судьба заботливо сломала мне правую руку, отняв у ней возможность стрелять и убивать, оставила ей возможность писать и рисовать...".
Но после огромных потерь, понесенных русской армией, отсрочки были сняты. И даже увечные должны были предстать перед медкомиссиями.
В конце октября 1916 года 39-летний поэт получил предписание явиться на освидетельствование в Керченский военный лазарет. 10 ноября 1916 года он приезжает в Керчь и, очевидно, уже наутро прибывает в госпиталь, размещавшийся в крепости на окраине города.
Вот как тогда выглядели эти места по воспоминаниям моей бабушки Веры Елисеевны: "Крепостной лазарет стоял в пяти верстах от города, в целинной степи. Тут же, рядом, была и наша квартира. С одной стороны нашего палисадника, выходившего в степь, проходила дорога, ведущая от города мимо лазарета в крепость. А в степи, вдали, возвышались пригорки, называвшиеся "передовыми укреплениями". Тогда эти бастионы уже частично осыпались и заросли травой. Но в мощных стенах сохранялись переходы. Мы, дети, проходили по ним при свете свечи, ожидая встретить что-то необычное...".
Похоже, Волошина сразу же принял мой прадед, служивший в ту пору в звании полковника начальником лазарета. Имя Максимилиана Волошина, несомненно, было знакомо ему. И скорее всего не по стихам, а от общих знакомых (жена Елисея Ивановича, Вера Михайловна, была из литературной семьи). Каким поэт предстал перед моим прадедом? Очевидно, таким, каким его описал в 1915-м в своих стихах Илья Эренбург:
А каким был мой прадед в ту пору? Ему 49 лет. Выпускник Петербургской военно-медицинской академии, хирург, участник Русско-японской войны. У него четыре сына и дочка. Дочка - это как раз моя бабушка Вера Елисеевна. В 1916 году ей было семь лет. По ее воспоминаниям Елисей Иванович был в ту пору "высоким, полноватым, красивым блондином с большими, на выкате, светло-карими глазами...".
Вряд ли Елисей Иванович ограничился лишь консилиумом. Возможно, он пригласил своего невольного гостя отобедать. О чем могли беседовать Елисей Иванович и Максимилиан Александрович? Быть может, о том, о чем Волошин потом позднее писал в одном из писем: "Спокойно можно оставаться на своем месте, никуда не спасаясь, потому что во всем мире больше нет спокойного и безопасного места..."
16 ноября Волошин возвращается домой, в Коктебель, с белым билетом в кармане и самыми добрыми воспоминаниями о госпитале и военных врачах.
Из письма М.С. Цетлиной, 21 ноября 1916 года: "Я был на испытаниях в Керченском лазарете, меня свидетельствовали 8 военных врачей и единогласно признали негодным из-за руки. Я очень боялся, что меня там задержат месяц и больше, как это делают обычно. Но, к счастью, оказалось, что меня там все более или менее знали и продержали только сутки, чего еще, кажется, ни с кем не бывало... У всех должностных, официальных и военных лиц, с которыми мне приходилось иметь дело все это время, я встречал такой радушный и предупредительный прием, что отовсюду уезжал, приобретя несколько дружеских связей. В Керченском лазарете, о котором меня со всех сторон предупреждали, что это гораздо хуже каторжной тюрьмы, - это было особенно удивительно..."
Не знаю, виделись ли еще Волошин и мой прадед. Похоже, что нет. Но их дальнейшие судьбы говорят мне: это были люди одного нравственного выбора.
После революции оба остались на родине - и доктор Волянский, и поэт Волошин. Когда весной 1919 года друзья-писатели уговаривали Волошина ехать с ними за границу, Максимилиан Александрович ответил: "Когда мать больна, дети ее остаются с нею".
