Все видели, как штурмовали Зимний. Как лезли по чугунным решеткам, раскачивали ворота, врывались в последнюю цитадель царизма. Уже никто не верит, что этого не было. Все придумано и снято Сергеем Эйзенштейном, великим мастером революционных мифов, в художественном фильме "Октябрь".
Уцелевшие матросы броненосца "Потемкин" прекрасно знали, что никто не покрывал их товарищей брезентом, прежде чем расстрелять. Но для кино так было выразительнее.
И Александра Невского мы знаем по фильму Эйзенштейна - он возглашал бессмертное "Кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет". И крушил псов-рыцарей на льду Чудского озера, где льдины странно напоминали куски поролона. Но так было нужно для кино, кузницы легенд, которые будут жить в поколениях. Кино нужна не правда деталей, а ее концентрат. Поэтому рядом и вровень с историческими фактами в память вошли события, которых на самом деле не было.
Миллионы людей следили за рисковым Штирлицем в тылу противника: он лучше немцев владел немецким, лучше эсэсовцев носил гитлеровскую форму, и только глаза выдавали всю скорбь его реальных знаний о происходящем, о его трудной миссии одиночки в кругу врагов. Окружение было ему под стать: высшие нацистские чины обладали обаянием Олега Табакова и Леонида Броневого, они вызывали уважение - достойные противники нашего разведчика. Многие критики и теперь ненавидят картину Татьяны Лиозновой "Семнадцать мгновений весны": она, по их мнению, придает фашизму человеческое лицо. Хотя при любом режиме существовали люди умные и глупые, благородные и мерзавцы, думающие и безмозглые, и рисовать всех подряд монстрами было бы против правды жизни - пусть даже это и укладывается в идеологическое клише. Этот Штирлиц существовал в координатах не истории, а сериала, это был виртуальный Штирлиц, и противники его условны, как в видеоигре. И уже мы у экранов опрокидываем все это в историю, сличаем с ней, радуемся или критикуем - думаем.
Все это - игровое кино, построенное на художественном вымысле и к реальным событиям имеющее весьма опосредованное отношение. Оно адресуется не папирусу хроник, а живому человеку, его увлекает, его волнует, его озадачивает. Искусство такая мощная сила: оно пишет историю человечества с фантазией, перед которой реальная история бледнеет вплоть до полной неразличимости. Каким был Христос, да и был ли он? Но миф о нем, его облике и его взгляде, вместившем все печали человечества, разрабатывался веками, обогащаясь все новыми красками. И если кто уличит художника в неточности - уличит в отходе не от фактов, а от канона. А где больше правды - покажет время.
По шекспировским хроникам можно изучать историю властителей мира - но не стоит: Шекспир ее выстроил крепче, трагичней, эффектней, чем она была в реальности. И Пушкин, хоть и проштудировал историю Пугачевского бунта, потом ее преобразил. Своим отношением к ее персонажам, своей трактовкой, системой акцентов, которая сосредоточила наше внимание на том, что ему, Пушкину, казалось важным, - увидеть факты истории через сознание ее героев. Только этим и занимается искусство, принося мелочь деталей в жертву своей высшей правде.
И все же хорошо, что мы сличаем искусство с реальностью. Ловим искусство на буйстве его фантазии. Так мы отчетливее понимаем и разницу между ними, и силу того и другого. Словно циклопу даровали второй глаз - картина мира сразу стала объемной.