Поделиться
Это особенная студентка. В 15 лет она пережила контузию, осколочное ранение, частичную потерю зрения и слуха. В аффекте дошла до больницы: те, кого встречала, кричали от ужаса. Медицину начала изучать с собственных ран. Почти с профессиональной невозмутимостью рассказывает, как хирурги штопали и вытягивали мышцы на порванном в клочья бедре. Немногие из ее будущих преподавателей видели, что бывает с живым человеческим телом при прямом попадании снаряда, как его прошивает осколок: практически на глазах у девочки погибла Кристина Жук, "Горловская мадонна", со своей 10-месячной дочкой Кирой.
В канун нового учебного года корреспонденты "РГ" навестили будущего врача во временном прибежище - Доме милосердия для раненых и больных детей Донбасса и Луганска, который открыла в Москве известная правозащитница Елизавета Глинка.
В двухэтажном особняке на Старой Басманной - странная тишина. Не так звучит место, где живут дети. Сейчас их немного: 6-летняя Лиза с онкологией, Никита, которому только что пересадили почку, Богданчик до сих пор ждет погибшую маму, Мише нужны сложные пластические операции и сопереживание - младший братик погиб, маме Тамаре ампутировали ногу. Они здесь друг другу психотерапевты: оберегают от неловкого вмешательства посторонних, журналистов, кабинетных психологов, которые будоражат своими вопросами не ушедшее детское горе.
Юля - старшая. Красотка - коса по пояс, с мудрым строгим взглядом. Подаю букет цветов, такой же на радостях дарила дочке "в честь поступления". Удивлена, не знает, куда его пристроить. Доктор Лиза, глава фонда "Справедливая помощь", вывезшая из Донбасса 450 раненых и больных детей, сказала: "Общительная, поговори с ней, что-то поймешь".
Орет попугай породы жако. "Не ужился в фонде у Лизы, вот теперь у нас, говорить так и не научился, но имитирует городские звуки". "Уой-уой-уой", - Гоша включает на публику сирену "скорой" - Дом милосердия расположен в бывшем приемном отделении детской больницы.
Юля смеется и целует попугая. "Почему именно профессия врача"? Логика простая: девочка попала под обстрел украинской армии два года назад. Ее спасли хирурги Горловской больницы: оперировали в подвале, где пряталось чуть ли не полгорода. Медсестры отгоняли любопытных: "Смотрите, раненый ребенок!" Потом была Донецкая травматология и наконец клиника Рошаля в Москве. В общем, ответ предполагается.
- Я поняла, что хирургом никогда не буду, - Юля не идет на поводу у логики. - Хотя и благодарна Антону Валерьевичу Ковалевскому, который меня "собирал". Когда увидел в приемном отделении и узнал, сколько мне лет, выругался трехэтажным матом. Потом я его нашла в соцсети, написала: "Вы меня помните?" Ответил: "Тебя трудно забыть". Пока выбрала стоматологию. Врачом хотела стать с детства. Но специализации постепенно стали отпадать. На одно ухо слышу процентов на 30-40.
Рядом с Юлей ее мама Лариса: смесь ангельской нежности и мужественности донбасского шахтера. Как только узнала о ранении дочери, бросилась в больницу, не отходила от нее. Домой уже не вернулась, как была в футболке и джинсах, так и в Москву приехала. Бросила жилье и прошлую жизнь. "Только сейчас поняла, что ничего, кроме здоровья ребенка, не важно: ни квартиры, ни деньги". Вспоминает, как напугал ее санитарный вертолет, когда дочь лежала у Рошаля: "В голове промелькнуло: и здесь нас нашли! Отлегло, когда увидели его белое брюхо с надписью: МЧС России". И спрашивает своих негласных оппонентов: "Почему в киевских больницах не лечат детей без ног, без рук, с осколочными ранениями и контузиями?"
Контузия. Слово какое-то старинное, из фильмов про войну с немцами, из дедовых рассказов. А тут девчонка-студентка, красавица под 180 ростом, профессионалка в бальных танцах: ча-ча-ча, пасодобль. Танцевать ее заставляли опять же у Рошаля: полезно для ноги, которая после многочисленных операций стала на 2 см короче. Все перевязки под наркозом, а кусочки металла, которые врачи достали из Юли, - в прокуратуре. Как говорит Лариса, "в деле, все подшито".
- И в себе ношу парочку, - добавляет дочка. - А насчет танцев... У меня нет куска мышцы, кровеносных сосудов, поэтому ходить я могу, но физиологически нога дает сбои, и кровоток плохой. В институте, я почитала, есть разные танцевальные кружки, выберу, что понравится. И плавать хочу.