К лету 1917 года Елисей Иванович получил звание генерала, за которое уже осенью его в любой момент могли растерзать. Оставаясь в России, он рисковал всем: детьми, любимой работой, жизнью. Сейчас этот смертельно опасный выбор нам не вполне понятен. Да, любовь к родине - святое чувство, но должны ли страдать дети за любовь родителей к родине?
Но этот вопрос легко задавать сейчас, а как бы мы ответили на него тогда, не имея ни средств к существованию, ни близких или друзей за границей?..
Из воспоминаний Веры Елисеевны Волянской: "В Керчи вдруг появились буйные толпы сошедших с кораблей матросов. Их пытались урезонить. Начались стычки, а потом и погромы, убийства. Зверски расправлялись со старшими офицерами, военврачами. Нам рассказали, как в Севастополе одного военного врача рубанули саблей в живот, вывалились кишки. Одичавшие матросы заставили его ползти вокруг столба, пока он не умер..."
Весной 1918 года лазарет закрыли. Елисея Ивановича с пятью детьми выселили из квартиры. Вернувшегося в Одессу Елисея Ивановича, как врача "из бывших", нигде не брали на работу. Показывать какие-либо документы о том, что он был начальником лазарета в генеральском звании, прадед, конечно, не мог.
Последние годы Елисей Иванович Волянский работал участковым врачом в одесской поликлинике N 6. В нашем семейном архиве сохранилась санпросветовская брошюра, изданная в Харькове в 1925 году: доктор Е. Волянский "Как нужно жить, чтобы здоровым быть и дольше прожить".
Умер Елисей Иванович в 1932-м. В один год с Волошиным.
P.S. Эта публикация не могла бы состояться без трудов Владимира Петровича Купченко (1938-2004) - замечательного отечественного литературоведа, исследователя жизни и творчества М.А. Волошина, создателя Дома-музея поэта в Коктебеле.
*Максимилиан Волошин. Собрание сочинений. Том десятый. Письма 1913-1917. М., "Эллис Лак", 2011.
Два негатива. Мой дед и взорванный храм
Минувшим летом, разбирая с мамой дедушкин архив, мы нашли завернутые в папиросную бумагу два черно-белых негатива. На каждом было написано: "Измаил. Храм!".
Осенью мне удалось отсканировать эти пленки. Теперь время от времени я открываю в компьютере папку с дедушкиными снимками и долго рассматриваю их. Это тяжело. Но, мне кажется, эти снимки что-то очень важное хотят сказать нам, сегодняшним. И поэтому я вглядываюсь в них.
Вот люди прижались к решетке (она, кстати, сохранилась до сих пор): испуганные дети, опечаленные старики, любопытные домохозяйки, увлеченные зрелищем подростки, хмурые молодые рабочие в спецовках, оробевшие советские служащие...
Замечаю детали, которых не замечал поначалу. Только увеличив на экране компьютера снимки, я увидел птиц - похоже, белых голубей, - бесстрашно кружащихся вокруг купола гибнущей колокольни. Вокруг лязг техники, грохот сокрушаемого камня, крики людей, а они, как ангелы, не отлетают в стороны, не покидают храм до конца. Быть может, то был тот день и час, когда ангелы становятся видимы?..
Почему именно на время "оттепели" (с 1958 по 1964 год) пришелся очередной приступ агрессии по отношению к Церкви? Зачем власть вновь, как и в первые послереволюционные годы, с изуверством стала уничтожать веру отцов и доламывать памятники старины? Кто и какую угрозу почувствовал тогда в православии? Что стояло за жесткими антирелигиозными директивами - страстное желание Н.С. Хрущева поскорее избавиться от всего, что, по его мнению, было помехой на пути к коммунизму, или сложная игра скрытых сил, желавших подставить "первое лицо" под удар, дискредитировать его в глазах людей.
