Поделиться
Писатель Марк Алданов обмолвился лаконично и точно: "Венский конгресс был последним мировым представлением, очевидно для всех закончившим большой, длинный и необычайно шумный сезон". Таким, собственно, оказался и сам конгресс - большим и шумным он был обречен быть изначально, а вот длинным его поначалу не видел даже один из главных российских переговорщиков в Вене Карл Нессельроде, будущий министр иностранных дел. Летом 1814 года он уверял Николая Лонгинова, секретаря императрицы Елизаветы Алексеевны, в том, что заседания не продлятся свыше трех недель, "так как все уже заранее обсуждено в Париже и Лондоне и могут явиться только второстепенные обсуждения". В самом деле, предварявший венские договоренности Парижский мир был подписан 30 мая 1814-го: и двух месяцев не прошло с тех пор, как супруг Елизаветы, император всероссийский Александр Павлович, на белом коне торжественно въехал в поверженную столицу Франции. Но в дворцовых декорациях близ Дуная те же восемь держав, подписавших мир на берегах Сены, договаривались вместо трех недель целый нынешний учебный год - с осени 1814 года по начало июня 1815-го. Выпускной венский бал был дан в виде весьма объемистого заключительного акта из 121-й статьи с приложением 17 договоров, включая декларацию о торговле неграми, которые участники конгресса успели заключить по ходу его. При этом более 100 статей касались оформления территориальных изменений - ради этого высокие договаривающиеся стороны, собственно, в Вену и съехались, образовав "большую восьмерку" образца 1815 года (трое в ней были статистами - Швеция, Испания и Португалия, а балом правили пятеро - Россия, Англия, Пруссия, Австрия и побежденная, но великодушно допущенная к принятию решений Франция).
Державам даже не нужно было, как уверяла советская историография, "не считаясь с народами", кромсать карту Европы в своих интересах. Здание новых, посленаполеоновских европейских границ было уже почти возведено, перекраивать принципиально было уже почти нечего - к постройке этой оставалось провести все нужные коммуникации, обеспечив этим рубежам на карте безупречную легитимность с точки зрения международного права в тогдашнем его разумении.
По словам Генри Киссинджера, очень важным был и другой вопрос, "как именно следует сдерживать чересчур деятельную и доставляющую столько хлопот Россию". Неужели по сей день любимая Западом стратегия "сдерживания" сколько-нибудь успешно применялась и в 1815-м, когда, по замечанию Пушкина, русский царь сделался "главой царей"? Так достигла ли своих целей в Вене подорвавшая величие Наполеона Россия? Может, в Год литературы нам стоит больше доверять Пушкину, а заодно и Киссинджеру, тем более что статья 5 известного нам заключительного акта оформила уступку Александром I Австрии Тарнопольского округа с населением около 400 тысяч человек, в 1810 году "подаренного" самодержцу Наполеоном. Евгений Викторович Тарле добавляет: "Гнезен (Гнезно) и Познань и прилегающую территорию с 850 000 жителей Александр согласился уступить Пруссии". И не потому ли потерял "глава царей" нынешний украинский Тернополь с польской Познанью, что танцевал на балах ночи напролет и даже до упаду, оказавшись во время вальса с супругой британского министра иностранных дел леди Каслри в "обморочном состоянии"? Неужто и тогда героические победы русского оружия, как впоследствии на Берлинском конгрессе летом 1878-го, оказались девальвированы?
На самом деле ничего подобного не было и близко - Венский конгресс с полным правом можно называть большим успехом русской дипломатии и лично императора, успешно исполнившего непростую роль главного переговорщика. Более того, двести лет спустя итоги всеевропейского саммита позволяют заметить то, что "лицом к лицу" не углядели современники. В изнурительной дипломатической схватке с норовившими "сдержать Россию" державами Александру удалось добиться не только хорошо известных результатов - обозначенного в самой первой статье заключительного акта присоединения к своей империи Царства Польского со столицей в Варшаве и принятием титула царя (короля) польского, а также международного признания территориальных приращений 1809 и 1812 годов - Финляндии и Бессарабии.
Царь успешно отбил атаку настойчивых партнеров по переговорам на самую уязвимую позицию, а именно на результаты трех разделов Польши конца XVIII века, в которых приняли участие Россия, Пруссия и Австрия. Венский конгресс стремился решительно покончить с наследием Наполеона и возродить прежний порядок вещей в Европе, в который, как полагали в Париже, Лондоне и Вене, вполне вписывалось и возрождение Речи Посполитой. Сергей Михайлович Соловьев писал, что Александра "провозглашали вождем бессмертной коалиции, умиротворителем вселенной; а восстановление Польши разве не относилось прямо к этому умиротворению?" На конгрессе России предлагали вернуться и на первоначальные границы Польши 1772 года, и на предлагавшиеся главой австрийской дипломатии Меттернихом рубежи 1791 года - в любом случае добиться безупречной легитимности в польском вопросе было сложно.
