В обоих случаях режиссеры искали форму, способную "остранить" уже чуть старомодные сюжеты - и одновременно приблизить их к пониманию ребят XXI века, которые зачастую ждут от искусства прежде всего острых ощущений. Коротенькие истории о проказниках с чудными домашними именами растянулись в трогательное повествование о минувшем и непреходящем.
У Полины Стружковой сцена превращена в радиостудию. Ведь когда-то детвору на одной шестой части суши воспитывали не визуальные теле- и кинообразы, а голоса с виниловых пластинок и из УКВ-приемников. Интересно, как рождались все эти шорохи, стуки и скрипы, с помощью которых можно было нафантазировать себе захватывающую историю? Когда зажглось табло "Идет запись" и публика, как по команде, затихла, рассказ Гайдара ожил в звуках.
В первые минуты "правила игры" соблюдались неукоснительно - диктор ровным голосом читал текст, актеры на цыпочках перемещались по студии: то доставали трещотки, то шуршали бумажной телеграммой, то изображали возню и драку, совсем не понарошку таская друг друга за волосы. Зритель быстро перестал замечать, что малышей на "радио" играют актеры, которые годятся им в родители. И тогда доля условности в спектакле стала расти. Чук и Гек перестали то и дело подбегать к микрофону, надели бесполезные для звукозаписи валенки и вязаные шапки, заговорили своими голосами. А диктор забросил листки с текстом Гайдара и всерьез включился в игру в роли… мамы.
Приглушенные цвета и отжившие свое формы (вязаные скатерти, добротные столы и кожаные ранцы) погружали в прошлое - непыльное романтическое прошлое. И даже в самых юных головах не возникало вопроса, почему прибывшие на безлюдную таежную станцию люди не могли просто взять и позвонить своему папе, не приславшему навстречу лошадей.
Рузанна Мовсесян в "Леле и Миньке", напротив, отказалась от аутентичного реквизита. Вместо людей - силуэты из фанеры. Вместо новогодней елки и подарков под нею - гроздья белых воздушных шаров, которые лопаются, когда Леля ест пастилки, а Минька откалывает руку у фарфоровой куклы. Вместо мешка для кругосветного путешествия (с глиняным рукомойником и подушкой от тахты) - набитый яблоками рояль, у которого в нужный момент "отстегнется" дно. Юных зрителей, привыкших к мгновенной смене кадров и преувеличенным экранным эмоциям, как бы дразнили - вновь и вновь повторяя малозначительные, казалось бы, фразы. Волей-неволей приходилось вслушиваться в слова. Представлять себе, что они означают. Раз уж "картинка" на сцене такая лаконичная.
Из рассказов Зощенко в РАМТе выстроили мини-сериал, где каждый эпизод заканчивается не интригой, а моралью: будто с небес раздается ровный голос мудрого отца. Как выразился один из малышей, "мой папа тоже так на меня сверху орет". В одной истории почти дословно повторяется сюжет изгнания из рая, в другой "маячит" блудный сын. А самыми поучительными для взрослых зрителей оказываются, пожалуй, сцены с воспитанием Лели: увы, даже самые справедливые в мире родители могут быть нечуткими.
Мама и бабушка шалунов будто сошли с черно-белых снимков начала ХХ века и ведут себя нарочито странно - семенят полубоком, говорят томно, врастяжку. Это лишний раз подчеркивает странность времени, где по улицам ходили старьевщики, дорогим подарком служила десятикопеечная монета, а мороженое могли - о, ужас! - запретить на два года. Дети в зале смеялись и разворачивали конфеты.
Сидящим в последних рядах было непросто "подключиться" к камерному, изящному действу: большой зал ТЮЗа проектировали в годы "застоя" с единственной, похоже, целью - вместить как можно больше "культпоходовцев". Там хорошо смотрится все эффектное и шумное. А долгие паузы, которыми у Мовсесян отмечены драматичные моменты спектакля, с галерки воспринимаются лишь как предвестие антракта. Возможно, ребята были бы повнимательнее, если бы заботливые родители не снабжали их перед спектаклем пакетами еды, словно боясь, что за два часа те оголодают или умрут от жажды.
Адольф Шапиро, президент российского центра Международной ассоциации театров для детей и молодежи ASSITEJ:
- В театре вообще - и в детском театре в частности - у нас вечный кризис. Но это очень плодотворное состояние: хочется сделать что-то лучше. Хороших спектаклей, хороших фестивалей всегда меньше, чем плохих. Если говорить о регионах Центральной России, то я как-то и не назову навскидку, на какие смотры можно было бы равняться. Два достойных фестиваля в Санкт-Петербурга ("Арлекин" и "Радуга"), небольшой есть в Орле… Сейчас многие культурные инициативы сворачиваются или, во всяком случае, суживаются. Тем радостнее, что вдруг в такое сложное время в Воронеже учредили новый фестиваль "Маршак". Его программа подготовлена очень качественно, как и программа Платоновского фестиваля (я там не был, но посмотрел буклеты прошлых лет). Я бы хотел, чтобы "Маршак" развивался как международный проект. Постараюсь оповестить в Москве центры и организации, которые могли бы этому содействовать. Понимаете, фестивали - это прежде всего праздник для зрителей. Ведь театр существует, чтобы стать поводом для нашего диалога друг с другом.
Справка "РГ"
В дни школьных каникул I фестиваль "Маршак" собрал на разных театральных площадках Воронежа около 18 тысяч человек - зрителей и участников бесплатных мастер-классов. За неделю с небольшим город увидел 25 спектаклей (всего их показали 49 раз), а приезжие режиссеры и педагоги рассказали начинающим театралам, как сделать сказку своими руками. Кроме того, актер Константин Хабенский встретился с воспитанниками своих студий творческого развития - из Воронежа, Казани и Уфы. Их спектакли и постановка учеников "Класс-Центра" (Москва) также входили в программу смотра. А иным воронежцам афиша "Маршака" открыла глаза на репертуар местных театров.