Почему "Багратион" называют самой успешной наступательной операцией ХХ века
В 70-летнюю годовщину начала операции "Багратион" возле деревни Раковичи был установлен памятный знак, затем часовня, командный пункт, окопы, блиндаж-музей. По словам куратора этой стройки, заместителя начальника отдела идеологической работы, культуры и по делам молодежи Светлогорского раисполкома Людмилы Грабко, люди не проезжают мимо - останавливаются, выходят из машин, фотографируют обелиск или просто гуляют по территории мемориала. "Нигде в мире нет памятника операции "Багратион" времен Великой отечественной войны, тем более, такого масштаба. Основная часть наступления была в нашем районе. Болотистая местность для немцев была абсолютно непроходима", - поясняет Людмила Грабко. В центре 7-метрового горельефа четыре фигуры - Константин Рокоссовский, Георгий Жуков, Павел Батов и Михаил Панов.
"Перед наступлением - в начале июня 1944 года сюда - в район деревни Просвет, где находился командный пункт 65-й армии, приезжали генерал Рокоссовский и представитель ставки Верховного главнокомандования, чтобы посмотреть, как будет проходить наступление, и как здесь совершить прорыв. Им показали импровизированные гати, которые были сделаны в тылу. По ним пустили связанные цепями танки, заранее законопатив все люки. Все испытания прошли успешно, и было решено строить гати через болото. Строили их 20 дней и ночей под звуки канонады. Это не значит, конечно, что их достроили до самых немецких позиций. На самом деле, их строили до тех пор, где немцы их не заметили, а уже во время наступления - утром 24 июня 1944 года - впереди танков шли солдаты, которые достраивали гати в процессе. Благодаря этому войска продвигались быстро, к обеду прошли уже 8-9 километров, в то время, как на других участках - 2-3 километра. И за два дня осилили почти 30 километров", - рассказала она белорусским и российским журналистам, приехавшим на это место в рамках пресс-тура "Белорусская наступательная операция Багратион", организованного Постоянным Комитетом Союзного государства и Национальным пресс-центром Республики Беларусь при поддержке МИА "Россия сегодня".
К этим болотам, находившимся на левом фланге и в центре оперативного построения 65-й армии, весной 1944-го года приглядывались, размышляя о направлении главного удара планирующейся операции, и командующий 1-м Белорусским фронтом и рядовые бойцы. Генерал Павел Иванович Батов вспоминал о своем разговоре с командующим 18-м корпусом генералом Ивановым:
"Однажды мы сидели с ним в лесу у тлеющего костра среди гвардейцев, беседуя об этих гиблых болотах.
- ...Пройти по ним можно, - сказал пожилой солдат. - Я тутошний и знаю - пройти можно. Верное слово! По этим топям мы в мокроступах ходили.
- Что это такое? - спросил комкор.
- Ну, лыжи из лозы. Ноги в трясине не тонут, и шагаешь легко - грязь в решетках не задерживается.
- Сможешь сделать завтра десяток?
- Раз надо, сделаем."
В армии решили, что, если удастся провести людей, найдется способ переправить и технику. Данные разведки подтвердили: во-первых, противник исключал возможность наступления на этом направлении, во-вторых, топи проходимы для людей, а если проложить гати, то и для техники. Но согласится ли с этим командующий фронтом? В первых числах июня на рассвете на КП армии у деревни Просвет неожиданно приехали Рокоссовский и представитель ставки Жуков. Осмотрели местность в бинокли, после чего Жуков приказал провести их на другой участок. Батов вспоминал:
"По пути Рокоссовский расспрашивал, почему я бываю больше всего в районе болот, а не в районе Паричей.
- Товарищ командующий, я и там тоже бываю.
Он засмеялся:
- Ты не хитри. Здесь-то бываешь почти каждый день. Неспроста же?
- И вы неспроста приехали именно на этот участок..."
И действительно, в штабе фронта давно обратили внимание на болота Полесья. Идея удара по болотистой местности, которого не мог ожидать противник, захватила Рокоссовского полностью. Член военного совета 1-го Белорусского фронта Константин Телегин вспоминал, что командующий мог посреди не имеющего отношения к операции разговора внезапно замолчать, а, спустя несколько секунд, извинившись, бежать звонить по телефону, чтобы уточнить какую-либо деталь. За обсуждениям он ночи просиживал с офицерами штаба. "На утро после таких затянувшихся бдений К. К. Рокоссовский с очевидной целью уточнения каких-то спорных положений сам выезжал в войска, целые дни проводил на передовой, возвращался затемно, случалось, что и промокший, со следами болотной грязи на своем любимом кожаном реглане", - писал в своих воспоминаниях Телегин.