Спрашиваю: "Анатомички боишься?" - и чувствую, как противоестественно в данной ситуации звучит обычный вопрос первокурснику. Но студентку-медичку сложно чем-то вывести из себя, даже глупостью.
- Никогда крови не боялась, и на свою рану в самые первые минуты смотрела абсолютно спокойно. И на перевязке врачи разрешили, но предупреждали: в обморок не падай. Ничего страшного. "Живые" трупы нам не будут показывать, только препарированные.
Лариса и Юля предлагают попить чаю, рассказывают, как им помогают обычные москвичи. Не только вещами. В игровой комнате - расписание уроков английского. Домочадцы объясняют: пришла девушка, заявила: "Хочу язык детям преподавать!"
- Дочь увидела столько и такого, что не каждый мужчина справился бы, - рассказывает Лариса. - Мы уже в подвале сидели, Юльке операцию сделали, а отец ее все на бульвар, где с ней случилось, ходил, искал что-то. Осколок принес оттуда с цифирками. Фотографии делал, на них человеческие останки, смотреть невозможно. Крышку от дочкиного телефона и кусок ее ремня нашел. Кто-то говорит: простите всем, и будет у вас все хорошо. Но как простить?
В сквере, где застиг горловцев обстрел, девушка была не одна: ее друг Дима тогда погиб. Но хочется поговорить о мирном. "Включаю" маму абитуриентки и интересуюсь, как удалось подготовиться, как преодолела нестыковки с украинской программой.
- Это был вынос мозга, - прямота - одно из качеств Юли. - Еще в больнице у Рошаля ко мне приходили учителя - по математике, биологии, химии, физике. Было очень сложно, потому что программы отличаются - разница минимум в год. И на украинском у нас все было. Да и серьезнее здесь относятся к учебе.
- Друзья у тебя сейчас есть?
- И старые, кое-кто поступил в московский вуз, и подруги из Лосиноостровского лицея, где проучилась полтора года.
- А в Москве смогла освоиться?
- Мне будет комфортно хоть на краю света, если рядом мама и брат. Человек такое существо, приспосабливается ко всему. Даже жить на войне.
- Мы сидели в сквере, когда пришло время Диме идти на автобус в Одессу, где он учился, а мне - домой. Встали с лавочки и пошли потихоньку. Только метров 100 прошли, падает первый снаряд, трясется земля, шум, второй, третий… Была одна мысль: может быть, все-таки это сон? Нет, надо куда-то сейчас бежать… Я знала, что при бомбежках нужно ложиться на землю, накрывать голову руками. Читала об этом, помнила, но не сработал этот инстинкт. Мы бежали, а снаряды падали каждые три секунды, и горячая волна по ногам шла, и осколки цокали. Я это все слышу, и не могу поверить, что это происходит со мной. Как будто даже небо потемнело, стало черным, и ты бежишь как в фильмах про Великую Отечественную войну. Или как в современных боевиках. И потом у меня перед лицом вспыхнул огонь, меня подкинуло и опрокинуло набок. Лежу, не могу пошевелиться. Себя вообще не чувствую как материальное тело, и просто шумит в ушах. Я не знаю, сколько я так пролежала. Диму видела боковым зрением перед этой огненной вспышкой по правую сторону от меня, и передо мной девушка с ребенком. Как потом выяснилось, Кристина и Кира - Горловская мадонна с младенцем. И вот я лежу на траве, пытаюсь собрать мысли в кучку, а не получается. Жива ли я? Надо пошевелиться, подняться, что-то сделать. Хотя бы открыть глаза. Не открываются. Потом стало понятно, почему.
Я была накрашена, от жара ресницы слиплись. Потом их мне врачи обрезали. Брови сгорели полностью. Все лицо обгорело. Когда получилось открыть глаза, наблюдаю такую картину, действия как в замедленной съемке. Медленно так куски земли падают на землю, ветки, листья, так медленно, как будто время остановилось вокруг меня. Я начинаю потихоньку вставать, чувствую, что печет лицо, печет руку, печет шею. Мне не очень хорошо. Передо мной лежит девушка, у которой разворочена нога просто в кашу. Она кричит. Кое-как поднялась на ноги. Вижу себя. Руки грязные, все в крови. Футболка грязная. Ниже я не смотрела. Хочу шагнуть, хочу опереться на правую ногу, и падаю. Смотрю на ногу, джинсы разорваны, а под ними мясо. Течет кровь. Я смотрю, и поверить не могу. Сразу куча мыслей, надо что-то делать, быстрей, быстрей... Как вариант, перевязать ногу. Рюкзака на плечах нет. Осматриваюсь, он валяется в полутора метрах от меня. Открыт, из него все вывалилось. И до него еще надо как-то добраться. Полуползком дотянулась. Начала собирать то, что из него выпало. Там было и свидетельство о рождении. Если бы я его не увидела, мы бы не уехали. При этом я ничего не слышу и не вижу одним глазом.
