Поделиться
Некоторые из детей, правда, не столько рисовали, сколько, "зависнув" в коридоре, рассматривали рисунки зайцев, играющих в солдатики, котов в военной форме, гравюру, изображающую нешуточную схватку кота и собаки, и портрет Владимира Фаворского, сделанный детской рукой со старательно выведенной подписью, буквы которой норовили завалиться набок… Никите Фаворскому, когда он рисовал портрет отца на листках, вырванных из еще довоенного (то есть до начала Первой мировой) архива своего дедушки, было 8 лет. Примерно столько же или чуть меньше, чем рисовальщикам в зале "Ковчега".
Выставку Никиты Фаворского галерея "Ковчег" готовила к 100-летию со дня его рождения, которое приходится на 10 мая. Столетие - почти синоним вечности, особенно для человека, погибшего в 26 лет в 1941 в боях под Москвой. Вообще-то его не брали в армию - у него было больное сердце, и он записался в московское ополчение. Отец его не останавливал. Художница Нина Симанович-Ефимова, жившая в одном доме с семейством Фаворских, вспоминала вскоре после войны: "Я до сих пор - вот уже шесть лет помню его счастливую светлую улыбку, с которой он прощался с нами, уходя на войну… Бесконечное счастье, бесконечное веселье было в этой улыбке, вырвавшейся на свободу молодой жизни… Такие картины не забываются, живи хоть еще 70 лет после этого".
Выставка в "Ковчеге" впечатляет, как ни поразительно, тем же - "бесконечным весельем", наслаждением от полноты жизни, от рисования, от освоения премудростей профессии художника, гравера, скульптора, которые идут рука об руку с детскими играми, семейными праздниками, общением с отцом, лыжными прогулками. Кроме рисунка кота-моряка, сидящего в кресле с колесиками, иллюстраций к сказке "Как мыши кота хоронили" (подписанных Никита Фаворский - кот заморский), на выставке можно увидеть резные фигурки всадников и солдатиков, вырезанные ребенком, большого деревянного "коня верхового" с хвостом из мочала, сделанного вместе с отцом для младшего брата, фигурки сражающихся рыцарей из металлических обрезков и предупреждение гостям: "Внимание! Снимая калоши / Перевертывай их!". Под объявлением - рисунок довольного кота, задравшего хвост в калоше, недвусмысленно демонстрирует, какой сюрприз ожидает легкомысленных, не внявших доброму совету.
Но при всем наслаждении этой игровой стихией детства, рисование, как и резьба по дереву, были отнюдь не забавой, а частью взрослого, отцовского мира. И потому к ним нельзя, невозможно было относиться абы как. Неудивительно, что ксилографии к детской книге "Сами писали", сделанные 15-летним художником, профессиональны без всяких скидок на возраст. Как и его акварели, рисунки тушью, в том числе и драматических событий, как ночной пожар, или ломовик, избивающий лошадь, тянущую в гору огромный воз… "Даже трудно сказать, когда окончился период замечательного одаренного мальчика и где начался замечательный, одаренный, талантливый художник", - заметил на давнем вечере памяти Никиты Фаворского художник Виктор Эльконин. Эту грань так же сложно определить на выставке. Казалось бы, только что - вроде бы ученические штудии: портреты младших детей и друзей - детей Павла Флоренского, слепой прабабушки, слушающей чтение книжки. И вдруг - портрет тушью "Отец за работой" (1929). Владимир Андреевич сидит спиной к нам, перед окном за столом, но поза, интерьер рабочего "угла" передают и настроение, и погруженность в дело, и крепкую основательность мастера. Понятно, что первым учителем Никиты в профессии был именно отец, и ученик был незаурядно талантлив. Но при взгляде на работы (особенно детские и подростковые) Фаворского-младшего, возникает ощущение, что вот так примерно, должно быть, вырастали мастера в старинных гильдиях Св. Луки. Выбранная в детстве профессия, ремесло художника определяли не просто навыки - угол зрения на жизнь, достоинство, в конце концов - перспективу жизни.
Звучит, конечно, несколько фантастично: какая гильдия Св. Луки в разгар гонений на формалистов и больше десяти лет спустя после Октябрьской революции! В те времена его отцу Владимиру Андреевичу Фаворскому приходилось тяжко. Ханна Блюм вспоминала, что в 1930-х во ВХУТЕМАСе было собрание, на котором доказывали, что Фаворский не годится для преподавания в институте. Тогда выступил Моор и сказал о нем: "Да, был хороший художник, но он уже умер". От Фаворского ждали, видимо, каких-то оправданий. Художник же, выступая, в ответ на предыдущие разговоры сказал: "Я Бога признаю, никогда этого не скрывал, а что касается того, что я умер, то мне кажется, что жив", - и он весело улыбнулся".
Возможно, это ощущение "цеховой" учебы у мастера возникает, потому что работы Никиты рождают впечатление многослойной жизни, в которой и обязательные портреты вождей в школьном классе, и скучные школьные собрания - не самые важные детали где-то на обочине главного течения дней. А главное совсем другое. Например, рисование, позволяющее хоть базарный день в Сергиевом Посаде, хоть конкур красных кавалеристов в Манеже, хоть драку мальчишек, схватить и оставить на листе бумаге… Поразительно, что даже в немногих письмах, пришедших от Никиты родным с фронта, он пишет опять же о рисовании, о профессии. "Я, конечно, чувствую себя убежавшим от искусства, но я вижу новые для меня вещи, новые впечатления, много работаю. Думаю, что мне это будет на пользу как художнику", - размышляет он в письме отцу из-под Волоколамска в сентябре 1941. И строками раньше: "Я не знаю, что бы делал сейчас в Москве. Мне кажется, что время сейчас слишком суровое, чтобы делать такое приятное и тонкое дело, как наше искусство".
Он не знал, что у него было только три предвоенных года, чтобы "делать такое приятное и тонкое дело", как гравюры к "Капитанской дочке" Пушкина и армянскому народному эпосу "Давид Сасунский, сказкам Бориса Шергина и роману "Анна Каренина" Толстого, делать эскизы для керамического рельефа в санатории Кисловодска и иллюстрации к путеводителю "Архитектура Загорского Кремля"… У него было три предвоенных года, плюс юность и детство… Всего 26 лет. У нас осталось три дня, чтобы успеть увидеть его работы. Они того стоят.