Ушла из жизни Светлана Кармалита
В каждой из великих картин Германа есть частица ее души, ее острого ума, ее неспокойного сердца. Потому что вдохновить мастера, дать точный совет, вместе с ним найти решение почти нерешаемой задачи - отдельное, очень сложное и чрезвычайно высокое искусство. И этот тот случай, когда представить себе творчество Алексея Германа без Светланы Кармалиты невозможно.
Мы со Светланой Игоревной познакомились в 2006-м. Тогда в Петербурге задумали сделать международный кинофестиваль - и казалось, странно: с каким энтузиазмом они с мужем, Алексеем Германом, боролись за него. Казалось бы, им-то это было зачем: забот и дел и без того хватало, Герман с Кармалитой снимали "Трудно быть богом" и работа никак не завершалась... Но им было важно, чтобы Петербург был киношной Меккой. Потому и за "Ленфильм" боролись изо всех сил. До последнего.
Светлана Игоревна часто, превозмогая себя, шла на студию, чтобы читать и читать сценарии. Вместе с давним соратником, редактором Нелли Аржаковой искать среди них проекты, которые могут поднять студию, вернуть ей былую славу. Ее печалило, что многие молодые авторы словно без крыльев: "Нельзя сочинять текст, держа в голове вкусы гипотетического продюсера. Молодым сценаристам уже не надо говорить: "Сделайте мне красиво", - они сами всё сделают, без подсказки. А в итоге за редким исключением получается нечто прилизанное, малоэмоциональное, максимально разжёванное для потребления".
Но когда находила что-то близкое по духу старой ленинградской кинематографической школе, то, что могло вызвать эмоциональный отклик, выкладывалась по полной, стремясь довести работу до совершенства. Вот сейчас от Ленфильма на питчинг Минкульта выдвинут сценарий "Мой личный космос" - история про пожилого человека, у которого была мечта полететь в космос... Она знала, что такое мечта.
Глядя на Германа и Кармалиту, я с первой минуты поражалась, какая это была органичная пара. Эмоции зашкаливали. Они не существовали друг без друга. Они казались неделимыми. В феврале 2013 года откололась одна часть этой глыбы.
Светлана Игоревна всегда была подтянута, знала толк в моде, "о, я здесь платье купила у Парфеновой", обязательно - парфюм. Но только близкие знают, как она переживала уход супруга. Как-то она призналась: "Одна из самых привлекательных идей на свете - что энергия никуда не девается. Правда это или нет, но дома я физически ощущаю присутствие Леши. Что это? Как это можно объяснить? Я не знаю... Я не знаю, верю я или не верю в бога, в будущую жизнь. Но почему-то про себя понимаю: мы встретимся…".
Мне кажется, вспомнить о Светлане Игоревне лучше всего через ее истории - ими можно было заслушаться, - об их удивительной паре...
Как они встретились
Мы познакомились в Коктебеле, в 1968 году. Я не знала, что он сын знаменитого писателя Юрия Германа. Как выглядел Юрий Павлович, я не знала, так что мне не с чем было сравнивать. Потом уже мне говорили, что у них походка была совершенно одинаковая, и манера чуть-чуть сутулиться.
Хотя - вот удивительное сближение, - когда в том же 1968 году я работала внешатным корреспондентом "Литературной газеты" и когда умер Юрий Павлович, именно меня послали собирать на улицах и в библиотеках короткие интервью по поводу этой утраты.
И еще одно странное мое сближение с Германами, более раннее. Когда в 1947-м я пошла в школу, Юрий Павлович написал повесть "Подполковник медицинской службы", герой которой - военврач по фамилии Левин и по национальности еврей. И написал Герман повесть в самый разгал космополитизма.
Именно тогда появились первые статьи о космополитах. Я помню чудовищную карикатуру Кукрыниксов - огромная помойная свалка, на ней полувороны-получеловеки с огромными клювами и в цилиндрах, наподобие тех, которые рисовали на головах акул с Уолл-стрита. На одном из воронов написано "Борщаговский" (писатель Александр Борщаговский, отчим Светланы Кармалиты - прим. ред.). В результате про Юрия Павловича написали статью, которая называлась "Оруженосец космополитизма". Леша всегда смеялся: "Мой папа был оруженосцем у твоего папы".
Как оказались вдвоем
В то лето в Коктебеле, по молодости лет, меня совершенно не интересовало, кто чей сын. Просто однажды в моей коктебельской компании появился еще один человек. Вокруг было много людей самого разного возраста, от 25 до 60 лет, все мы собирались по вечерам в беседке, где сидели, выпивали, кто что принес, обсуждали по многу часов всякие интеллигентские проблемы.
И у меня ощущение, что мы буквально с первой же секунды оказались вдвоем - в этой огромной компании. Но Леше казалось, что я мало уделяю ему внимания, и на второй день он ушел в Сердоликовую бухту. Его не было до самого вечера. Он думал, что меня этим наказывает, что я буду страдать, беспокоиться, куда он исчез.
