Поделиться
Публикуем состоявшуюся несколько лет назад беседу Леонида Викторовича с нашим обозревателем Дмитрием Шеваровым. Беседа состоялась в подмосковном Долгопрудном, где художник жил и работал последние годы.
Каким нам в детстве представляется художник детской книги? Ну, это, конечно, необыкновенный человек. Он должен быть высокий, как дядя Степа. С бородой - как и положено настоящему художнику. А еще он должен быть очень добрым и рисовать все, что его попросят нарисовать дети. Рисовать и рисовать без конца…
Удивительно, но все эти идеальные представления о Детском Художнике соединил в себе Леонид Владимирский.
Вот уже полвека с его книгами растут дети. Это он нарисовал Буратино и Мальвину, Элли и Тотошку, Петрушку и Аленку… Нарисовал такими, что представить их другими невозможно.
Для Буратино русский художник стал вторым папой Карло. Он не только нашел его образ и подарил ему полосатый колпачок, но и пережил с ним новые приключения. Десять лет назад Леонид Владимирский написал две сказочные повести о дальнейшей судьбе своего любимого героя: "Буратино ищет клад" и "Буратино в Изумрудном городе".
Сегодня мы в гостях у Леонида Викторовича Владимирского. К нашему разговору внимательно прислушивается Буратино, который сидит на подоконнике, свесив свои тонкие ножки в больших башмаках.
- Ваша фамилия на первый взгляд простая, но при этом весьма редкая. Откуда же она пошла?
- Мой прапрадед жил в начале девятнадцатого века и был священником. Как мне рассказывала бабушка, фамилия его была Аминицкий - от слова "аминь". Служил он в городке Духовщина в смоленских краях. Однажды он попал в беду. То ли кто заболел, то еще что. И он поехал в Москву, пошел в Успенский собор, где находилась Владимирская икона, помолился, и Богородица ему помогла. И, вернувшись домой, он решил своим детям дать фамилию Владимирские.
Но это не вся история. Лет двадцать назад поехали мы с женой на Клязьму летом и там маленькая такая церковка, деревянная. И Светлана говорит: "Мы с тобой, кажется, некрещеные…" А я не помню… Может, и крещеный, ведь бабушка у меня была очень верующая. Я в детстве и не спрашивал, пионером был. И вот зашли мы в храм, сказали, что хотим креститься, священник назначает нам день: "Приходите в среду, шестого июля". Мы приходим, он крестит нас, а потом говорит: "А теперь поставьте свечки Владимирской иконе". Я удивился: "А почему именно Владимирской?" "Так сегодня праздник Владимирской иконы Божьей Матери".
Когда потом посмотрел в православный календарь: батюшки, так мой же день рождения, 21 сентября, приходится на Рождество Богородицы! Я стал думать, оглядываться на минувшее: в войну выжил, живу долго, за жизнь успел кое-что сделать. И тут я понял, кого надо благодарить и кому поклониться…
- А родились вы в Москве?
- Да, в роддоме на Арбате. До одиннадцати лет жил на Палихе, это ма-а-аленькая такая улица по пути от Бутырок в сторону Марьиной Рощи. Озорная была улица, если не сказать - бандитская. Но я особенно озорным почему-то не был. Были ребята, которые и пили, и ругались, но ко мне это…
- …не прилипало?
- Вот-вот! Мама так и говорила отцу: к нашему сыну не прилипает. Наверное - благодаря книгам, я ведь начал читать рано. У нас было полное собрание Джека Лондона. Жюль Верн - много-много книжечек маленьких. А еще отец выписывал Большую Советскую Энциклопедию под редакцией Отто Юльевича Шмидта. Мне было лет пять-шесть. Как только папа приносил очередной том, я садился и просматривал от корки до корки, кое-что читал. Эта энциклопедия была для меня событием.
Внешне я похож на папу, а по характеру - на маму. Она была очень добрая. Папа был азартный, играл в преферанс. Причем, ходили к нам почему-то актеры Художественного театра.
- Ваши родители были людьми искусства?
- Нет, что вы! Родители были просто интеллигентные люди, но по театрам мы не ходили. Жили довольно бедно. Да и дом наш был скорее деревенский, чем столичный - двухэтажный, бревенчатый, с русской печкой. Но топили не эту печку, а голландку - как хорошо было около нее греться, когда прибежишь с мороза! У нас была маленькая квартирка, а двор у нас был большой, как мне сейчас кажется. Там сараи с дровами, сад. И сад не плодовый, а кленовый. Целый парк. Осенью ковер золотой листвы вот так, по щиколотку. А зимой туда свозили снег со всей улицы. Привозили на санях, сваливали и получались колоссальные сугробы. Мы с моим соседом и приятелем Юркой открывали Северный полюс. А еще там росла огромная акация, которая была у нас кораблем.
