Поделиться
Демарш Макрона вызвал у вложивших в стенд колоссальные усилия устроителей - Института перевода и Роспечати - опасения, что впечатлительные иностранцы будут избегать "российский сектор" как своего рода монастырь из "Имени розы", где все выставленные на витринах фолианты, должно быть, смазаны в уголках страниц ядом. Солсберийское заклятие однако ж не подействовало или возымело обратный ожидаемому эффект: отравленные неслыханными заявлениями в газетах читатели потянулись на российский стенд за антидотом; возможно, их солидарность не распространялась так далеко, чтобы скупать пачками книги П. Басинского и И. Богатыревой, однако они листали самые подозрительно выглядящие фолианты и отважно фотографировались в масках Пушкина, Толстого и Тургенева. Французы одержимы комиксами, которые представлены на Салоне во всех видах: сказочные, политические, порнографические, ориентальные, научные. Именно этот жанр вдруг потеснил все прочие не только на лотках, но и в самой атмосфере Салона, когда в ней вдруг сгустился гротескный призрак "страны-изгоя": одно дело просто сходить на публичный разговор каких-то иностранных авторов и совсем другое - поглядеть на приключения, так сказать, большевиков в стране Тинтина. И если высокая явка - в самом деле признак легитимности, то статус русской литературы по-прежнему остается незыблемым.
Парижский салон - гораздо более камерное мероприятие, чем, к примеру, Франкфуртская ярмарка; да, 3000 авторов, да, 800 мероприятий, да, здесь можно подписать книжку у Амели Нотомб и Бернара Вербера, однако вероятность встретить осенью в Германии по-настоящему крупную рыбу вроде Уэльбека, Бегбедера, Каррера или Эшноза выше, чем весной в Париже. Все это тоже сыграло России на руку: если во Франкфурте российский стенд был лишь островком в огромном архипелаге других, то в Париже выглядел целым континентом: огромным, густонаселенным, самодостаточным и не зависящим от протекции и благоволения того или иного иностранного чиновника. Если вам нужно было увидеть на Салоне настоящего живого классика - много классиков, столько, сколько потребуется, то все навигаторы указывали путь на белые литеры: Lire La Russie - "Читай Россию".
Окаймленный висячим красным штакетником - воздушная железная дорога, напоминающая об эпохе Красного колеса, - русский стенд похож на только что прибывший в павильон Салона агитпоезд, вокруг и внутри которого специально обученные люди делают историю - в режиме "здесь и сейчас". Пока в одном "вагоне" презентуют сборник богоискательских эссе, в другом - любовный роман, в третьем обсуждают жанр военных очерков и проблему феминизма в современной сатирической антиутопии: чрезвычайно комфортное пространство для самой требовательной парижской барыньки, мечущейся между молельней и будуаром.
И если посетители, пришедшие "к нам", наслаждались доступными контрастами, то российские участники - гуляя среди "их" стендов - осмысляли сходства и различия. Можно ли в России продать полтора миллиона экземпляров какого-либо комикса в год? Нет; а вот во Франции - запросто. Французы одержимы будущим; а русские - пытающиеся обрести новую идентификацию через историю - прошлым: отсюда бум "романов-пеплумов", разного рода реконструкций, и литературных биографий, авторы которых вглядываются в портреты Толстого, Горького, Катаева и Солженицына, как в зеркало.
Различий, однако, меньше, чем сходств. Как и французские, российские читатели испытывают острый интерес к политике - отсюда и бум книг о Трампе и о Путине в серии "Разгадываем феномены", и круглые столы, участники которых начинают с Буало и Бахтина - чтобы тут же съехать на обсуждение степени неприемлемости прилепинских "Писем с Донбасса".
Литература и политика - разные миры, день и ночь, - только теоретически; солнце не стоит на месте, и рано или поздно наступает та часть суток, когда всякий литературный предмет начинает отбрасывать политическую тень - достаточно длинную, чтобы те, кто оказался рядом, ощутили изменение температуры. В этот момент адресованная писателю Евгению Водолазкину улыбка актрисы Фанни Ардан воспринимается как знак солидарности - и протеста против демонизации русской культуры; в приветственном тосте Фредерика Бегбедера (газета "Technikart") - "в России сложно быть писателем... Свободы с каждым часом становится все меньше... У себя дома мы притворяемся свободными внутри тюрьмы" - слышится метафорическое предостережение прежде всего соотечественникам; и даже Ж.-П. Сартр на стенде Gallimard в этом году щурится с портрета как-то особенно скептически, словно с намеком: "Яд - это другие".
Самый частый вопрос, которым озадачивали на встречах и круглых столах писателей: с чем вы приехали на Салон в Париж, какой месседж хотите донести до читателей? Кого вы тут представляете - власть? Государство? Самих себя? Отвечали кто во что горазд - у каждого писателя свои тараканы в голове, но сама пестрота стаи литераторов, приехавших в Париж, свидетельствует как раз о том, что ни у кого - и у государства тоже - нет не то что монополии, но даже контрольного пакета в АО "Русская литература".
Либералы и почвенники, ястребы и голуби, лауреаты серьезных премий и легкомысленные авторы бестселлеров-однодневок, все они, так или иначе, давали понять в Париже, что занятие литературой - даже если, как в случае Захара Прилепина, это еще и род социальной и политической практики, - не подразумевает ни необходимости обязательных отношений с властью, ни демонстрации лояльности, ни запрета на критику. И если государство и контактирует с писателями, то не для того, чтобы гуртовать их, а потому, что воспринимает литературу как институцию, которая увеличивает степень доверия в обществе, обеспечивает плюрализм мнений - и цементирует социум не сверху, а снизу.
В сущности, по внешним признакам нынешнего русского писателя сложно отличить от европейского - ну разве что чуть больше растрепанных бород и съехавших набок галстуков, чуть меньше красных носов и фиолетовых шарфиков.
Нам приятно, лестно, выгодно, когда нас переводят на ваши языки; нам не хотелось бы оказаться в изоляции - ни в блестящей, ни в убогой; мы не переоцениваем собственные возможности - ни по части экспансии в западную книжную индустрию, ни касательно перспектив появления в России "глобального хита", вроде того же "Имени розы"; и меланхоличное замечание В.С. Высоцкого - чья фотография осеняет литературный иконостас российского стенда - о том, что "мы нужны с тобой в Париже как в бане пассатижи", по-прежнему актуально.
Однако теперь в этих строчках чувствуется больше удовлетворения, чем горечи. Меняются не только времена, но и температура - живем-то как на вулкане; и пусть в бане эти самые пассатижи и не являются предметом первой необходимости, однако от сложных случаев в жизни никто не застрахован, и если где-нибудь в жарком месте вдруг потребуется закрутить гайку или вытянуть что-нибудь ненужное и откровенно мешающее окружающим, то у кого будет соответствующее оборудование?
Правильно: у нас.