Однажды он побывал в "Российской газете" на "Деловом завтраке" в гостях. Тогда разговор чуть было не обернулся одним страстным, продолжительным и искрометным монологом одного актера: "Я хочу выходить на сцену, ставить спектакли, заниматься театром. Как только меня лишают этой возможности, я становлюсь социально и политически опасным, потому что у меня много энергии. Меня нужно использовать, как и раньше, в мирных целях…"
В день юбилея Константина Райкина вспомним захватывающие его фрагменты.
Константин Райкин: Мне мое прошлое гораздо менее дорого, чем настоящий день. Потому что театр - это искусство настоящего времени. Я хочу каждый день работать, и в этой каждодневности есть суть моей профессии. Мне жизнь вне профессии не нужна.
Почему же жизнь вне профессии не нужна? Что же в вашей профессии такого замечательного?
Константин Райкин: В ней мое предназначение, я могу высокие слова говорить. У меня сложные отношения с собой, и все равно, когда я слышу в свой адрес какие-то критические вещи, разве могут они сравниваться с теми, что я сам себе инкриминирую? И разве могут достичь похвалы в мой адрес того уровня притязаний, который я сам имею? Да никогда в жизни. Это даже невозможно выговорить, чего я хочу от себя.
А присутствие на сцене помогает разобраться с собой?
Константин Райкин: Для мужчины профессия - это вообще способ стать лучше. Для женщин существует еще материнство. Есть, конечно, и "грудью кормящие" мужчины, но я за них не отвечаю. Я прежде всего имею в виду себя, потому что любимый мужчина все-таки у себя я. Так вот для мужчины профессия, если она правильно избрана, - самый целесообразный и короткий способ, длиною в жизнь, стать лучше. Если человек, работающий в театре, к концу жизни становится злобным, завистливым и подлючим, значит, он неправильно выбрал дело.
А в принципе это здоровая профессия, если к ней подходить правильно, помогающая стать порядочнее, великодушнее. Радоваться успехам других - тоже очень большой цирковой номер в театре. Да и не только в театре. Просто театральные люди на виду. В жизни вообще редкость, чтобы кто-то радовался успехам других.
Вы, когда работаете, какие-то уступки публике делаете?
Константин Райкин: Никаких. Надо сразу учитывать, что театр - камерное искусство, рассчитанное на элиту. 90 процентов жителей города в театр не ходят. Значит, всю жизнь я имею дело с лучшими людьми страны и города. Среди этих лучших людей я чувствую себя хорошо, потому что давно привык: то, что нравится мне, нравится и большинству из этого меньшинства. Я ценю свою демократичность и похожесть на остальных. Я не тот рефлексирующий режиссер, который понимает то, что больше не понимает никто, и поэтому осужден нравиться только самому себе. И еще критику, который предпочитает сидеть в одиночестве в зале и не любит, когда он тесно стиснут со всех сторон публикой. Для меня это случай печальный.
С годами репертуар вашего театра становится все серьезнее...
Константин Райкин: А он никогда легкомысленным не был. Другое дело, что я никогда при этом не стеснялся скоморошества. Не был таким чистоплюем, интеллектуальным артистом, который не может лягушку показать. На творческом вечере я могу так вас рассмешить, что вы из кресел выпадете. А когда вы пойдете за мной, наедитесь того, что хотели, я вам прочту Мандельштама.
Вдали от Москвы есть разница в восприятии "Сатирикона"?
Константин Райкин: Когда я раньше занимался концертной деятельностью, на спор мог, ничего не зная про город, только по реакции публики сказать, есть здесь театр или нет. Нет театра - у людей нет навыка сценического восприятия. Выходишь, здороваешься, тебе из зала отвечают. Приходится объяснять, что разговаривать со мной не надо, вы реагируете либо смехом, либо молчанием, а я за вас все скажу сам. Даже хлопанье в ладоши для них выглядит чем-то странным... А в крупных театральных центрах публика по уровню восприятия, по отдаче даже выше, чем в Москве. В Екатеринбурге, Саратове, Новосибирске нас очень хорошо принимают. Они не стесняются реагировать, удивляться.
В Москве публика все-таки снобистская. Чтобы не прослыть дураком, человек долго оглядывается вокруг - выражать ли свою поощрительную эмоцию, не выглядит ли он профаном, дескать, так сразу и купился, не объегорили ли его, не халтура ли это... Москва - целая страна. Со своей провинцией. Со спальными районами, спящими душой. В Марьиной Роще тоже своя среда. Там публика вялотекущее не любит. То, что, скажем, можно во МХАТе, где просто приятно прогуляться по пешеходной зоне Камергерского переулка, можно зайти и Тадаши Судзуки посмотреть, главное, впечатление от общей картины красивого города эта странность не очень портит. А у меня в театре, когда что-то слишком тонкое и вялотекущее происходит, люди просто встают и уходят.