Кому и зачем хотелось унизить народ, только начинавший оттаивать душой после войн и репрессий? Только вернулись из ада лагерей те, кто сумел выжить. Вернулся из космоса Юрий Гагарин. Страна открывалась миру. Тысячи людей после чада коммуналок обретали свой дом... И тут вдруг по сотням райцентров и областных городов средь бела дня - скрежет танков и бульдозеров. Происходило демонстративное разрушение самых заметных храмов, тех, что архитекторы называют "доминантами городской среды".
Почему интеллигенция - поэты и писатели, владевшие умами миллионов людей, собиравшие на свои выступления стадионы, - почему они постарались не заметить происходящего?..
А происходило все это летом 1963 года. Мои дедушка и бабушка, художники по образованию (окончили Одесский институт изобразительных искусств), режиссеры научно-популярного кино Леонид Иванович Рымаренко и Вера Елисеевна Волянская, приехали в командировку в Измаил. Там жил автор сценария их будущего фильма Ниссон Моисеевич Орлов.
Фильм посвятили сбережению леса, о чем тогда мало кто задумывался (по сути, с этого фильма началось советское экологическое кино*). Нашли название: "Наш неизменный друг". Обсуждали сценарий, намечали места съемок. В свободное время знакомились с городом.
Вот как вспоминала о дальнейших событиях Вера Елисеевна (у нас в семье хранится рукопись бабушкиных воспоминаний, которые она успела написать в 1990х годах): "Однажды вечером мы сидели в гостях у Орлова и его жены Маруси и обдумывали планы на следующий день. Слушали музыку - Ниссон был большой знаток и любитель хорошей музыки. У него дома стоял чудесный, хранимый с давних времен, патефон. И вдруг мы услышали страшный грохот с той стороны, где стоял храм. Мы спешно отправились туда, а когда мы подошли, то увидели страшное зрелище: налетавшие на церковь танки крушили ее. И длилось это трое суток! Все эти дни толпы людей окружали церковь. Реагировали по-разному: одни плакали и кричали, другие, постояв, молча уходили подальше. В последний день крушили колокольню. Сбросили колокола. Сбросили на землю крест. Казалось бы - всё, конец, но сама церковь никак не хотела разрушаться. И тогда началось зверство: к вершине колокольни привязали тросы, и бульдозеры начали тянуть, дергать во все стороны...".
Все эти дни Леонид Иванович приходил на место событий с фотокамерой и снимал происходящее. Это не были осторожные съемки "скрытой камерой". Во-первых, на дедушку нельзя было не обратить внимания: статный мужчина с внешностью бравого генерала 1812 года. Во-вторых, по складу характера дед был человеком бесстрашным и прямым, в кустах никогда не прятался, в войну был награжден орденом Красной Звезды.
Леонид Иванович не только фиксировал для истории расправу над храмом, он пытался ее остановить - пошел в горком, предъявив билет члена Союза кинематографистов. Его хотели "по-товарищески" урезонить, ссылались на директиву "из центра", просили не поднимать шум, угрожали не допустить в дальнейшем киногруппу в город (так и случилось потом).
Дедушка продолжал снимать хронику разрушения. Причем в его объективе были уже и местные руководители, приезжавшие на место событий.
Вера Елисеевна вспоминала: "В один из дней к Леониду подошел какой-то человек и предложил прекратить съемку, "если вы не хотите, чтобы аппарат с пленкой у вас отобрали в органах". Леня продолжал снимать и за три дня отснял три пленки...".
Конечно, Леонид Иванович рисковал. Если не жизнью и свободой, то уж точно - любимой работой, благополучием семьи. Но в те дни он исполнил то, что считал своим долгом. В его открытом стоянии с фотокамерой был протест. В том, как дедушка бережно хранил измаильские негативы, было его послание внукам и правнукам: помните.
Осенью 1963 года на Свердловскую киностудию, где работали Леонид Иванович и Вера Елисеевна, из Москвы пришла бумага с требованием строго наказать режиссера Л.И. Рымаренко за его поведение в Измаиле. Но вскоре в верхах пошли нестроения, власть Хрущева зашаталась, и студийное начальство спустило дело на тормозах...
