Поэт Арсений Несмелов: Верноподданными - сто сорок миллионов себя звало...

Этим четверым повезло не встретить врага, не заблудиться в глуши - выручила карта местности, которую тайно передал бывшим офицерам Императорской армии другой офицер - Владимир Арсеньев, исследователь и знаток Уссурийского края. Знаем мы об этом во всех подробностях, потому что в числе беглецов был Арсений Несмелов, чье литературное имя уже в то время было довольно известно.

А сегодня постепенно, по мере нашего запоздалого узнавания его творческого наследия, входит в ряд самых ярких имен русской литературы XX века.

В туфлях по тайге

"Девятнадцать суток тайги. Клещи, от которых не было спасенья; пугающий, потому что похож на собачий (не люди ли поблизости?), лай диких козлов... Бесконечный путь по тропам и без троп; хребты, взятые в лоб. Временами отчаянье, временами бесконечная усталость, когда безразлично решительно всё; засыпание, похожее на падение в яму, и жестокая мука пробуждения от утреннего холода, когда мокрые ноги кажутся налитыми свинцом".

Этот побег как момент перелома судьбы запечатлен автором неоднократно - и в стихах, и особенно в прозе. Драматический сюжет преследовал и повторялся как страшный сон. А иногда и не очень страшный, даже местами смешной, когда автор позволяет себе веселую самоиронию и повторяет забавные детали похода вроде нелепых домашних туфель, в которых он отправился в дикую тайгу, и они то терялись в болотной трясине, то разваливались на ходу, а попутчики незлобно высмеивали приятеля.

Но даже в таких эпизодах читается между строк мучительное душевное напряжение, как у несправедливо осужденного перед завтрашней казнью.

Несправедливость. Обида и упрек. Почему так неправильно повернулась жизнь?

Изможденные путники на вершине очередной сопки увидели наконец пограничный столб, и к восторгу от достигнутой цели примешалось именно это: упрек и обида. "Мы ведь прощались с нашей родной страной! И сердце сжималось от боли, от незаслуженной обиды изгнания, на которую нас обрекал большевистский режим..." В другом месте повествования эти эмоции дрейфуют в сторону горького юмора: "Вот до чего доводит приличных людей революция!"

Еще совсем недавно эмоции были другие...

Последний оплот Империи

Вспоминался Владивосток, остававшийся спасительным до тех пор, пока до него не докатилось красное колесо, раздавившее последний оплот Империи с его политической мешаниной и почти мирной жизнью. За три года Несмелов здесь неплохо прижился, поладил и с местной властью, и с японцами, издал два сборника стихов, печатался в зарубежных изданиях от Парижа и Праги до Чикаго и Сан-Франциско. А главное - свободно общался с такими же, как он, обладателями паспортов со штампом "Бывший белый комсостав", принужденными раз в месяц отмечаться в комендатуре ГПУ. Конечно, такое поражение в правах мешало жить, но не фатально ("посещение комендатуры страшного учреждения стало для всех нас привычным, непугающим делом").

Когда кольцо красных отрядов все теснее сжимало Владивосток и многие спешили покинуть город, Несмелов испытывал смешанные чувства. "Ехать мне или нет? Два года я дрался с большевиками, но драться с человеком не значит узнать его. Почему же не посмотреть, не познакомиться?" Да и большевики, овладев Приморьем, не спешили репрессировать недавних врагов, тоже старались "посмотреть, познакомиться" - вплоть до того, что некоторых (того же Арсеньева) освобождали от надзора "как лояльного по отношению к советской власти".

Предложили и Несмелову: "Вы можете быть сняты с учета, если представите двух поручителей из числа членов профсоюза". Это прозвучало за день до побега, когда решение бежать было окончательным и бесповоротным. А если бы он получил свободу передвижения раньше - за месяц или два до того? Наверняка уехал бы в родную Москву с надеждой на дружескую протекцию влиятельных людей (например, Пастернака), знавших и высоко ценивших его поэзию.

Но что потом? На фронтах классовой борьбы, которую никто не отменял?

