Поделиться
Где Александр Сокуров, представив свой фильм "Франкофония" на Днях российского кино Госфильмофонда, рассказывал, почему он склонен считать кинематограф главным врагом литературы, - что к финалу российского Года литературы и к началу Года кино весьма символично закольцовывало два культурных года друг с другом. Размышлял, что делать человеку, когда на него обрушивается слишком много любви, и предостерегал, как это опасно и даже более трагично, чем когда любви не хватает. Раскрывал главные недостатки и пороки кинематографа и объяснял, почему литературу и живопись он считает искусством, а кино - нет, - всего лишь видом культуры, причем очень близким к медицине. Был абсолютно искренен, когда говорил о профессии и деньгах, и откровенен, когда сравнивал особенности психологии мужчин и женщин. Вот вы, например, знаете, почему женщина живет во многих временах одновременно - в прошлом, сегодняшнем и в будущем, а у мужчины есть только одно время - настоящее?..
Фрагменты этих зарубежных бесед приводятся ниже.
- В моей жизни был первый и единственный набор студентов - на Северном Кавказе, где никогда не было высшего кинематографического образования. (В Нальчике, в Кабардино-Балкарском государственном университете была открыта режиссерская мастерская Сокурова. - Прим. ред.) Больше я этого не делал. Мои друзья попросили меня помочь, и я решил, что надо попробовать. Россия страна огромная, великая. Россия - моя родина, везде в России у меня родина, и считайте, что Кавказ - тоже моя родина. Я хотел своим трудом помочь моим молодым согражданам получить профессию.
Когда они поступали ко мне, они не видели ни одной из моих работ. И никто из них никогда не был на симфоническом концерте и в опере, а для меня эти вещи базовые... На первом же занятии я их предупредил, что кино - это светская культура, я даю им светское образование, и в процессе обучения не будет никакой религии. Это было мое первое принципиальное условие. Второе - я им сказал, что пока они учатся у меня на курсе, они не будут снимать фильмы про насилие и про противодействие одного человека другому. Все учебные и дипломные работы будут только про то, как один человек любит другого человека, как люди любят друг друга. Это было моим волевым наставлением будущим режиссерам. И еще я сразу им сказал, что они будут снимать фильмы не на русском, а только на своих родных языках - на кабардинском, на чеченском, на осетинском. Вот с этого началось обучение. А летом этого года мои молодые коллеги уже получили дипломы и сняли хорошие дипломные фильмы. Я очень за них рад. Может быть, даже счастлив.
Мои родители, как, наверное, и большинство родителей, хотели, чтобы я был врачом. Желательно, домашним. И чтобы я лечил их от всех болезней. Но врач из меня бы не получился; я всегда был уверен, что мертвый человек - это не мертвый человек, он еще продолжает жить, и понимал, что ни о каких анатомических театрах в моей жизни и речи быть не может. О том, что я поступил на режиссерский факультет, мои родители узнали не сразу. К тому моменту я уже закончил исторический факультет, завершил обучение в университете. И моя мама мне сказала: куда ты идешь? Чтобы заниматься искусством, надо иметь богатую семью с культурными традициями, надо, чтобы в эту семью приходили писатели, композиторы, желательно, известные и знаменитые. А в нашу семью никогда не приходили ни писатели, ни композиторы, и вообще никого из известных людей не было, потому что мы ездили по разным городам - там, где служил мой отец, там мы и жили. Это были маленькие города, иногда просто военные базы, где ничего, кроме нескольких домиков для размещения солдат, не было. Единственной связью с жизнью для меня было радиовещание. Для моего поколения в Советском Союзе радио было базовой культурой - по радио тогда передавали все самые крупные театральные постановки, постоянно шли трансляции из концертных залов. К большому раздражению многих слушателей, потому что большая часть публики, конечно, не хотела слушать ни Прокофьева, ни Шостаковича. Это было за пределами интересов этих людей. Но государство внедряло эту культуру. И я формировался под влиянием того, что мне давала какая-то маленькая провинциальная школа и то грандиозное образование и самообразование через эфир. Тот душевный опыт из меня вытравить невозможно.
Разочарование родителей в избранной мною профессии, мне кажется, было. И только один раз, когда мой небольшой документальный фильм они случайно увидели по телевизору, они вдруг почувствовали, что что-то с этим мальчиком происходит... Но я никогда не сообщал родителям о деталях своей жизни. Я уехал из дома сразу после выпускного вечера, на следующий день после школы. И с тех пор никогда не возвращался к родителям на большой срок. Уже сейчас отца моего нет в живых. Но так получается, что я по-прежнему приезжаю домой не более, чем на полторы недели… Это парадокс, что мы на таком большом расстоянии по внутреннему пространству живем...