На самом деле я тоже не люблю вялотекущее на сцене. Больше скажу: этого никто не любит. Специальных театральных дегустаторов нельзя принимать во внимание - они профессиональные зрители. Я же рассчитываю на зрителей-любителей. На таких, которые после тяжелой работы почему-то приходят в театр. Мне начинают инкриминировать, что я даже классику будоражу, как иногда пишут, - ну зачем же так. Но как может быть спокойной классика? Классика потому и классика, что всегда о страстях. Шекспир, Толстой - сплошные страсти. У меня был запой Островским - это такая драматургия мощнейших страстей! А история с самоварами, с разговорами и с дутьем на чай - это или заблуждение, или дань времени. Хороший, конечно, спектакль "Правда - хорошо, а счастье - лучше", играют хорошо, но, что называется, если не заснешь. Я не понимаю, почему так медленно. Это другие ритмы, не соответствующие нашим дням. Сегодняшнее смутное время не дает возможности вылезти на берег, отдышаться и как бы осмотреться в пейзаже. Оно все время заставляет спасаться.
Поэтому у ваших студентов такая хорошая физподготовка... Они у вас такие бодрые.
Константин Райкин: Но все равно очень нежные. Работали они больше, чем другие. Я их сразу ориентировал: я не собираюсь вами отапливать космос, учить абстрактно, я готовлю вас конкретно для театра "Сатирикон", поэтому вы должны быть лучшими. Я щекотал их самолюбие. Говорил: хочу, чтобы вы стали центром театра, главным его поколением, а не пришли подыгрывать другим артистам.
Агрессивная ситуация для труппы, существующей уже много лет...
Константин Райкин: На самом деле это отличный стимул для нее - все время находиться в форме. Так уже было, когда пришло поколение сегодняшних "звезд" - Граня Стеклова, Гриша Сиятвинда, Денис Суханов, позже - Максим Аверин. Они собой определили политику театра, сразу стали ведущими артистами. Это не означало, что прежних я совсем задвинул. Просто те, которые были до них единственными, почувствовали тонус.
И молодые, уже зная, что я набирал курс, беспокоились: а у вас тоже на нем будут мальчики и девочки, которых вы будете так любить? Я отвечал: обязательно. Это семейная атмосфера, где они должны немножко бояться адюльтера. Никто ведь никому не давал клятву вечной верности. Я знаю, от меня можно устать, я очень настырный, все время говорю одно и то же. Актеру иногда надо пережениться - развестись, завести другую семью, чтобы понять, какая эта была хорошая.
Внешне создается впечатление, что в "Сатириконе" актеры друг к другу относятся просто замечательно, несмотря на высочайшую внутреннюю конкуренцию и приток "свежей крови". Вы знаете особенные методы управления театром?
Константин Райкин: Тут воспитание собой. Доля назиданий должна присутствовать, но совсем незначительная. Иногда я их собираю. Могу разораться и даже выразиться. Они мне прощают. Я еще на первом курсе предупреждал, что просто это язык театра такой кучерский. В сердцах я могу человека на место поставить, но я никогда не подрезаю им крылья. Не говорю, что они бездарны, лишь сожалею, что человек недостойно своего таланта себя ведет. Бог смотрит на него и стыдится, что дал ему подарок, а он с ним так обращается.
Я бываю резок. Но при этом все видят, сколько я сам занимаюсь и как со мной работают режиссеры - так же делают мне замечания при всех и ругают. Это полезная экзекуция. Они должны знать, что перед сценой все равны. У меня не получилось сегодня - я тоже расстраиваюсь, даже могу заплакать при них. Одному Богу известно, как хорошие артисты иногда плохо играют. Правда, потом надо разобраться, отмотать пленочку и понять, где началась лажа. Они должны знать, как это некрасиво - рождение роли. Как это потно, грязно и нехудожественно в самом процессе. Я не люблю многолюдных репетиций - это интимное, постыдное, кровохаркающее дело. У меня по-другому не бывает. Я считаю, ничего настоящего не получается без отчаяния, без перенагрузок. Если процесс становится красивым - пришла смерть.
Ваш театр уже прошел определенную историю. Вы ее для себя как-то формулируете?
Константин Райкин: Нет, живу, как мне Бог на душу положит. Осмысляю происходящее, но на бегу. Меня ведет интуиция. Знаки ставит: осторожно, поворот, спуск, сужение дороги... Пока что я их различаю. Делаю ошибки, но не смертельные. Иногда опаздываю. Вот с Щукинским училищем когда-то сделал первый ложный ход. Когда я решил набрать студентов, пришел сначала в родную "Щуку". На меня отреагировали флегматично: а, понятно. Вместо того чтобы схватиться за меня, потому что я человек энергичный, добросовестный, много пользы могу принести, мне предложили вести платный курс. Я опешил: как платный? Мне нужны талантливые, а не богатые... И пошел к Табакову. Табаков сразу среагировал. Я уже договорился в Школе-студии МХАТа преподавать, когда позвонили из "Щуки": Константин Аркадьевич, мы собрались педсоветом и решили дать вам курс. Я в ответ: спасибо, уже не надо. Это как с Брежневым и солнышком: извини, я уже на Западе... Знаете, как нужно девушек клеить? Совсем иначе - надо заранее побеспокоиться, когда много претендентов... Не такая уж я и девушка, конечно, но я помню, как я Роберта Стуруа или Петра Фоменко приглашал, чтобы лучшим из претендентов оказаться. Это же целый процесс. Нужно очень рано встать, раньше других, приехать в Буэнос-Айрес на полчаса и сказать: я здесь. И улететь. Фиг он тебе отказал бы после этого…