В Берлине отпраздновали 275-летие Штатсоперы
Так же, как и в исторический день открытия Берлинской оперы 7 декабря 1742 года, когда прусский король Фридрих Великий, не дождавшись окончания строительства театра, потребовал дать первую премьеру - оперу "Цезарь и Клеопатра", так и в нынешней ситуации музрук Штатсоперы Даниэль Баренбойм подготовил торжественную программу к юбилею Штатсоперы в экстремальных условиях еще не оконченной в здании стройки.
Тем временем, спикеры юбилейного вечера помянули со сцены не только имя Фридриха Великого, чья культурная стратегия могла бы послужить образцом для современных госдеятелей: Фридрих, в частности, утвердил новый - государственный статус оперного театра в немецком обществе. Речь зашла и об актуальной политической ситуации, сложность которой, по словам интенданта Юргена Флимма, состоит в неспособности канцлера Меркель сформировать правящую коалицию. Однако "мы почти не замечаем, что у нас нет правительства", - пошутил интендант под дружный смех в зале. Программа вечера, по крайней мере, отражала более стабильные для немецкого общества ценности: звучали сочинения композиторов, связанных на разных этапах истории театра с его оркестром - Феликса Мендельсона, Рихарда Штрауса и Пьера Булеза. Как сказал Баренбойм, это выступление для него самого было тестом на новую акустику зала, изменившуюся после реконструкции: "сначала маленький, легкий Мендельсон, затем огромный оркестр в Булезе, где струнных больше, чем даже в Рихарде Штраусе, наконец, колоссальная по составу "Жизнь героя" Штрауса".
И в каждом из этих форматов Баренбойм смог найти тончайший баланс в звучании оркестровых групп и динамики. Легкость, полетность, чистейший звук деревянных и "вуальные" струнные в стремительном движении Скерцо из "Сна в летнюю ночь" Мендельсона. Потрясающие акустические эффекты в "Нотациях" Булеза: тихие брожения, застылости, рассыпания звука, сюрреалистический, агрессивный "бег" меди во II "Нотации", внезапные обрывы финалов, сарказм. И совсем другой - романтический Баренбойм в поэме "Жизни героя", развернувшейся как элегия жизни, ее борьбы, фанфар, разочарований, мелких флейтовых "дрязг" и красоты чувственности в бесподобном скрипичном соло Джиун Ли (JioonLee).
Первой же премьерой на модернизированной сцене Штатсоперы стала опера "Гензель и Гретель" по сказке братьев Гримм. Эта партитура, написанная адептом Вагнера Хумпердинком и традиционно исполняющаяся в немецких театрах в рождественские дни, не шла на сцене Штатсоперы уже несколько десятилетий. Премьеру волшебной сказки поручили режиссеру-радикалу Ахиму Фрайеру, известному в России постановкой моцартовской "Волшебной флейты" в Новой опере. В "Гензеле" Фрайер выступил режиссером, сценографом и художником по костюмам одновременно, создав своего рода балаганную феерию с современным социальным подтекстом, где Ведьма, соблазняющая детей Гензеля и Гретель сладкими пряниками и марципаном, представляет собой аллегорию современной рекламы и общества потребления. Ведьма, поющая тенором (Стефан Рюгамер), появлялась на сцене не в человечьем облике, а в сюрреалистическом образе, собранном из ширм, гигантского носа и сосисочного рта, покрытая изображениями продуктов питания, с руками, отделенными от тела, крепко захватывающими поддавшихся на соблазны детей. Место действия - балаган с ширмами и экраном, в котором появлялось то лицо раскланивающегося дирижера Себастьяна Вейгле, то каракули, изображающие лес, сладости, абстракции. Естественно, что в таком формате спектакля психологических типажей на сцене не было.
Два странных существа с диспропорциональными фигурами, с огромными головами из папье-маше и вращающимися глазами - это главные герои сказки Гензель и Гретель (Кэтрин Вундсэм и Эльза Дрейсиг, чьи голоса доносились из-под шлемов). Симпатичные "уродцы" нелепо двигались по сцене, неуклюже танцевали, исполняли веселые куплеты, играли с гигантской кошкой-мимом на человечьих ногах. Отец (Роман Трекель) и Мать (Марина Пруденская из Петербурга) иллюстрировали балаганные типы крикливой жены и мужа-выпивохи. Действие у Фрайера постепенно смещалось в формат феерии, кульминацией которой стал сон Гензеля и Гретель: цирковое антре с участием фокусника-отца, балерины-матери, ряженых медведя, слона, кота, Санта Клауса и других персонажей, буйно заполнивших время чарующей хумпердинковской музыки. В финале спектакля рекламная Ведьма сгорала в огне электрического "мирового пожара" и над ликующей толпой, освободившейся от "потребительской зависимости", неоновым светом вспыхивало слово Revolutio. Правда, о какой революции шла речь, было не ясно, да и не важно - балаган есть балаган. Зато реально ценным в спектакле был его музыкальный хай-класс, оценить который смог каждый, кто досмотрел "Гензеля и Гретель" до конца.
*Это расширенная версия текста, опубликованного в номере "РГ"