Я иногда задаю себе вопрос: почему так жестокосердно ведут себя близкие родственники? Ведь самые тяжелые проблемы - у самых родных людей. Они наносят самые тяжелые раны друг другу. Никто не может так унизить и сделать таким несчастным сына, как его собственный отец или брат. К счастью, это не относится к нашей семье... Но все же, почему чужеродность так распространена? Наверное, потому что мы в основе своей друг другу чужие. И если у кого-то есть дочь или сын, это еще не означает, что это их душевное дитя. Физически это их дитя, конечно. Но души разные. В миллионах семей в одной квартире живут отец, мать, сын и дочь. А все они чужие друг другу. Потому что по душам своим не имеют друг к другу никакого отношения. На эту тему не решается кинематограф никаких произведений создавать, и нет ответа у наших религиозных деятелей. Что это за страшный порок может быть заложен в создании человеческого существа, и почему мы часто оказываемся в таком катастрофическом неведении о душах друг друга.
Я думаю, у каждого есть опыт подобного печального расставания. Вроде все вместе, и в то же время совсем не родные люди...
Мы в искусстве обычно говорим о любви, и все время говорим о женщинах. Женщины, женщины, женщины… Везде женщины, ну или девушки - прекрасные и красивые. Как будто нет другой жизни, и нет другого человека, которого называют мужчиной. А мужчины-то кто? Трава под ногами?
Эта часть моих размышлений касается места мужчины в жизни общества. Зачем нужен мужчина в структуре общества? Я сделал несколько фильмов, которые пытаются так или иначе понять ситуацию изнутри, посмотреть, как он живет, мужчина. Ну, например, молодой. Мужчина вообще не понимает, что у него впереди. У девушки есть четкое представление о том, что ее ждет. Но никто из молодых людей никогда вам не скажет, что он знает, что его ждет в будущем. Обычно жизнь мужчины - это терра инкогнита. Совершенно непонятно, как ему жить, с чем ему жить, для чего. Это еще одна проблема, которую по нескольким причинам очень боится современная европейская культура, и в том числе кинематография и литература.
Я не боюсь. Наверное, потому что мне поздно бояться. Наверное, потому что я знаю, сколько моих соотечественников-мужчин в советской России погибло в сталинских лагерях. И я понимаю, против кого всякий тоталитарный режим в первую очередь направляет свои стрелы и мечи - против мужской части населения. Кто страдает, когда политики начинают затевать войны? Молодые люди. Они берут на себя груз всей ответственности. Но их к этой ответственности морально не готовят, как никого не готовят к смерти, - всех готовят карьере. Ведь правда?..
Я не документалист. Я не снимаю документальное кино. И я не верю, когда мне говорят, что мне покажут документальный фильм и расскажут всю правду. Я бывал в разных ситуациях. На первой чеченской войне, на второй чеченской войне, я был на границе с Афганистаном в тот период, когда афгано-таджикскую границу охраняли пограничные войска России. Я проходил все эти сложные политические обстоятельства, когда были путчи в России. Я был под следствием КГБ, и я был на допросах по нескольку лет. Я все видел сам. И через себя пропустил. И я знаю относительную цену кинематографической правды. Запомните, что я сейчас скажу: никогда не верьте документальному кино. Там нет истины, есть только частное сегментное зрение автора. Большая часть содержания и эмоций все время остается за пределами кадра. И самое главное иногда происходит именно за пределами кадра. Я же стараюсь создать некое художественное произведение на основании реальной жизни для того, чтобы дать зрителю что-то почувствовать, в первую очередь - сострадание. Мне всех жалко.
Я видел, как умирают смертельно раненые ребята, которым по 18-19 лет, как благородно они умирают в страшных мучениях. Я не видел ни одной слезы у этих солдат, которые израненные, с оторванными конечностями погибали. Никто не плакал. Это были молодые люди из разных регионов России, из малых городов, с Севера России. Я видел мужество, поразительную стойкость. Я это хотел показать. Для меня солдат - это часть моей жизни. Это мой соотечественник. Мой собрат. По долгу службы они обязаны делать то, что они делают. И никто, никогда и нигде - ни за границей, ни в России, ни в советской России - не ответил за смерть солдата. Никто и никогда.
Как после этого должен жить мужчина, солдат, офицер? Какое у него будущее? А ведь это только часть мужского населения - а остальные?
Так что женщина живет во многих временах одновременно - и в прошлом, и сегодняшнем, и в будущем. А у мужчины есть только одно время - Present Continuous Tense. Мужчина живет только в настоящем.