Еще очень хорошо помню, что летом мы играли в индейцев. Во дворе была старушка, которая разводила кур. А мы стреляли горохом в этих кур, вреда им не было, но кудахтали они здорово! Выскакивала эта старушка и ругалась. А после дождя я рисовал на песке свою страну; там были реки, горы...
Столько всяких историй у нас было в этом дворе…
- Расскажите хоть одну…
- Я был довольно тихий, интеллигентный мальчик, а Юрка - сорванец. И вот он однажды говорит мне: "Давай отыщем клад". Я говорю: "Давай. А где будем искать?" Он предложил поискать на чердаке. Чердак большой, туда давно никто не ходил. Забрались мы по лесенке туда; там старая мебель, матрасы и все на свете, но клада не было. Но мы нашли мы несколько старинных бутылок из-под вина - очень причудливой формы, с какими-то этикетками. Я говорю Юрке: "Это надо в музей отнести". Он удивился: "Зачем в музей? Давай лучше продадим". Я говорю: "Тогда надо помыть, они же грязные" "Нет, чем грязнее, тем старее". Ну, и пошли продавать. А по дворам тогда ходили старьевщики, кричали: "Старье берь-о-ом, покупаи-и-м!.." И старьевщик купил у нас эти бутылки, заплатил нам денежку и мы тут же побежали мороженое покупать. Оно такое кругленькое, две вафельки, а между ними мороженое. А на этих вафельках были имена: Таня, Маша… Ну, я съел "Таню", съел "Машу", съел "Анфису", а когда дошел до "Лизы", то вспомнил о маме - ее звали Елизавета. Я побежал бегом к маме, она была дома, и дал ей это мороженое. Она его съела, но спросила: "Откуда у тебя деньги?" Я ей рассказал. Она меня пожурила: это же некрасиво, ты интеллигентный мальчик, я и не знала, что ты хочешь купцом быть. Для меня все вот так, по-доброму, закончилось, а с Юрку отец выпорол. Сейчас бы его похвалили за предприимчивость, но Юрка родился слишком рано или слишком поздно. Впрочем, его боевой характер не пропал даром. Он пошел в летную школу, еще до войны, потом летал очень успешно. Во время войны его наградили отпуском, и он с фронта приехал в Москву. Но задержался здесь с девушкой, его арестовали и - в штрафной батальон, в пехоту. Там ребята собрались такие же отчаянные как Юрка, и решили, то надо найти способ как-то отличиться, терять-то нечего. И они вызвались взять языка. И они утащили из туалета какого-то важного немца и принесли его. Юрку вернули в авиацию. Он три раза горел, три раза его сбивали, но он выжил и вернулся домой весь в орденах.
- Что вас привело в художники книги? Может, те рисунки, что вы рисовали после дождя на песке?
- На мою будущую судьбу как художника больше всего повлияли …марки. Мой отец работал в наркомате внешней торговли и там была обширная переписка с заграницей. Домой он приносил конверты и я начал собирать марки. Стал интересоваться географией, природой, историей. Появилось желание поездить по миру. Появилась любовь к картинке, как к такому маленькому миру, где можно уместить очень многое. Я сам начал рисовать марки, рисовал их в подарок, клеил на конверты.
В старших классах познакомился со стихами Блока и Есенина, и стал стихи писать. А стихи эти я иллюстрировал. Наша 110-я школа была не совсем обычной для того времени…
- Это та легендарная школа, где Иван Кузьмич Новиков был директором, и литературу преподавал Иван Иванович Зеленцов?
- Та самая.
- Там еще памятник стоит трем юным солдатикам?
- Да, это наши ребята, мой класс, выпуск 1938 года. Памятник работы нашего выпускника, скульптора Митлянского… Одно время, те из наших, кто остались в живых, встречались каждый год 29 сентября. Нас собирала Вера Акимовна Гусева, наш классный руководитель, она преподавала математику. Вера Акимовна была очень маленького роста, вот такая. Когда приходила в класс и заходила за кафедру, то видна было одна ее голова. Она что-то объясняла, но вот если вдруг кто-то на задней парте начинал шептаться, то она умолкала на полуслове - совершенно внезапно. Вера Акимовна смотрела на нарушителя и это действовало лучше всяких окриков. Наступала полная тишина.
Кстати, много лет спустя, на встречах с детьми я стал пользоваться методом Веры Акимовны. Начинают шуметь - я молчу. Что у меня еще осталось от школы: я не боюсь задавать глупые вопросы. Если не понимаю, то сразу спрашиваю.
Еще помню, Иван Кузьмич проводил "урок газеты". Поручалось, допустим, рассказать о положении в Испании. Мы все перерывали, изучали досконально и докладывали классу, что там происходит. А в конце надо было дать свой прогноз о том, как будут развиваться события. На пару с приятелем Толей мы выпускали и классную стенную газету "Снайпер". Я оформлял ее. Рисовал я старательно, неплохо, но специально этим не занимался, в кружки не ходил. Интересно, что в школе выходила еженедельная газета! Выпускали ее классы по очереди.
