Поделиться
Мы пунктиром обозначили те вехи биографии Александра Моисеевича, которые удивительным образом совпали с важными событиями в жизни страны.
- У вас ведь юбилейный год, Александр Моисеевич?
- Будет. В 2018-м. 20 марта мне должно исполниться 85 лет. В некотором смысле дата.
Но и в этом, 2017-м, я насчитал три повода, чтобы оглянуться в прошлое. Давайте вместе вспоминать. Начнем с самого отдаленного по времени события: в апреле 1942-го вас вывезли по "Дороге жизни" из блокадного Ленинграда.
Да, действительно, 75 лет прошло...
- Правда, будто мама боялась выпускать вас на улицу, чтобы, не ровен час, не украли?
- Так и было. Ходили упорные слухи, будто на Андреевском рынке, располагавшемся неподалеку от нашего дома номер 38 по 7-й линии Васильевского острова, торгуют человечиной. Мол, воруют детей, убивают и... К сожалению, такое тоже случалось, но все выяснилось много позже, спустя десятилетия. На эту тему долго категорически запрещалось говорить.
Я ведь мог избежать блокады. В июле 1941 года вместе с тысячами других ленинградских школьников меня вывезли на Валдай. Но план эвакуации принимали в 39-м в связи с финской войной, а через два года оказалось, что детей отправили... навстречу фашистам. Вскоре линия фронта приблизилась на расстояние пушечного выстрела. Последним эшелоном нас вернули в Питер. Под Малой Вишерой мы попали под бомбежку... Вернулись в город в конце августа, а 6 сентября немцы взяли Шлиссельбург, и кольцо вокруг города замкнулось.
Первую - самую страшную! - блокадную зиму мы с мамой пережили вдвоем. Отца еще летом 1941-го срочно отправили в Омск вместе с картографической фабрикой гидрографического управления ВМФ, где он служил начальником производства. Для ведения боевых действий флоту требовались новые карты, надо было налаживать их выпуск в тылу...
Наш дом на 7-й линии сгорел в феврале 42-го. Не от бомбы или снаряда. В квартире этажом выше умерла соседка, от непогашенной ею "буржуйки" огонь мало-помалу перекинулся на соседние комнаты, а гасить его было нечем - воду ведь таскали из дальней проруби на Неве. Честно говоря, никто и не пытался тушить. Сил на это не осталось. Шестиэтажный дом дымился три дня, пока не сгорел полностью. Мы успели забрать вещи и перешли в квартиру родителей мамы на 3-й линии. Оттуда нас спустя два месяца и вывезли через Ладогу на Большую землю, а далее в Омск.
- Писать стихи, по вашим словам, вы начали в 47-м уже после возвращения из эвакуации.
- Я был и остаюсь гуманитарием, а профессор геофизики с двумя сотнями печатных работ получился из меня по недоразумению судьбы. Поэзией увлекся случайно. Учился в седьмом классе 254-й школы и как-то за компанию с одноклассником пошел во Дворец пионеров. Кружок рисования, в который мы хотели записаться, в тот день не работал, зато я забрел в студию литературного творчества. Зашел и... остался. Для зачисления следовало предоставить собственноручно написанный рассказ или три стихотворения. К тому времени у меня уже было одно в запасе. Оно посвящалось умирающему гладиатору и подозрительно смахивало на лермонтовское. Помучившись неделю, я сочинил еще два про татаро-монгольское нашествие и про геологов. Меня приняли.
В 1951 году я окончил с золотой медалью школу и решил идти в Горный институт. Ничего не знал о геологии и минералогии, терпеть не мог химию, но вот угораздило же! Выбирал не специальность и не профессию, а образ жизни. Экспедиции, палатка, гитара, костер, подвиги и открытия... Так это виделось в восемнадцать лет.
В Горный меня брали без экзаменов. Единственное испытание - прыжок в воду с трехметрового трамплина. Я совершенно не умел плавать, к тому же дико боялся высоты. Поэтому, постояв наверху и со страхом косясь вниз, уже собирался позорно спуститься с вышки, однако поскользнулся, доска спружинила, и я рухнул в воду. Судьба! Прыжок зачли, так я стал геологом...
- В море вы оказались в 1962 году, Александр Моисеевич?