Самым опасным противником русского императора в польских делах выступал, пожалуй, самый выдающийся дипломат той эпохи - министр иностранных дел Франции Шарль Морис Талейран. В очередной раз предав Наполеона, он поступил на службу к воцарившимся Бурбонам и в Вене с блеском проявил весь свой талант интригана. Интриги были исключительно изощренны, время было чувственное и страшно далекое от основ курса "Нравственные основы семейной жизни". Академик Тарле упоительно описывал этот стиль жизни: "Через и своих любовниц и своих друзей, и через друзей своих любовниц, и через любовниц своих друзей Талейран почти беспроигрышно играл на бирже: ведь он заблаговременно знал, как сложится ближайшее политическое будущее".
Но на венской политической бирже прожженному хромому плуту не суждено было сорвать куш - Талейран споткнулся именно на польском вопросе, хотя именно он сулил ему не только славу, но и преизрядную прибыль. В случае успеха операции по восстановлению девственности Речи Посполитой интриган мог бы претендовать и на четыре миллиона флоринов золотом, которые, по легенде, он в 1807 году получил за спиной Наполеона от польских магнатов, но вынужден был вернуть после Тильзитского мира. На французском троне сидели не чужие полякам Бурбоны - Людовик XVIII, как и его казненный революцией брат Людовик XVI, был правнуком польского короля Станислава Лещинского. Но царь именно в польском вопросе обыграл Талейрана настолько виртуозно, что Тарле в 1939 году, когда Пушкин был уже "наше все" на фоне "проклятого царского режима", честно признался, что поэт в утраченной Х главе "Евгения Онегина" был не прав: "лукавства" в Александре I "было в 1814-1815 годах гораздо больше, чем "слабости", а способности к длительной фальшивой игре не меньше, чем у Талейрана".
Отступился же французский министр от своих польских планов после того, как по просьбе царя к Талейрану в Вене явился князь Адам Чарторыйский и "объяснил, что действует заодно с Александром, который будет конституционным королем". В этой ситуации миллионы флоринов интригану уже никак не светили, и он переключился на прочие интересы Франции, которые в итоге конгресса отстоял вполне успешно. Русский же император, нейтрализовав Талейрана, своим проектом введения конституции в Царстве Польском убедил также Каслри и Меттерниха, причем и в том, что этот шаг и есть "сдерживание" России (которая на самом деле проникать дальше Польши в германские земли не собиралась изначально). Очарован и обманут царем был и прусский министр иностранных дел Гарденберг, уверявший Каслри 7 ноября 1814 года согласиться на "восстановление королевства Польского, отдельного от империи Российской, к которому он (Александр I. - Ю. Б.) присоединит все русские провинции, прежде бывшие польскими, и даст особенную конституцию".
На самом деле царь и не собирался ни к чему присоединять те 62 процента территории Речи Посполитой, полученные Россией по трем разделам Польши. 1 января 1813 года, после изгнания Наполеона из пределов России, он ясно внушал Адаму Чарторыйскому: "Не забывайте, что Литва, Подолия и Волынь до сих пор считают себя провинциями русскими, и никакая логика не убедит Россию, чтобы они могли быть не под владычеством России, а под каким-либо иным". Именно эту логику император воплотил в конституции Царства Польского 1815 года, в которой оказалась коварная 29-я статья, согласно которой "государственные должности гражданские и военные могут замещаться исключительно поляками". Отныне обещанное Гарденбергом присоединение этнически не польских земель, о скором наступлении которого сам царь затем часто шептал на ушко приятным глазу варшавским дамам, могло состояться только путем изменения конституции и неизбежного протеста самих поляков...
Дальнейшее было уже делом дипломатической техники, которой невольно подсобил Наполеон, вернувший себе в марте 1815 года власть в Париже. Он обнаружил оставленный Людовиком XVIII экземпляр направленного против России секретного договора Англии, Австрии и Франции, подписанного 3 января. Наполеон немедленно переслал эту бумагу Александру, после чего сговорчивость союзников царя по антинаполеоновской коалиции ускорилась почти стремительно. Прежние интриги растаяли, и 3 мая были оформлены договоры между Россией, Пруссией и Австрией, обозначившие новую конфигурацию разделов Польши. Примечательно, что 118-я статья заключительного акта от 9 июня прямо признавала законность именно этих соглашений, которые "должны быть почитаемы за неотдельные части общих постановлений Конгресса и везде будут иметь таковую же силу и действие, как если бы оные были от слова до слова внесены в сей главный трактат".
А это значит, что Александр I на Венском конгрессе помимо Царства Польского, Финляндии и Бессарабии достиг внешне незаметного, но очень крупного дипломатического успеха - обеспечил безусловную легитимность с точки зрения международного права присоединения к своей империи этнически не польских земель, присоединенных к 1795 году по трем разделам Польши. Этот пункт очень пригодился Российской империи во время двух польских восстаний XIX века, обеспечив невозможность дипломатической поддержки претензий поляков за пределами Царства Польского.