Девушка Кристина, чуть ли не орала от ужаса, когда меня увидела. Потом сказала: "Перевяжи ногу!". Шорты, которые нашла в рюкзаке, я надела себе на ногу, скрутила штанину. Телефона не было, его срезало с джинсов осколком. Решила идти хоть куда-нибудь к людям, которые смогут вызвать скорую, просто помочь. Подумала, если сама начну помогать Кристине и Диме (я считала, что он ранен и жив), я тут останусь, и нам уже точно никто не поможет, а кровь у всех хлестала.
Дима был скрыт за деревом, видела только его ноги. А Кристину с дочкой видела очень даже четко. Прямо передо мной лежали, буквально два метра.
Я поднялась и куда-то побрела…
Людей - ни души. Никого. Как будто время остановилось, никого вокруг. Думаю идти на остановку. Далеко. Дойду ли? Куда еще идти, магазины в основном все закрыты. Скорее всего, все убежали. Вижу идет мужчина. И он меня уже приметил. Обгоревшую, в грязи. Иду, кровь течет. Я была в белых балетках, на тот момент правый балеток был уже полон крови. Он говорит: идемте, я вас провожу. Попутно начал расспрашивать, как и что. Откуда я такая красивая иду. Есть ли еще кто-то пострадавший? Выхватил у меня из рук рюкзак, нес его, пока я кое-как ковыляла. Чувствовала, что иду уже на последних силах. Нога трясется, хочется сесть. Вижу, огромная воронка дымится. Деревья обломаны. Больница пятиэтажная. 4-й и 5-й этаж стекол нет. Что-то торчит из окон. Хочется плакать... Открыта дверь приемного отделения. Медсестра кивает головой в сторону перевязочной. Там уже перевязывают мужчине руку. Вижу кушетку, сажусь. Прибегает второй хирург, и начинаются расспросы. Что, где? Начинает срезать джинсы, колют мне обезболивающее, хотя адреналин по-прежнему действует, я боли не чувствую. Бинты закончились очень быстро. Пошли в ход простыни, которые разорвали на лоскутки. Пошли вопросы, чтобы проверить мое сознание: как тебя зовут? откуда? Я практически не слышу, ужасный шум. Я не вижу одним глазом. И у меня печет руку, шею. Попросила позвонить маме, брату - с ним я разговаривала буквально за две минуты до того, как начали падать снаряды. Потом принесли носилки. Рюкзак мне под голову и понесли в подвал. Там дети, взрослые, все, кто дошли сюда из соседних домов во время бомбежки. Медсестры отгоняют их от меня: "Уйдите отсюда. Сядьте, не гоняйте пыль. Подвал, открытая рана, ожоги". Больно и неприятно. Хочу сесть, мне на грудь давят, укладывают обратно. Нашли старый диван, поставили его на табуретки - операционный стол! Поставили мне антишовокую капельницу. Потом пришел папа, с работы, примчалась мама...
…Уже в Донецке мама оттирала мне лицо, я вся была в таких точечках: мелкие комочки земли попали под кожу. На ушах кровь запеклась. Лопнули барабанные перепонки. Два дня расчесывала волосы, которые спеклись, с уксусом, ветки, листочки, какой-то мусор оттуда доставала. Ногу перевязывали только под наркозом. И на 11 сутки увезли в Москву.
Когда в Москве появился доступ к Интернету, узнала, что друг мой погиб на месте. Я нашла фото и даже видео. Узнала и о том, что Кристина и Кирой тоже погибли. Увидела, что происходило на остановке, куда мы бежали: пепелище, сожженная девочка и убитые бабушки, которые что-то продавали. Квартиры в доме рядом нет вообще, как будто ее взяли, и вытащили оттуда.
Иногда мне хочется туда вернуться, хотя и понимаю, что будет эмоционально сложно. В любом случае я представляю, что в Горловку мы поедем в гости. Там друзья, сестра остались. Хотя бы просто посмотреть на свою квартиру, там было прожито немало лет…