Из воспоминаний Веры Елисеевны: "В измаильской газете в то лето написали, что на месте церкви построят "прекрасный дом". Не знаю, что они там построили... Мы потом не раз еще приезжали в Измаил, но в сторону той площади больше не ходили. Даже смотреть в ту сторону не хотелось...".
Не сразу мне удалось выяснить, как назывался уничтоженный храм. Связался с измаильскими старожилами. Они сначала предполагали, что это храм Димитрия Солунского, но вскоре пришли к выводу, что в 1963 году был разрушен Свято-Никольский храм.
Я переслал несколько снимков одному моему читателю-измаильцу. Он написал мне: "К сожалению, никого в лицо я не узнал. Мне было три года! Но многие из мальчишек, надеюсь, еще живы. Среди взрослых людей практически одни "пароходчики". Так называли моряков Дунайского речного пароходства. Я моряков того времени сразу узнал по болоньевым плащам. Все в то время их покупали в Австрии и по туфлям с острым носком. Судя по снимкам, это не просто моряки, а командный состав Дунайского пароходства - старпомы и капитаны...".
Мне сообщили, что на месте храма никакого "прекрасного дома" так не возвели. Одно время была спортплощадка, а сейчас - заросший пустырь.
"Мы оказались внизу, а не наверху, потому что мы согрешили пред Господом Богом нашим, не слушая гласа Его..."
(Вар.2, 5)
*Когда фильм вышел на экран, Леонид Максимович Леонов в "Литературной газете" (30 марта 1965 года) написал: "Это отличное произведение кинопублицистики надо посмотреть каждому, для кого живая природа - не звук пустой..." См. также статью "О большой щепе" в сборнике: Л. Леонов. Литература и время. "Молодая гвардия", 1967.
Листок календаря. Наше село и княгиня Волконская
Люблю брать с полки синие томики пушкинского собрания, оставшиеся мне от дедушки Коли. Послевоенное издание. Между страниц попадаются пожелтевшие листки от настенного календаря. Все листки июньские или февральские, остались от пушкинских годовщин.
Когда мои дети берут Пушкина, я всегда прошу их не потерять эти листочки, хотя и не могу толком объяснить, что в них такого особенного. И в самом деле: ну что интересного можно узнать, к примеру, из календарного листочка от 6 июня 1982 года? Воскресенье, полнолуние, 65й год Октябрьской революции, "в Торжке в среднем ежедневно рождается три новых семьи"...
Но пока я верчу в руках пустяковый листок, что-то происходит со мной. Я вдруг хорошо представляю, как утром дедушка подошел к календарю, оторвал листок, увидел на обратной стороне "Послание З.А. Волконской" и прочитал его бабушке:
Бабушка даже руками всплеснула: "Коля, ну что за мальчишество!"
Дедушка по своему обыкновению заглянул в энциклопедический словарь, никогда не сходивший с его стола, чтобы узнать про Каталани. Оказалось, что Анжелика Каталани - итальянская певица с необыкновенным серебристым сопрано, три раза приезжала в Россию, обожала пение московских цыган...
...Родное дедушкино Китово находится всего в тридцати с небольшим верстах от пушкинского Болдина. В ХIХ веке имение Китово принадлежало Зинаиде Волконской. Потом оно перешло к ее сыну и его приемной дочери маркизе Кампанари. И хотя дедушка успел до революции побатрачить, ни к княгине, ни к маркизе у него не было никаких классовых претензий. Напротив: он, старый коммунист, находил что-то промыслительное в том, что наши предки были крепостными именно княгини Волконской, урожденной Белосельской-Белозерской, не без основания считавшей себя наследницей Рюрика.
Много лет дедушка искал подробности того, как "царица муз и красоты" управляла его родной деревней. Ему верилось, что княгиня не могла миновать Китово, тем более что неподалеку - пушкинские владения. Дедушка увлек этой мыслью пионеров Китовской семилетки, которым он регулярно отсылал посылки с книгами, а в письмах рассказывал о Зинаиде Волконской.