В своей книге "Солдатский долг" маршал Рокоссовский писал: "Составлению плана предшествовала большая работа на местности, в особенности на переднем крае. Приходилось в буквальном смысле слова ползать на животе. Изучение местности и состояния вражеской обороны убедило в том, что на правом крыле фронта целесообразно нанести два удара с разных участков: один - силами 3-й и 48-й армий из района Рогачева на Бобруйск, Осиповичи, другой - силами 65-й и 28-й армий из района нижнее течение Березины, Озаричи в общем направлении на Слуцк. Причем оба удара должны быть главными. Это шло вразрез с установившимся взглядом, согласно которому при наступлении наносится один главный удар, для чего и сосредоточиваются основные силы и средства. Принимая несколько необычное решение, мы шли на известное распыление сил, но в болотах Полесья другого выхода, а вернее сказать - другого пути к успеху операции у нас не было".
22 мая 1944-го года командующий фронтом представил этот план в Москве - в ставке Верховного главнокомандования. По возвращении на фронт он рассказал генералу Телегину, как это происходило:
"- Наши предложения рассматривались первыми, - начал свой рассказ Константин Константинович. - "Мы уже ознакомились с вашим планом, - сказал Сталин, обращаясь ко мне, - и большинство присутствующих здесь его не одобряет. Они утверждают, что ваше намерение наносить два главных удара на правом фланге идет вразрез с прописными положениями военной науки. Вы настаиваете на своем варианте?"
Я подтвердил обоснованность нашего варианта. Тогда Сталин обратился к присутствовавшим и предложил им высказать свою точку зрения. Тут мне, скажем прямо, досталось: представитель Генштаба и члены Ставки чуть ли не в один голос обвинили меня в неграмотности, в незрелости оперативного мышления и вообще в неспособности разработать план, заслуживающий рассмотрения. "Где это видано, - говорил один из выступавших, - чтобы на одном оперативном направлении наносились два главных удара, чтобы войска били растопыренными пальцами, распылялись силы и заведомо ставился под угрозу срыва успех самой операции?"
Выслушав всех критиков нашего предложения, Сталин вновь обратился ко мне с вопросом: продолжаю ли я настаивать на своем? Я ответил, что продолжаю настаивать, потому что наш план разработан всесторонне, с учетом всех существующих обстоятельств и ожидаемых последствий, что весь руководящий состав фронта исползал буквально на животе передний край, так что знаком с обстановкой не по чьим-то докладам. В плане заключено всесторонне продуманное и наиболее целесообразное использование сил для наступления в сложных и очень своеобразных условиях заболоченной местности. И еще я посчитал себя обязанным доложить Верховному, что в предложенном нами решении заключено коллективное мнение не только командования фронта, но и командующих армиями, командиров многих соединений. Решение принято на основании данных тщательной разведки расположения сил и средств противника, анализа их возможностей.
Мое заявление вызвало новую волну критических замечаний. Меня даже кое-кто попытался призвать к благоразумию, ссылались на военные авторитеты. Приводились примеры из военной истории... Сталин внимательно слушал выступления, курил, временами вроде бы сочувственно кивал головой.
Когда я, выслушав все эти упреки, заявил, что, относясь с полным уважением к военным авторитетам, продолжаю стоять на своем, Сталин проявил явные признаки раздражения. "Однако вы упрямый человек! - произнес он с осуждением. - Идите в соседнюю комнату, подумайте!"
Вышел я, сел в тишине изолированной комнаты и думаю. Впрочем, о чем, собственно, я должен еще был думать? Ведь по-другому-то у нас все равно ничего не получалось! Однако для прочности позиции еще раз перебрал в памяти все, что мы здесь оценивали, взвешивали, вырабатывая окончательный вариант, и снова пришел к решению - стоять на своем до конца!
Минут через двадцать меня вызвали в кабинет Верховного. Сталин, как только я вошел, дал знак собравшимся прекратить разговор и спросил: "Ну как, переменили вы свое решение?" "Нет, - говорю, - товарищ Сталин. Наше решение твердое и неизменное и я прошу утвердить его в представленном виде. Если вы его считаете ошибочным, а, следовательно, меня неспособным правильно оцепить обстановку, принять грамотное решение - прошу освободить меня от командования фронтом, поскольку ни у меня лично, ни у Военного совета фронта иного решения нет".