Вина поэта

Логику этой борьбы Несмелов изначально, интуитивно не принимал. Кровавое противостояние красных и белых он считал следствием исторической путаницы, досадным казусом всенародной судьбы. И хотя не без поэтического пафоса определил: "Мы - белые", в этом не было гордости или фанатизма, а всего лишь некоторый знак отличия, вроде шинельного шеврона (сдал шинель в цейхгауз - и ты уже вольноотпущенник, сам себе человек). Его служение "белому делу" - от мятежной кадетской Москвы до колчаковского Омска и дальше, с боями до Читы, через Маньчжурию к спасительному Владивостоку - все это служение было в сущности бегством. От неминуемой гибели в досадном и бессмысленном красно-белом водовороте.

После того как красноармейские отряды "разгромили атаманов, разогнали воевод", Владивосток недолго сохранял вид общего приюта для победителей и побежденных. Этот короткий период отразился у Несмелова в нескольких сюжетах, где персонажи, образно говоря, смотрят друг на друга с терпеливой улыбкой, а в кармане сжимают наган со взведенным курком. Мало-помалу атмосфера в городе сгущалась, участились слухи об арестах, об удачных и неудачных побегах из-под надзора красной комендатуры. В этом нагнетании событий предчувствовался не только близкий финал затянувшейся пьесы, но и столь же неминуемая "одновременная деградация революции и эмиграции".

Революция и эмиграция как результат всеобщего недомыслия, как двойное следствие одной и той же ошибки...

И каверзную эту ошибку никак невозможно исправить, только искупить, изжить этот грех - и всеобщий, и каждому свой. Несмелов, не без душевного сопротивления, признавал свою виновность в гибели Империи. И даже свое невольное соучастие в цареубийстве.

• Сколько было убийц?
• Двенадцать,
• Восемнадцать иль тридцать пять?
• Как же это могло так статься -
• Государя не отстоять?
• Только горсточка этот ворог,
• Как пыльцу бы его смело:
• Верноподданными - сто сорок
• Миллионов себя звало...

Главные вопросы

Он мог применить к себе смягчающее обстоятельство: оставался всегда монархистом, верным не только офицерской присяге, но и природному гражданскому чувству ("Какие-то эсдеки, эсеры, кадеты - тьфу! - даже произносить эти слова противно. Мы шли за Царя, хотя и не говорили об этом...").

"За Царя" он шел всегда. В четырнадцатом и пятнадцатом, когда подпоручик Арсений Митропольский (псевдоним Несмелов он взял в память о погибшем друге) был воином Императорской армии, месил грязь окопов на боевом рубеже против чужака австрийца - оттуда прилетел снаряд и ранил осколком... И в семнадцатом, от марта до октября, когда Император отвернулся от Царства, но был еще жив... И даже в восемнадцатом: вместе со всем белым войском оставался под сенью царского скипетра, уже упавшего, но все еще державшего за сердце и совесть, заставлявшего помнить о присяге, поднимавшего в атаку. Если бы успели отверженного, но не поверженного Николая в праведном бою отбить - не вернулся бы скипетр на свое законное место?

Пока оставалась такая надежда, красно-белая война имела для Арсения Несмелова простой и понятный смысл. Отчаянный порыв к спасению Царства был прерван в тот час, когда пришла весть о расстреле в Ипатьевском доме.

• Почему рыдает седоусый воин?
• В каждом сердце словно всех пожарищ гарь.
• В Екатеринбурге - никни головою -
• Мучеником умер кроткий Государь.
• Замирают речи, замирает слово,
• В ужасе бескрайном поднялись глаза.
• Это было, братья, как удар громовый,
• Этого удара позабыть нельзя.

Крах смысла борьбы, вот что случилось. И потом - неизбежность отступления, агония бегства. И навсегда - горькая память об утраченном смысле борьбы, сожаление о роковом проигрыше. "Жизнью правят мощные законы, / Место в битве указует рок..."