Я долго снимал войну, прошло всего несколько месяцев, и я опять захотел туда. Раньше я слышал от некоторых военных, что они считают военные годы самыми лучшими в их жизни, но мне казалось это странным. А потом я и сам оказался на театре военных действий. Уцелел, остался жив, и всего через три месяца я опять поехал туда же, где все могло повториться заново. Я искал ответ: почему меня тянуло туда, где мне было очень плохо, где я испытывал отвращение, потому что окопная жизнь - это отвращение. В войне ведь нет никакой эстетики. Когда американцы, или европейцы, или русские показывают войну в игровом кино, и вы видите красивые взрывы, - так не верьте. Когда горит танк или бронетранспортер с экипажем, это выглядит отвратительно. Люди, когда в них попадает пуля, слова говорят ужасные. Запахи горящих людей ужасны. И в окопах стоит ужасный смрад. Прекратите героизировать, эстетизировать войну. Война унижает человеческое достоинство.
Когда я думал, как рассказывать про войну, я пошел по пути самого простого - некоего дневника, который ведет человек, находящийся в конкретных обстоятельствах. Бывали моменты, когда нас могли уничтожить, и я свои записи заворачивал в полиэтиленовый пакет, рыл в краю окопа ниши, забрасывал блокноты туда, засыпал землей и ставил меточки, чтобы не забыть, где это лежит. 10 раз я это делал. Из них 8 раз я доставал потом пакеты, а два раза не нашел. Почему я прятал? Не хотел, чтобы люди, которые перестреляют нас, еще и читали, что я там пишу. А у меня это был диалог с самим собой.
Впрочем, это вторично, все уже было в литературе. Я так постепенно приходил к мысли, что кинематографа как самостоятельного вида искусства не существует. Куда ни копни - везде торчат "рожки" литературы, фотографии, музыки. Симфонизм, который иногда достигается в кинематографе, это тоже воровство, - кинематограф мастерски подворовывает у других жанров. Очень близок кинематограф к медицине и к архитектуре. Правда, как мне кажется, ни высот медицины, ни высот архитектуры он так и не достиг.
Кино опасный инструмент. Оно может создать впечатление простоты, в которой заинтересованы многие кинематографисты. Почему? Потому что простота превращает зрительный зал в стадо. Режиссер для вас найдет актеров, придумает сюжет, оденет прекрасных дам в роскошные костюмы, поработает с композитором, а затем с помощью монтажа будет манипулировать вашим сознанием. А зритель-то что? Обречен? И где границы произвола, волюнтаризма и агрессии режиссера?
Почему современный кинематограф получил такую гигантскую власть над человечеством? Я бы даже сказал - преступную власть. Ведь 90 процентов того, что сдается в мире, не должно быть показано людям. Это опасно: внутренние и душевные раны, которые наносит визуальное произведение сознанию человека, не заживают. Так называемое коммерческое кино - визуальный товар, к большому сожалению, видоизменяет тип человека. Какая же должна быть колоссальная ответственность у людей, которые создают кинематограф, его показывают и восхваляют. Это очень важная цивилизационная проблема. Потому что именно кинематограф может разрушить всю систему моральных ценностей. И в первую очередь - через устранение из пространства духовной жизни человека литературы. Опаснейший враг литературы - это кинематограф. И главный враг душевного развития человека - это современный кинематограф.
Мне кажется, пришло время прямо заявить, что существует визуальный товар, и существует кинематографическое искусство. И это несопоставимы явления. Большая часть учреждений, которые называются кинотеатрами - процентов 98 в мире, - таковыми не являются. Это просто рынки по продаже визуальных товаров. Наша задача - попытаться помочь зрителям понять, что они приходят в видеомаркеты, где имеют дело не с искусством кино, а просто с товаром. Коммерческое производство не несет никакой ответственности ни перед обществом, ни перед прошлым, ни перед будущим. Оно несет ответственность только перед банками. И каждый, приходящий в такой киномаркет, перед просмотром должен увидеть титр: авторы этого визуального товара не имеют ничего общего с утверждением вашего человеческого достоинства и с развитием вашего уровня культуры. Они не отвечают за то, что показывают. Когда человек курит сигарету, его же предупреждают, что это опасно. Коммерческий визуальный товар не менее опасен для здоровья человека.
Я хочу, чтобы зрители понимали, что нельзя соучаствовать в этом преступлении - посещать фильмы, где есть насилие, где есть унижение человека, где есть разнообразные сцены издевательства над телом человека. Потому что человек начинает терять страх перед смертью. Тело человеческое перестает быть сакральным. У меня однажды был разговор с очень хорошим русским хирургом, который оперирует на сердце. После операции, которая длилась много часов, он вспоминал: "Я отошел от больного, еще открыто, разверзнуто все тело, его готовятся зашивать, а я стою и думаю: Боже, кто придумал это чудо? Кто заложил эту логику, это поразительное искусство сцепления органов? А кто придумал слезы человеческие? Я только что резал, у меня по локоть были руки в крови, и я не испытывал никаких сочувствий - надо было выполнить задачу. А сейчас стою перед этим телом, и плакать хочется..."