По той напряженной тишине, которая наступила в кабинете, по тому, что кто-то сочувственно вздохнул, словно уже проводив меня с должности, я понял, что сейчас решится все и, очевидно, далеко не лучшим для меня образом. И еще подумал, что кто-то другой или придет к нашему решению, или провалит операцию. Так что отступать от того, в чем был убежден, не намеревался ни на шаг.
"Вот что, товарищ Рокоссовский, - сказал в этот момент Сталин, на этот раз, как всегда, спокойно, без раздражения. - Пойдите подумайте еще раз. Хорошенько подумайте!"
Вышел я снова в соседнюю комнату, которую успел уже рассмотреть во всех подробностях, и, как ни странно, почувствовал вдруг такую уверенность в своей правоте, что, не ожидая приглашения, сам вернулся в кабинет Верховного. Теперь, как мне показалось, Сталин посмотрел на меня с каким-то пристальным любопытством. Я оценил это по-своему и решил, что придется мне в лучшем случае снова командовать армией. "Ну, так что же вы решили?" - спросил Сталин. - Здесь Константин Константинович на минуту умолк, явно переживая вновь происшедшее. Потом продолжил: - Я сказал, что настаиваю на принятии нашего решения, другого не вижу и, пока отвечаю за успех действий фронта, буду стоять на своем!
Пожалуй, я только в этот момент почувствовал, что в кабинете жарковато. Сталин рассматривал меня с нескрываемым любопытством. Потом поводил в воздухе черенком трубки, точно подчеркивая свои слова, и произнес: "Вот это мне нравится! Чувствуется, что в человеке есть твердая внутренняя убежденность в своей правоте, ясное понимание и обстановки, и возможностей фронта, вера в успех... Не то, что некоторые наши военачальники. Скажешь ему: "Может, лучше так?" - и он соглашается. Скажешь ему: "А, может быть, лучше этак?" - он опять немедленно соглашается. И не поймешь такого человека, есть ли у него что-то свое, какое-то убеждение, собственное мнение? От таких начальников не жди хорошего. Командующий должен быть убежден в правильности своего единственного решения, должен уметь и отстоять его. Поведение Рокоссовского - хороший тому пример! - Потом, обращаясь ко мне, Сталин произнес, как отрубил: - Ваш план утверждаю и желаю успеха!"
- И как вы реагировали на это? - спросил я тогда у Константина Константиновича.
- Наверное, в первый раз за всю службу в армии захотелось расстегнуть воротничок кителя! - рассмеялся К. К. Рокоссовский."
В начале июня, там, где сегодня стоит обелиск, в разговоре с Рокоссовским Батов доложил, что и с практической точки зрения наступление по болотистой местности вполне осуществимо. Рокоссовский спросил: "Ты понимаешь, какая работа предстоит, чтобы превратить эти болота в проходимые участки?" "Да, товарищ командующий. Кое-что уже сделано, - не растерялся Павел Иванович, - За два месяца заготовили достаточно гатей, частично застлали и замаскировали". "А о танках подумали?" "Разрешите показать, как это будет выглядеть. Танкодромы на болотах", - писал в своих воспоминаниях генерал.
Вспоминал об этом и Рокоссовский: "Помнится, как-то генерал Батов показал мне "танкодром" на болоте в армейском тылу. Часа полтора мы наблюдали, как машина за машиной лезли в топь и преодолевали ее. Вместе с саперами танкисты снабдили каждый танк фашинами, бревнами и специальными треугольниками для прохода через широкие рвы. Не могу не вспомнить добрым словом наших славных саперов, их самоотверженный труд и смекалку. Только за двадцать дней июня они сняли 34 тысячи вражеских мин, на направлении главного удара проделали 193 прохода для танков и пехоты, навели десятки переправ через Друть и Днепр. А сколько было построено колесных, жердевых и профилированных дорог!"
Чтобы с боями стремительно пройти эти гиблые места, готовились солдаты и офицеры. Пехотинцы невдалеке от переднего края учились плавать, преодолевать болота и речки на подручных средствах, ориентироваться в лесу. Было изготовлено множество мокроступов, волокуш для пулеметов, минометов и легкой артиллерии, сделаны лодки и плоты.