А в Ивана Ивановича Зеленцова все наши девочки были влюблены, а мы его звали Дикобраз. У него была такая шевелюра - во все стороны.
У меня всегда была плохая память и учился я не блестяще, на четверочки. Когда надо было у доски доказать теорему, я ее доказывал не с того конца. Я тут же изобретал свое доказательство. Сообразилка мне помогала. Как-то Капицу спросили, что важнее: знать или соображать? Он сказал: соображать. Так вот и я пытался соображать, все хохотали, и мне попадало, конечно.
- Прозвища у вас какие-то в классе были?
- Были, наверное, но не злые. Меня в классе звали так же, как мама дома - Лёкой. Ласково, правда? Наши ребята не входили в элиту. В школе ведь был класс "А", где учились дети военачальников и партийных руководителей, а я был в "Д", там были ребята попроще.
- Куда вы пошли после школы?
- Отец мне сказал, что стихи и рисование - это хорошо, но пусть они будут твоим увлечением на досуге, а надо иметь солидную профессию. Я заикнулся про архитектурный, куда я собирался, но он сказал: "Ну, куда тебе…" Он был невысокого мнения о моих способностях. И я пошел в строительный институт.
- А тут - война…
- Да, я только успел окончить третий курс. В августе нас отправили в Нахабино на курсы Военно-инженерной академии. Там оказались еще ребята из архитектурного. Выдали нам форму курсантов, стали учить по ускоренной программе.
В злополучный день 16 октября мы своим ходом маршировали в Москву. Ночью добрались до здания Академии и уснули там прямо на полу. А утром семнадцатого майор Ферапонтов сказал нам: "Вооружать мы вас не будем. Все равно против танка с винтовкой не попрешь. Вам дадут бутылки…" Мы: "Ха-ха, бутылки!.." Посмеялись. Пришли грузовики, выдали нам бутылки с зажигательной смесью. И вот так, без винтовок, а с этими бутылками нас собирались везти на передовую. Но тут оказалось, что ночью собирался у Сталина Совет Обороны и вышел приказ: слушателям Академии - доучиваться, не трогать их. И нас сразу - на вокзал, в эшелон и в Среднюю Азию, во Фрунзе. Ехали недели две, пели песенки. И вот тут я опять вспоминаю Владимирскую икону Божьей Матери - она ж на самом краю меня у смерти выхватила. Передавили бы нас танками и все…
- А дальше?
- Вы знаете, в моем поколении столько настоящих героев, что мне про мою войну надо молчать. Я уж сколько раз старался забыть и не вспоминать. Ну, окончил я курсы в сорок втором году, присвоили лейтенанта, стал я заместителем начальника штаба саперного батальона - что тут такого?.. Готовилось тогда форсирование Днепра. И вот оставался один день до отправки, я как раз дежурил по штабу. Вдруг появляется незнакомый майор, спрашивает, где мой командир батальона. Он дома, говорю я, прощается с женой, завтра выступаем. А вы кто такой, спрашивает он. Ну, я докладываю. Он говорит: "Можете отправляться в резерв". "Почему в резерв?" "А я своего зама привез". Я так обиделся - мы ведь понтоны уже погрузили, все приготовили. Потом узнал: вся наша саперная бригада погибла в той операции.
А я строил тыловые пути, дороги, мосты ремонтировали. На фронт так и не попал, даже выстрелить не пришлось.
Думал успеть на войну с Японией. Меня уже отправили сопровождать вагоны с взрывчаткой. Но в последний момент меня не взяли, а эти вагоны где-то на подходе к Дальнему Востоку взорвались… По молодости казалось: одна случайность, другая, третья… А теперь оглядываюсь на все это и понимаю, что все это не просто так.
Я учился параллельно с Чухраем, Бондарчуком… С Басовым вместе на троллейбусе в институт ехали.
После ВГИКа работал на студии "Диафильм", детские книжки начал рисовать только в тридцать шесть лет. Если бы не подвело зрение, то рисовал бы до сих пор.
- Почему наша школа иллюстрации так ценится во всем мире?
- Наши художники - добрые. Как-то я спросил одного искусствоведа, сколько мне лет, если судить по моим работам. Он говорит: "Не больше девяти". Перцев, Диодоров, Устинов, Ника Гольц… Они дети по возрасту души. Истинно детским художником был Сутеев. У него мультипликационные рисунки.
Мои книжки - это тоже кино на бумаге. У меня тоже есть режиссура, развитие действия. Когда мой диплом, "Руслана и Людмилу", увидел директор "Диафильма" он схватил меня буквально за шиворот и сказал: "Этого к нам!.." Лет пять я там работал и сделал десять диафильмов.
- Я был на ваших встречах с детьми - это целое представление, театр одного актера. Наверное, это стоит вам огромных усилий…
- Мне так интересно жить! А силы часто уходят на то, чтобы сдерживать в себе как-то этот интерес к жизни, вписываться в рамки, приличествующие возрасту.