Цай Гоцян сделал в ГМИИ проект к столетию русской революции

Если для Шекспира весь мир был театр, то для Цай Гоцяна, выпускника Шанхайской театральной академии, обладателя Золотого Льва Венецианской биеннале 1999 года, лауреата Императорской премии (2012) и премии Asia Art Award (2016), вся планета Земля - выставочная площадка.

Нет, он не занимается лэнд-артом. Хотя, можно, наверное, считать разновидностью лэнд-арта его работу с огромным портретом Великого Кормчего, вырубленного в 1966 году на склоне горы. Укрыв портрет Мао длинными лентами холстов, он покрасил полотна в красный цвет, скрестив пропагандистский лэнд-арт и шелкографии поп-арта, а заодно напомнив о дорогой цене, заплаченной альпинистами, создававшими портрет на склоне горы: трое из них сорвались в пропасть.

Но в умении извлекать новые смыслы из знакомых произведений, помещенных в новый контекст, с Цай Гоцяном мало кто может сравниться. В здании бывшей электростанции, превращенной в Шанхайский государственный музей современного искусства (большой привет Тейт Модерн!), он показал инсталляцию "Девятый вал", где в старом рыбацком деревянном баркасе спасаются 99 животных (точнее, их модели). Образы Айвазовского, Ноева ковчега и извлеченной со дна морского затонувшей китайской лодки подкрепляли друг друга, предлагая зрителю почувствовать, что homo sapiens вполне может оказаться "лишним" видом на планете.

На биеннале в Венеции в 1999 художник показал скульптурный ансамбль социалистических времен - про борьбу крестьян с феодалами… Только скульптуры были из необожженной глины и трескались и превращались в руины на глазах изумленной публики.

Великую китайскую стену Цай Гоцян "удлинил" на десять километров с помощью "стены огня" - в рамках "Проектов для инопланетян". Время, огонь, образы искусства прошлого и катастрофа  - вот материал, с которым работает Цай Гоцян.

Вот и в московском проекте он соединил в монументальной инсталляции в дворике перед входом в ГМИИ им. А.С. Пушкина образы березовой рощи (отсылка к Куинджи?), фильма "Броненосец Потемкин" Эйзенштейна и баррикады… Детские коляски и кроватки, сваленные в кучу на лестнице, из которых растут березки, конечно, образ не только всепобеждающей жизни, но "поглощения" природой катаклизмов человеческой истории. Не прорваться в прошлое, не предложить очередную реконструкцию, отличную от варианта фильма "Октябрь", но войти в почти державинскую "реку времен", что "топит в пропасти забвенья народы, царства и царей", пожалуй, вот идея художника.

Река, созданная Цай Гоцяном, идет в пространстве музея по нескольким руслам. С одной стороны - черно-белое полотно, в которое пороховым взрывом впечатаны сто фотографий за сто лет, минувших с 1917. Это, собственно, "Река". С другой стороны - "Сад" с алыми маками и гвоздиками и… жизнерадостными плакатами советской поры. Тут уже работал цветной порох, отсылающий к праздничным фейерверкам. А между ними - поле жизни, на которое зритель вступает пройдя под шелковым полотнищем со строкой из "Интернационала"…

При всей любви Цай Гоцяна к спецэффектам, фейерверкам и взрывам было бы несправедливо решить, что Цай Гоцян вроде Джорджа Лукаса для современного искусства. Тот, кто воспользовался возможностью увидеть процесс создания "пороховых" свитков в павильоне №22 на ВДНХ, мог почувствовать трагическую амбивалентность процесса работы. Непредсказуемость финального отпечатка, полученного в результате взрыва, и нежная размытость черных тонов, напоминающих рисунок тушью, - лишь одна сторона контраста. Не менее очевидно и другое: взрыв, создавая отпечаток, одновременно уничтожает изображение. То самое, отсылающее к документальному свидетельству фотографии. Произведение художника становится в таком случае "следом", "отпечатком" катастрофы и жестом "стирания" памяти.