Несмелов был фаталистом? Вот уж вряд ли... Но чем дальше от роковых лет, чем ровнее дыхание после давней погони, тем внимательнее присматривался к близким и давним событиям, к судьбам героев глубинного народного сопротивления. И одобрительно повторял откровения святого сопротивленца Аввакума: "Необходимая наша беда, невозможно миновать!.. Выпросил у Бога светлую Россию сатона, да же очервленит ю кровию мученическою. Добро ты, дьявол, вздумал, и нам то любо - Христа ради, нашего света, пострадать!"

Неминуемая беда? Необходимая и даже полезная? Бог поддался просьбам дьявола не для растерзания России, а для ее поучения, чтобы преподать урок? Невозможно жить без ответов на вопросы, которые жгут память и совесть. Пускай блуждать, ошибаться, убеждаться и убеждать, искать согласия в разногласиях, вновь и вновь упорствовать в хождении по мукам самопознания...

Поэт Несмелов искал ответ на главные вопросы.

Дело N 143

В начале сороковых Россия вновь схлестнулась со смертельным врагом, и большевики - со всеми их классовыми прегрешениями - показали себя как спасители страны и народа от истребления. В это время многие жители Харбина (и других эмигрантских диаспор) менялись в своих убеждениях от антисоветчиков до "оборонцев" - сочувствующих Красной армии, радующихся ее победам. Да что говорить о простых обывателях, всегда подверженных влиянию текущих событий, если даже главарь харбинских фашистов Родзаевский писал покаянное письмо Сталину, открещивался от прежних убеждений и добровольно явился в СССР, где был вскоре расстрелян.

В хабаровском госархиве хранится "Дело №143". Маленькое фото анфас, подписанное русскими буквами и японскими иероглифами. Из нескольких известных фотографий Несмелова эта лучше других показывает контраст внешних и внутренних проявлений характера, отразившихся и в биографии, и в творчестве. Жесткая складка рта, офицерский волевой подбородок и - глаза обиженного подростка... В этом есть что-то истинно русское. Может быть, православное смирение, сопряженное с готовностью постоять за свою правду ценой любых жертв, и трагическая несовместимость этих начал, всегда чреватая гибелью...

Анкета. Подробный опросный лист. На все вопросы Несмелов ответил с раздраженным нажимом пера: "нет", "не был", "не состоял", "не занимал", "не избирался", "ученых трудов не имею"... И с крайней степенью раздражения, разрывая слово на буквы, обозначил свои политические убеждения: "фашистские".

Как? Арсений Несмелов - фашист? Некоторые "исследователи" в этом абсолютно уверены.

Ну да, была в ту пору в Харбине "Русская фашистская партия", проводила шумные сборища, ругала жидомасонов и обещала в скором времени спасти матушку Русь. Издавала газету "Наш путь" и журнал "Нация", в которых Несмелов подрабатывал заказными стишками...

Но какой из него фашист...

Учитывать надо и то, когда и кем было заведено "Дело №143". Под ним стоит дата: "27 мая 1935 г." В это время Харбин был уже под японской пятой, и БРЭМ ("Бюро по делам российских эмигрантов в Маньчжурской империи") проводил регистрацию подданных, уклониться от нее было невозможно. Чтобы оградить себя от излишнего внимания со стороны новых хозяев, следовало изобразить лояльность. А поскольку Япония союзничает с фашистской Германией, достаточно назваться фашистом. Начальство одобрительно кивнет да и оставит в покое.

Странно держать в руках эту архивную папку, содержащую всего лишь четыре листа анкеты и надпись: "Подшито и пронумеровано 106 листов". Куда делись недостающие 102? Изъяты для приобщения к другому, более важному делу? Или уничтожены?

Но ясно без всяких догадок, что злополучная строка о "политических убеждениях", дополненная перечнем боевых заслуг колчаковского поручика, стала находкой для чекистов. Легко представить себе участь Несмелова, если бы его, арестованного в августе 1945 года, вместе с другими такими же арестантами довезли до Хабаровского управления НКВД.

Но он умер в дороге, на пограничном пересыльном пункте в Гродеково, от инсульта.

Последний миф

И еще один миф о Несмелове. Когда за ним пришли в его харбинскую квартиру, он сдал оружие со словами: "Советскому офицеру от русского офицера". Затем спокойно выпил рюмку водки и подал записку: "Прошу расстрелять меня на рассвете". Советский офицер ответил: "Расстрелять на рассвете не обещаю, но о вашем желании доложу обязательно".