Но все эти глупости исчезли, когда наши войска вошли в Чехословакию. Разразилось что-то невероятное в нашей компании. Я-то точно испытывала шок, потому что в Праге жили одни из моих самых близких друзей, чехи. И то, как мы с ним обсуждали служившееся, как он меня поддерживал, я поняла, что мы с ним одинаково думаем, чувствуем...
Круги московские и ленинградские
В ленинградскую жизнь я вошла не так уж легко. В Москве у меня были два круга - в одном Саша Курляндский и Аркаша Хайт (писатели, сценаристы, создатели мультсериала "Ну, погоди!"). Второй круг включал Леву Копелева (литературовед, правозащитник, диссидент, прототип Рубина в книге Солженицына "В круге первом" - прим.ред.), который вовлек меня в самиздатовское движение, Василий Аксенов. Помню, как Вася читал в нашей маленькой компании свою "Бочкотару", мы хохотали как безумные, а потом опомнились: "Ты что, Вася, это очень страшно!".
Короче говоря, попала я в Ленинград. Поскольку Леша привез московскую дамочку, на смотрины собралась вся его компания. И пока они, эрудированные, умные вели какую-то беседу, я накрыла стол и забыла положить приборы. На что Владимир Венгеров подколол: "А вообще у нас в Ленинграде полагается класть приборы".
Поначалу они ко мне отнеслись даже не столько с предубеждением, сколько с опаской: приехала тут за Алексеем. Но мне, с моим прошлым - украинским детством, космополитизмом, самиздатом, - было все равно. И в конце концов, они меня приняли.
Как пошла за ним
Конечно, как художник Леша состоялся бы, не будь меня. Но я глубоко убеждена, что в ту секунду, когда Леша в первый же день нашего знакомства взял меня за руку, и сказал: "Ты пойдешь со мной", - он перестал быть одиноким. Причем, не отдавая себе в этом отчета. Конечно, когда мы ссорились, он кричал, что ему надо было жениться на домохозяйке, что ему нужна "жена-булка", но на самом деле ему нужен был рядом человек, который не просто его понимает, но и мыслит так же, как он.
Что думали о войне
Мы на многое смотрели одинаково. И одинаково много думали о войне. Как-то мы в Красногорском архиве смотрели военную хронику - оператор снял гибель бегущего солдата. Леша попросил прокрутить пленку обратно. Прокрутили. Солдат встал, и побежал обратно - на наших глазах он стал живым. Мы все время думали об этом…
Вся история человечества пронизана войнами, и это многое говорит о природе человека. Что-то есть в нас - какая-то ничтожная частица, кровоток, или загогулина в мозгу, которая делает нас агрессивными. Почему два человека, которые вначале просто спорят, в конце концов, входят в такой раж, что готовы на убийство? А если это происходит в массовом порядке? Почему вдруг может произойти Бабий Яр, где едва не погибла я со своей мамой?
Конечно, то, что произошло тогда, я помнить не могу. Но мама моя рассказывала про оккупацию, которую она прошла со мной маленькой на руках. Первые дни оккупации Киева не предвещали страшной беды. Немецкие солдаты трепались с украинскими девушками, налаживали быт, ничего особенного не происходило. Пока в город не вошли эсэсовские войска… В Бабий Яр мы едва не попали случайно - мама вместе со мной пошла провожать подругу-еврейку. Люди шли с вещами, едой - все готовились к длинному путешествию. И уже перед последним кордоном из этой адской очереди мою маму - славянскую молодую женщину с ребенком, - выбросил немецкий офицер.
Чем занимались в тяжелые времена
За Лешей я была готова отправиться куда угодно. Помню, после того, как картину "Мой друг Иван Лапшин" положили на полку (где уже много лет лежала "Проверка на дорогах", "Седьмой спутник", запрещенный для показа по телевизору, где побывали "20 дней без войны", и если бы не ожесточенная борьба Константина Симонова, там бы и остались), мы безуспешно пытались найти хоть какую-нибудь работу. Тогда Леша сказал: "Поехали жить в Норильск, там есть театр, буду ставить спектакли". Ну что ж, Норильск, так Норильск. Другое дело, что и в Норильске нам ничего не дали делать… У нас не было денег, не было возможности их заработать, и от нас очень многие отвернулись. Спасло лишь то, что нам было, где жить.