Дедушка списывался с Италией, где Зинаида Александровна провела большую часть жизни; посылал запросы в архивы, расспрашивал пушкинистов, вылавливал из прессы все упоминания о княгине. Помню, как дед переживал, узнав о последних днях Волконской: она скончалась в Риме от простуды, застудившись после того, как в январе отдала на улице свое пальто замерзающей нищей женщине. Римская беднота оплакивала русскую княгиню, как оплакивали бы свою благодетельницу китовские крестьяне.
Сколько себя помню, дедушка все звал меня в Китово, но сам же и тянул с поездкой, чего-то опасался, а чего - я тогда понять не мог. Теперь понимаю: он боялся увидеть переменившееся село и навсегда проститься с родным видением, с детством.
...Увы, судя по результатам наших разысканий, в дедушкину деревню Волконская не только не наведывалась, но и вряд ли знала о ее существовании на белом свете - таких деревень у княгини были сотни. Умом я это понимаю, но вслед за дедушкой верю: княгиня непременно встречалась с Пушкиным где-нибудь в полях за Китово. У околицы стоял мой прапрапрадед - мальчонка лет семи. Он шмыгал носом и вслушивался в чудесные звуки, долетавшие из сумерек. То Волконская пела пушкинскую элегию:
Погасло дневное светило,На море синее вечерний пал туман...
"Любовь к родному пепелищу..."
Журнал "Родина" и Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ) создают уникальный интернет-ресурс, призванный спасти и сохранить для будущих поколений сокровища домашних семейных архивов.
Почему-то многие думают, что архив - это нечто скучное, необитаемое, а потому покрытое густой пылью, как Антарктида вечным льдом. Но стоит сказать "домашний архив" - и всем ясно, о чем идет речь.
О тяжелых фотоальбомах с черно-белыми и желтыми снимками. О бабушкиных грамотах, которые когда-то висели на стене. О письмах отца из армии. О школьном дневнике за первый класс. Об уцелевшей записке с последней парты. О счастливом трамвайном билете, вложенном в томик Блока на память о том самом дне, когда...
Никто все это дотошно не собирал. Как-то само собралось и расположилось по углам. Причудливое создание Гуттенбергова станка, фотоаппарата "Смена", летних вечеров на даче, студенческой дружбы и тех долгих разлук, когда почтальона ждут во дворе и по выражению его лица узнают, есть ли письмо. Нечаянный архив запечатленных печалей, молитвенной нежности и редких радостей. Этому ранимому, чувственному, живому архиву мы и посвящаем наш ДАР - Домашний Архив "Родины".
Нам хочется вернуть домашнему архиву его многократно попранное достоинство. После погромов и революций, эмиграций и эвакуаций, террора и войн многие семьи в нашей стране оказались на духовном пепелище. А нынешнее беженство с Украины - сколько людей вынуждены были бросить все, спасая детей!
Тем бережнее мы должны хранить то, что уцелело. Что усилиями памяти воскрешено в рукописных мемуарах наших дедов и бабушек. Чаще всего у этих рукописей, как и у всего, что хранится в домашних архивах, - один экземпляр. Утрата этого экземпляра всегда невосполнима, а потому трагична.
Да, для кого-то это "бумажки", "пустяки", а государственные архивы, увы, не в состоянии принять на хранение даже малую толику частных собраний. Вот и кажется порой нашим старикам: драгоценные для них рукописи, книги, фотографии никому не нужны, а подробности, милые одному или двум сердцам на свете, более никому не интересны.
Но мы убеждены, что есть духовные ценности в границах дома, есть святыни одной комнаты, есть семейные реликвии, достойные пристального внимания историков (даже если кому-то эти реликвии кажутся непонятными или смешными). Без уважения к этим частным ценностям, к этим "пустякам" и "бумажкам" не может быть гражданского общества и уважения к истории Отечества. Да и сама история страны не будет полной без тех скромных свидетельств, что хранятся в наших домах. Дети никогда не будут гордиться Родиной, если они не гордятся своими дедами и прадедами.