Поверить в эту театральную мизансцену?

Каждый из нас может судить этого человека по воле своего чувства и в силу собственной правды. А он не может в свое оправдание сказать ничего. Кроме того, что уже сказал.

После смерти поэта остаются его сочинения. Даже если не знать подробностей земной жизни автора, этих текстов бывает достаточно для уважительной памяти об умершем творце. Сочинения Арсения Несмелова заслуживают именно такого - уважительного (местами восхищенного) прочтения как образцы русской словесности. И очень важно, что помимо литературного мастерства большинство этих текстов ярко окрашено живой жизнью автора.

Он признавался: "Всякий ищет свое... А чего ищу я?.. Я люблю только точно писать жизнь, как пишет ее художник-реалист".

Как он жил, так и писал. И словно капля воды, отражающая океан, отдельная человеческая судьба, написанная художником-реалистом, отобразила всенародную судьбу на ее трагическом переломе.

Несмелов открывается нам постепенно, словно притормаживает наше нетерпение, предлагая много раз перечитать известное, прежде чем прочесть вновь открытое. Он всегда верил: его вспомнят, его прочтут. Но без особой надежды на понимание.

• Иногда я думаю о том,
• На сто лет вперед перелетая,
• Как, раскрыв многоречивый том
• "Наша эмиграция в Китае",
• О судьбе изгнанников печальной
• Юноша задумается дальний.

Поэт пытается рассказать о судьбе изгнанников, пролить свет на ее роковые причины... Напрасно...

• Не поняв друг в друге ни аза,
• Холодно разъединим глаза,
• И опять - года, года, года,
• До трубы Последнего суда!

Возможно ли это - понять друг друга? Почему так долго и безуспешно длится эта попытка? Останется ли неразгаданным на теле двадцатого века странное и страшное красно-белое клеймо? Может, когда-нибудь разгадаем - если диалог потомка и предка получится равноправным и честным.

Это трудно: предков давно нет в живых. Но осталось их слово о времени и о себе. Слово сказано. Надо его услышать, понять и принять.

Арсений Несмелов

• Под асфальт, сухой и гладкий,
• Наледь наших лет, -
• Изыскательской палатки
• Канул давний след...
• Флаг Российский. Коновязи.
• Говор казаков.
• Нет с былым и робкой связи, -
• Русский рок таков.
• Инженер. Расстёгнут ворот.
• Фляга. Карабин.
• - Здесь построим русский город,
• Назовём - Харбин.
• Без тропы и без дороги
• Шёл, работе рад.
• Ковылял за ним трёхногий
• Нивелир-снаряд.
• Перед днём Российской встряски,
• Через двести лет,
• Не Петровской ли закваски
• Запоздалый след?
• Не державное ли слово
• Сквозь века: п р и к а з.
• Новый город зачат снова,
• Но в последний раз.
• Как чума, тревога бродит, -
• Гул лихих годин...
• Рок черту свою подводит
• Близ тебя, Харбин.
• Взрывы дальние, глухие,
• Алый взлёт огня, -
• Вот и нет тебя, Россия,
• Государыня!
• Мало воздуха и света,
• Думаем, молчим.
• На осколке мы планеты
• В будущее мчим!
• Скоро ль канут иль не скоро,
• Сумрак наш рассей...
• Про запас
• Ты, видно, город
• Вырастила сей.
• Сколько ждать десятилетий,
• Ч т о, к о м у беречь?
• Позабудут скоро дети
• Отческую речь.
• Милый город, горд и строен,
• Будет день такой,
• Что не вспомнят, что построен
• Русской ты рукой.
• Пусть удел подобный горек, -
• Не опустим глаз:
• Вспомяни, старик историк,
• Вспомяни о нас.
• Ты забытое отыщещь,
• Впишешь в скорбный лист,
• Да на русское кладбище
• Забежит турист.
• Он возьмёт с собой словарик
• Надписи читать...
• Так погаснет наш фонарик,
• Утомясь мерцать!