Хотите, расскажу вам, чем мы с Лешей занимались в самые тяжелые времена? Мы сидели вечерами, разговаривали, старались смешить друг друга. Ну, например, была такая тема. Я Лешу спрашивала: "Котик, а что будет, когда ты станешь великим режиссером?" И пошло-поехало, кто во что горазд. Я говорю: "Лешенька, тебе мама звонит из Москвы, возмущается: "Надо же совесть иметь, ну, пусть мы не уважаем его как политика, но надо же уважать, как человека, вот уже в седьмой раз звонит Мао Цзэдун! Подойдите же, наконец, к телефону!" На что Леша отвечает: "Да я к телефону не подхожу, потому что отбоя нет! Брежнев, вот, звонил четыре раза…" И вот так, в абсолютной тишине, всеми забытые, мы веселили себя абсурдными диалогами: "а что будет, когда Котика объявят великим". Мы за реально существующих людей придумывали их реакции и свои.
Почему Герман не снял "Трех мушкетеров"
У Леши было очень много замечательных идей. Как они рождались у него в голове, я не знаю. Но однажды наступал момент, когда он мне говорил: "Вот, слушай, а если такая история…" Случалось, я с ним спорила, чему-то противилась. И всегда терпела поражение. И только однажды я победила. Как-то Лёша заметил: "Слушай, а давай снимем "Трёх мушкетёров"?
Я вначале обрадовалась, а потом осторожно спросила: "А как ты хочешь снять?" - "Ну, конечно же, приблизим к тому времени". - "Это значит, к тому времени, когда содержимое помойных вёдер выливалось на улицы и по Парижу текли нечистоты? Никогда!!! Я не позволю тебе, - кричала я, - испортить счастье моего детства! Никогда! Умру, но не дам!!!"
Я не понимаю тех, кто в штыки воспринимал физиологичность "Трудно быть богом", не зная, что такой и была средневековая жизнь. Но когда дело коснулось обожаемых мною "Трёх мушкетёров", тут и я дрогнула...
Почему не уехали в Америку
Нас все время звали в Америку, давали жилье, деньги. И я знаю, что Леша как-то признавался, что если бы, мол, не я, он бы не выдержал и уехал после того, как на полку положили "Проверку на дорогах". Но на самом деле никуда бы он ни уехал - со мной, без меня. Мы всегда были патриотами, как бы сегодня это ни звучало. Мы никогда не искали ответа на вопрос, почему мы - патриоты. Нам просто нравилось здесь жить. Боялись мы собственной страны? Боялись. Боялись всегда, боялись того, что вдруг может хлынуть что-то такое чудовищно-страшное, и нет этому противодействия.
О силе и сомнениях
Леша был очень сильный и очень мужественный человек. Другое дело, что при всех его криках, эмоциях, он был беззащитен перед жизнью. Такое бывает у сильных людей. Он не ждал от жизни ничего хорошего. Хотя при этом сопротивлялся, боролся. В этом смысле он был несгибаемый боец.
И знаете, у него было еще одно парадоксальное качество. Он всегда сомневался в себе. Ему казалось - и выбить из него это было невозможно, - что кто-нибудь придет и скажет: "Слушай, а что ты тут делаешь?"
О крыльях и надеждах
Помните дона Тамео, у которого в финале на плечах крылья - он учится летать. Разве это ни о чем не говорит? Эта картина - художественное проявление отношения Леши к тому, что происходит на Земле, в мире, в котором идиллии нет и не будет. А значит надо жить в этих условиях. И оставаться человеком.
Увы, интеллект всегда слабее грубой силы, но ведь в конечном счете спустя время побеждает интеллект. Побеждает Мейерхольд, побеждает Мандельштам. Так же когда-нибудь победит и Румата, который строит университет взаимен разрушенного черными монахами. Это, конечно, вселяет какую-то надежду. Другое дело, что погибших ведь не вернешь.
О встрече в раю
Это одна из самых привлекательных вещей на свете - что энергия никуда не девается. Правда это или нет, но я физически ощущаю присутствие Леши дома. Что это? Как это можно объяснить? Я не знаю.
Вы знаете, недавно мне пообещали место в раю. Муфтий, с которым я познакомилась в Дагестане. Я там была в связи с потрясающе интересным проектом под названием "Имам Шамиль. Ахульго" (на горе Ахульго произошел один из трагических эпизодов Кавказской войны 1817-1864 гг., в котором были проявлены образцы мужества и героизма со стороны горцев Дагестана и со стороны русских солдат - прим. ред.), сценарий к которому мне предлагали написать.
Я растерялась от объема работы. А потом, после ухода Леши я не пишу сценарии, не хватает сил, энергии. Все это я объяснила попечительному совету. Муфтий, который тоже был там, выслушав меня, сказал: "Надеюсь, вы все же будете принимать участие в нашем проекте. И тогда вы будете в раю". Я согласилась, но в качестве редактора-консультанта.
Но знаете, что самое интересное? Я очень серьезно отнеслась к словам шейха. Но подумала: мне не важно, в раю я буду или нет, мое место, по земным нашим понятиям, там, где находится Лешечка. Я не знаю, верю я или не верю в Бога, в будущую жизнь. Но почему-то про себя понимаю: мы встретимся.
*Это расширенная версия текста, опубликованного в номере "РГ"