Для меня всегда значимее любого кинематографа была живопись и литература. Я это никогда не скрывал, и в кино я существую только потому, что так сложилась моя жизнь. Это стало моей профессией, но кино я не люблю в той степени, как его любят многие. Я люблю литературу и живопись, а кино не является моей страстью на самом деле. Я просто профессионально работаю в этой области. Но мой восторг и мое коленопреклоненное состояние перед Рембрандтом, перед Эль Греко, которые меня сделали человеком, я хотел как-то претворить в жизнь. Кино занимает весьма скромное место в системе современной культуры, оно просто агрессивно, не деликатно и все время отвоевывает себе какие-то особые позиции, не заслуживая того. Оно просто пользуется тем, что литература, музыка, архитектура мудрые, и они не будут бороться и биться с ним за какие-то там места. И вот оно разошлось безгранично! Как подросток, которому кажется, что он царствует. Но все не так самом деле…
Деньги дорого даются. Нет дешевых денег. Мы должны работать изо всех сил, какие только у нас есть. Кто-то с большим трудом эти деньги зарабатывает, например государство дает их нам, а мы должны все свои силы использовать, чтобы добиваться качества. Большие серьезные проекты возможны только при помощи государственных систем, к сожалению.
В моей профессиональной практике не было срывов сроков производства, которые привели бы к перерасходованию средств. Все просто: на съемочной площадке, по крайней мере, в моей практике, мы не фильм снимаем, а материал для фильма. Это позволяет сделать работу наиболее экономичной. Снимается материал в разных версиях - разные дубли, разные состояния. А окончательные узлы создаются только на монтажном столе.
Большое значение имеет музыкальный контекст. Не какой-то там темпоритмический хаос, который часто существует в фильмах, а музыкальная душа картины. Изображение - это мои ноги, а звук - это моя душа, я бы так сказал. Особенно это было важно в фильме "Отец и сын". Ткань этой картины очень тонкая, вся состоит из тактильных взаимоотношений отца и сына. А такой традиции у нас не существует. И там, где я не могу сказать, может быть, не умею, или еще не умел тогда, или не решаюсь, я включаю музыку.
"Отец и сын" - это фильм из трилогии: "Мать и сын" уже тоже сняли, и, если Бог даст, я хотел бы снять фильм "Два брата и сестра". Трилогию о том, что делать человеку, когда любви слишком много. Мы знаем, что происходит, когда ее не хватает. Но как опасно и как трагично, когда ее слишком много. Это большое несчастье для человека. Не дай Бог кому-нибудь с этим столкнуться…
Когда проснулась эта дикость, когда мы запрещаем людям быть бесконечно теплыми, чувственными? Почему мы так не ценим тактильную культуру? Почему нам кажется это запредельным - когда отец берет на руки сына своего, обнимает и целует?..
Я русский человек, и любовь для меня, как для русского человека, - ценность не только субъективная, но и объективная. Она объективна, она существует поверх моего желания. Я испытываю теплые чувства ко многим людям, со многими людьми хочу быть вместе. Ведь человеку нужен только человек, больше ничего не надо. И мне нужны только люди.
Когда я говорю о связях кинематографа с архитектурой и медициной и о том, что кино не является, на мой взгляд, искусством - это лишь вид культуры, я считаю, что кинематограф должен заниматься всем, что происходит в человеке. Так же, как всем, что происходит в человеке, должны заниматься литература и музыка. Но сегодня это исчезает из поля зрения, современная музыка ушла от общения с человеком. Она перестала ставить серьезные критерии перед обществом. Я имею в виду академическую, большую симфоническую музыку. Со смертью Шостаковича, Бриттена остался один Пендерецкий в Польше и Слонимский в России. Все. На весь Старый Свет. Я говорю о больших, мощных композиторах. Куда же они все делись? Все те, кто берет на себя ответственность и ставит серьезные вопросы?..
А со смертью Солженицына, а до того была смерть Манна, мы остались без крупных писателей, без большой романной формы. А нам большая литература абсолютно необходима. Потому что большой писатель может пойти вперед - много вперед, - побыть там, и вернуться к нам обратно. И при этом быть нашим современником. Так в свое время сделал Толстой, написав "Войну и мир". И Достоевский, написав "Преступление и наказание". Толстой сходил в войну и во власть. А Достоевский сходил внутрь человека, побыл там, посмотрел и вернулся назад при жизни. И сказал нам, что это такое. Но, к сожалению, современники не смогли задать ему правильных вопросов. Достоевского никто не успел спросить: а что же еще ты там увидел, внутри этого человека?.. А как же нам не хватает Чехова...