В этом случае трудно отделаться от ассоциаций с известным фильмом Тони Харрисона "Тень Хиросимы" (1995), в основе которого - отпечатки человеческих фигур на камнях, выжженные ядерным взрывом. Цай Гоцян начинает работать с порохом с середины 1980-х, но учитывая, что он жил в Японии почти десять лет, с 1986, и что с образами ядерного "гриба" он работает постоянно, плотная связка его фирменного приема с "отпечатком" от ядерного удара кажется очевидной. Другое дело, он не склонен подчеркивать гиньоль, но моделирует взрыв, эту мини-катастрофу, как шоковый опыт встречи "наивного" зрителя с "исчезновением", "стиранием" следа прошлого. Тот, кто ждет слова "концептуализм", может его использовать, но опыт, предложенный Цай Гоцяном, лишен умозрительности. Напротив, он предельно чувственный.

Точно так же предельно конкретным и личным для Цай Гоцяна оказывается опыт революции. На выставке отпечатки фотографий и слова "Интернационала" соседствуют со спичечными коробками, украшенными отцом художника виртуозной росписью тушью. Отец Цай Гоцяна был художником, каллиграфом, страстным библиофилом, который все заработанные деньги оставлял в антикварном магазине. "Во времена культурной революции его отец сжег свою библиотеку за три ночи в саду. Сохранять ее было смертельно опасно, - рассказывает куратор выставки Александра Данилова. -  Сын помогал ему. И лишь много лет спустя Цай Гоцян обнаружил, что самые ценные свитки отец зарыл в саду, предварительно написав на обороте драгоценных древних миниатюр цитаты председателя Мао. Вместо охранной грамоты".

В те годы, когда отец сжег библиотеку, которую собирал всю жизнь, будущий художник ходил во главе отряда школьников с барабаном. И - слушал по ночам запрещенное советское вещание на китайском. С тех пор мелодия "Подмосковных вечеров", древние китайские свитки с чудесными стихами и живопись Левитана и Крамского оказались для него связанными сладостью прикосновения к тайне культуры, знания и революции. Надо ли объяснять, почему, создавая проект "Октябрь" в Москве, Цай Гоцян не бьет в барабан, но предлагает поэтическое осмысление нашего общего трагического опыта столетия?

Взрыв, клубы дыма, волонтеры в масках, бегущие к полотну (каждый - к заранее определенному месту) тушить искры и загорание, пожарные наготове, и зрители, спешащие от гари и резкого запаха к выходу… Так в павильоне №22 ВДНХ создавалось длинное полотно-свиток "Река" для проекта "Октябрь". После того, как "Реку" стало возможно увидеть, Цай Гоцян дал блиц-интервью "РГ".

Среди трафаретов с фотографий, что были выбраны для создания 20-метрового "порохового" полотна "Река", в самом конце был и ваш автопортрет. Такой образцовый классический автопортрет художника в мастерской, но за спиной - картина Крамского "Незнакомка". Почему вы сфотографировались именно с ней?

Цай Гоцян: Моя история постижения искусства связана с Россией, с традициями русской живописи. И в автопортрете мне хотелось подчеркнуть это. Когда я был молод, я копировал картину Крамского "Незнакомка". Естественно, по репродукции. Так что автопортрет отсылает к реальному эпизоду в моей жизни.

Этот прыжок от живописи XIX века к письму порохом, взрывами был попыткой соединить западную и восточную традицию? Поскольку порох был изобретен в Китае…

Цай Гоцян: Нет, это не совсем так. Когда я изучал искусство и сценический дизайн в Шанхайской театральной академии, то мой учитель был учеником Константина Максимова, замечательного русского мастера, который преподавал в Китае с 1955 по 1957 год. Традиции живописи маслом, шире - европейской живописи - пришли в Китай именно благодаря ему. Его имя помнят и знают в Китае. Порох же появился, поскольку я искал собственный язык выражения в пространстве современного искусства, свой способ высказывания.

Вы считаете, что любое развитие связано с катастрофой, взрывом, и, как следствие, это естественная часть истории?

Цай Гоцян: Моя позиция такова. Лучше бы, если бы история не знала ни войн, ни катастроф, ни бедствий. Но поскольку они данность нашей истории, мы обязаны эти события осмысливать вновь и вновь.

1 кг пороха в составе пиротехнической смеси для создания 20-метрового полотна.

350 детских кроваток, колясок и колыбелей москвичи отдали для подготовки проекта Цай Гоцяна.

500 берез выращено в питомнике для проекта "Октябрь".

*Это расширенная версия текста, опубликованного в номере "РГ"