Я не знал о существовании туркменских басмачей до тех пор, пока однажды летом сильный отцовский удар тонким полотном ножовки по металлу не обжег меня через сатиновые трусы. Досталось мне из-за столовой ложки: я заливал в нее расплавленный свинец, чтобы сделать биту для игры в расшибок...
Батя о ложках из нержавейки всегда отзывался с почтением: "Я их с войны с басмачами привез!". Но никогда не расшифровывал этого. Потому так непонятен был мне его гнев по поводу нецелевого использования ложки. Ведь она была обыкновенная, из тонкой нержавейки. Их в нашей семье было аж четыре. И мне, когда садились обедать, такой красивой ложки не доставалось. Ведь в семье нас было пятеро - папа, мама и два моих старших брата. Поэтому я хлебал щи серой алюминиевой ложкой. И это было очень обидно.
Судя по скупым рассказам отца, басмачи были жестокими бандитами и воевали они против Красной армии в далеком Туркестане, "где много песка". Иной раз на семейных посиделках, выпив рюмку-другую, папа пытался рассказывать нам про свой кавалерийский отряд. И мама с моими старшими братьями беззлобно подшучивала над ним, мол, фантазер, когда каждый раз в его рассказе появлялись все новые живописные детали.
Иногда отца это сильно обижало, он раздраженно хлопал ладонью по столу и выходил на улицу курить "Приму", приговаривая:
- Эх, некому меня послушать!
Это повторялось много лет - был ли я солдатом или курсантом военного училища, лейтенантом, майором или полковником: каждый раз, приезжая в отчий дом, я слушал батины рассказы о басмачах и Туркестане, где в 1938 году он окончательно засунул саблю в ножны.
- Был у нас командир отряда, лихой всадник, - азартно говорил батя, - вы не поверите! На полном скаку лозину! Да-да - ло-зи-ну саблей сверху вниз надвое разрубал! Не веришь?!
И я, конечно, не верил.
А в 1988 году бати не стало.
Над его гробом возле могилы печально свисало алое знамя "Заготзерна" с черными лентами. На этом предприятии папа после возвращения с войны 40 лет проработал охранником. И директор "Заготзерна" первым сказал прощальное слово. За ним майор из военкомата, соседи по улице. А потом из скорбной толпы протиснулся ближе к гробу седой и сильно хромающий старик с инвалидной палочкой, в тишине было слышно, как клацает протез.
То был сослуживец отца по отряду кавалеристов, гонявших басмачей в Туркестане. Он держал простую, но выжигающую душу речь. А закончил ее так:
- В 1938 году наш отряд перехватил караван басмачей, шедший из Ирана. Добыли мы в том караване много всякого добра - сабли, винтовки, патроны, ковры, кувшины и всякие там тарелки-ложки. Оружие и боеприпасы сдали в штаб, ковры и кувшины старшие командиры забрали, а нам, рядовым красноармейцам, разрешили только ложки взять. Причем строго по количеству едоков в семьях. Николаю четыре досталось. А я приврал ему, что у меня трое детей и жена. Потому мне пять ложек дали. А на самом деле было только две дочери. Вот так, Коля, я с этой ложью 50 лет и живу. Прости меня. А поскольку у тебя три сына, то позволь, друг мой верный, я на прощание эту лишнюю ложку твоему младшему сыну отдам. Давно я хотел это сделать, да вот опоздал...
Пошатываясь на рыжей кладбищенской глине и не стесняясь мужицких слез, он протянул мне ложку из нержавейки.
Она и досталась мне в виде самого дорогого наследства.
Вместе с памятью об отце и его отчеством.