- Да, работал в НИИ геологии Арктики и смог попасть в группу геофизиков, которых решили включить в состав экспедиции судов военной гидрографии для разработки новой методики, позволяющей ВМФ успешнее решать боевые задачи. В том же году впервые поднялся на борт парусника "Крузенштерн". Ходил на нем и в 63-м, и в 65-м.
- Тогда и начали искать Атлантиду?
- Значительно позже. В 1984 году на судне "Витязь" в районе подводной горной гряды Хосшу мы наткнулись на плоской вершине Ампер на сооружения, похожие на развалины города. Позже я создал непротиворечивую модель того, как могла погибнуть Атлантида. В строгом соответствии с современными представлениями наук о Земле.
Кстати, вот этот камень - кусок Атлантиды. Можете потрогать, подержать в руках...
- Почему так уверенно утверждаете, что он - это он?
- Не могу настаивать, будто камень - часть стены, сложенной людьми. Но у меня нет сомнений: этот базальт застывал не под водой, а на воздухе. Когда-то подводная гора была островом, потом погрузившимся в океан. Как известно, Платон писал, что Атлантида занимала микроконтинент или огромный архипелаг. Все сходится.
- На какую глубину вы ныряли?
- Плоская вершина ниже уровня моря на 125-150 метров, а до основания горы - пять километров.
В недавно вышедшей книге "Легенды и мифы науки" публикую две фотографии: на одном снимке то, что можно принять за руины построек Атлантиды, а рядом вид сверху на раскопки крымского Херсонеса. Практически один к одному. Очень похоже.
Чем старше становлюсь, тем охотнее верю, что нам удалось обнаружить затонувшую цивилизацию.
- Когда писали песню об атлантах, держащих небо на каменных плечах, еще ведь не думали о поиске Атлантиды, Александр Моисеевич?
- В мыслях не держал! Идеи о возможном месте нахождения затонувшей цивилизации появились лишь в 1970 году, а песня родилась семью годами ранее во время экспедиции на борту "Крузенштерна". Посреди океана. Поход длился пять месяцев, мы шли под флагом Военно-морского флота СССР и почти не заходили в порты. Зато большое внимание уделялось боевой и политической подготовке.
Невольно заскучаешь по родному дому...
- Сегодня "Атлантов" называют неофициальным гимном Петербурга.
- А вы знаете, что я писал текст и к официальному на прекрасную музыку Глиэра из балета "Медный всадник"? Сочинил, страшно сказать, в 1957 году, едва окончив Горный институт. В Москве проходил Всемирный фестиваль молодежи и студентов, гостей ждали и в Ленинграде. Хор "Трудовых резервов" собирался исполнить гимн города, а у него не оказалось слов. Я написал текст, который понравился заказчикам. Много лет подряд мелодия Глиэра вкупе с моими словами каждый вечер звучала на Московском вокзале в момент отхода от перрона фирменного скорого поезда "Красная стрела". Тогда "Сапсан" еще не придумали.
Так я вошел в славную компанию гимнюков.
- А песни когда писать начали?
- В 1957 году. Опять дата, да? После Горного института я попал на Крайний Север, сначала искал уран, потом медно-никелевую руду в северо-западной части Сибирской платформы, в Туруханском, Игарском и Норильском районах. Играть на гитаре не умел, тогда это не было в моде. Кроме того, на Крайнем Севере гитар и быть не могло. Они там не выжили бы. Перепады температур, перегрузка с лодки на нарты, с нарт на вертолет... Гитары падали бы, разбивались, деки трескались... Не для суровых северных широт инструмент, словом. Учился петь я у зэков, а они работали, что называется, без музыкального сопровождения. Вот и привык исполнять песни без гитары, а потом уже, когда пришлось выходить на сцену, стали помогать гитаристы. Забавно, но вышло несколько изданий моих песен с нотной записью, где оригинальность мелодий подтверждена уважаемыми комиссиями из профессиональных композиторов. Сам прочитать эти ноты не могу - неграмотный.
- Про шестидесятые и "хрущевскую оттепель" поговорим, Александр Моисеевич?