Задача интернет-ресурса "Домашний Архив "Родины" - предоставить каждой российской семье возможность создать электронную версию своего домашнего архива, уточнить свое родословие, найти сведения о своих предках, получить профессиональную помощь от научного сообщества историков и архивистов.
Очень хочется, чтобы все мы смогли выполнить завещание Павла Флоренского, оставленное им будто бы не только от своего имени, но и от имени наших предков: "Пусть все около вас будет напитано воспоминаниями, так чтобы ничего не было мертвого, вещного, неодухотворенного... Дома, библиотеки, вещей не продавайте без самой крайней нужды..."
А дебютирует наша новая рубрика семейным расследованием журналиста Дмитрия Шеварова, которое убеждает: даже листок календаря, бережно хранящийся в домашнем томике Пушкина, может привести каждого из нас к удивительным открытиям...
ЕСТЬ ПРЕДЛОЖЕНИЕ!
Свою историю присылайте на адрес редакции журнала "Родина": ул. Правды, 24, стр. 4, Москва, 125993 и на электронный адрес rodinainfo@rg.ru
Даже домашним мемуарам нужен исторический фильтр
Идею "Родины" поддержал директор Государственного архива Российской Федерации Сергей Мироненко:
- Редакция начинает очень перспективный проект. Но я на правах старого друга и автора "Родины" хочу сразу предостеречь: не всякий материал, который вам пришлют, представляет исторический интерес. И тем более читательский. А в качестве примера сошлюсь на личный опыт.
... В прошлом году часть отпуска я провел, как и всегда, в российской глубинке. И вот в селе Поим Пензенской области (всего-то две тысячи населения) захожу в местный музей. Работают в нем настоящие подвижники, патриоты своей малой родины. Материалы там и о войне 1812 года, и об афганской войне, и о коллективизации, и о местных умельцах-сапожниках, чьи сапоги победили на всемирной выставке в Париже.
И вдруг я вижу икону, возле которой останавливаюсь совершенно ошеломленный. Этой иконой благословляли жителей Поима, которые уходили на Первую мировую войну. Так вот, на обороте иконы - написанные в тот день фамилии этих самых сельчан! Но и это еще не все: сотрудники музея разыскали сельчан - участников Первой мировой войны! И от экспозиции буквально дух захватывает...
Эту икону мы показали на прошлогодней выставке в малом Манеже "Взгляни в глаза войны". А вспомнил я о ней, чтобы подтвердить простую истину: любой документ эпохи всегда цепляет за живое, когда за ним стоит конкретная, может быть, даже бытовая история. Вот и лица поимских мужиков преобразили обычную неприметную икону, заставили вглядеться в нее, задуматься, вспомнить...
На самом деле растущий интерес людей к своим корням - общемировая тенденция. Тенденция очень хорошая, потому что настоящим гражданином, с моей точки зрения, не может стать Иван, не помнящий родства. В архивах Западной Европы есть специальное "семейное" направление. Например, в Финляндии 6000 человек ежегодно приходит в государственный архив заниматься своей историей, родословной. Там вынуждены оборудовать специальные читальные залы, проводят семинары с посетителями, консультируют их. Мы только в начале этого пути, хотя и у нас есть архивы, которые стонут от наплыва людей. Как, например, военно-исторический в Лефортово...
Мы окажем "Родине" и ее читателям всю возможную поддержку - и советами, и архивными материалами. Может быть, я и сам доведу до конца свой семейный поиск. Мой дед окончил медицинский факультет Московского университета, потом стал деятелем народного просвещения, на "Челюскине" плавал врачом. Когда мой сын немного подрос, мы чертили родословную и до прадедушек дошли, а дальше уже нет...