- С удовольствием! Прекрасно помню, как вдруг расцвели поэзия, театр, кинематограф, живопись... Вспышка была яркой. И барды в СССР появились именно тогда. Визбор, Окуджава, Сухарев, Галич, Ким, Анчаров... Авторская песня, по сути, стала одной из форм самовыражения "шестидесятников".
Тон задавали москвичи, но в Ленинграде и других крупных городах была своя история. Недавно летал в Новосибирск на 60-летие Академгородка. На местном телевидении мне показали запись единственного публичного концерта Александра Галича. В марте 1968-го он выступил в кафе-клубе "Под интегралом" на первом фестивале авторской песни. После этого дискуссионный клуб в Академгородке разгромили, а Галич вскоре вынужден был эмигрировать из Советского Союза.
Я смотрел запись концерта почти полувековой давности и вспоминал, как в феврале того же 68-го года в Смольный настрочили подлый донос на литераторов, публиковавшихся в альманахе "Молодой Ленинград". Это не было случайным совпадением, "оттепель" заканчивалась, кто-то словно щелкнул тумблером, выключив свет в зале.
Главными объектами критики в том подметном письме стали превратившиеся со временем в классиков Иосиф Бродский и Сергей Довлатов, к сожалению, рано умершая талантливая поэтесса и прозаик Татьяна Галушко (Бамунер), нынешний главный редактор журнала "Звезда" Яков Гордин и я.
- Что вам инкриминировали?
- Сергей Довлатов потом опубликовал донос в повести "Соло на ундервуде". Про меня было написано буквально следующее: "Давно замечаем нездоровую активность на подмостках Ленинграда поэта и барда Александра Городницкого, каждое выступление которого сопровождается суетливыми аплодисментами аудитории. В клеветнических стихах и песнях он пытается изобразить историю России как цепь непрерывных злодеяний, кровопролития и несправедливости. В песне "Монолог маршала" показывает тупоголового советского военачальника, якобы гонящего мальчиков на бойню. Это ложь и провокация. А где же великие образы полководцев прошлого? Но что честь и гордость русского народа для автора с фамилией Городницкий?"
Видите, запомнил наизусть...
Надо сказать, я легко отделался, удар пришелся плашмя. Спасло то, что годом ранее "Атланты" без всякого участия с моей стороны попали на всесоюзный конкурс лучшей песни для советской молодежи и заняли первое место. Состязание курировал ЦК ВЛКСМ, и к моменту доноса меня успели отправить на зимнюю Олимпиаду 1968 года в Гренобль. Тогда загранпоездки воспринимались как высшая форма доверия и поощрения. Обкому комсомола не хотелось нести ответственность за то, что выпустили за рубеж неблагонадежного человека. Поэтому особо тяжкие обвинения в мой адрес выдвигать не стали. Да, меня не приняли в Союз писателей СССР, рассыпали набор второй книги, но последнее, может, даже к лучшему. Стихи в сборнике были слабые. Хуже, что имя внесли в "черные списки" и потом меня не печатали пятнадцать лет. Но мои "подельники" по доносу пострадали еще сильнее.
- Вы в судьбу верите, Александр Моисеевич?
- Более того, я суеверен! Все-таки тридцать с гаком лет проплавал по морям-океанам... Смешно, вроде профессор, агностик, занимаюсь историей человечества и происхождения жизни на планете, но если черная кошка перебежит дорогу, ни за что не пойду, подожду и пропущу кого-нибудь вперед. Стараюсь никогда не возвращаться домой за забытой вещью, а если приходится, обязательно случается неприятность. Как тут не поверить?
И с Богом у меня отношения сложные. При условии, что мой дед был старостой синагоги и глубоко верующим человеком. А отец состоял в КПСС.
- Значит, на будущее вы не загадываете?
- В моем возрасте это выглядело бы глупо... Чтобы не заканчивать разговор на слишком серьезной ноте, расскажу анекдот.
"К Богу заходит ангел и говорит: "Господь, к вам рвется толпа атеистов". Всевышний отвечает: "Скажи, что меня нет".
Жизнь, конечно, серьезная штука, но лучше к ней относиться с юмором и иронией. Помогает, поверьте.
Нет, ни на Бога, ни на судьбу я не жалуюсь...
Полный текст интервью читайте в июльском номере журнала "Родина".