Поделиться
Около 500 работ из 30 зарубежных и российских собраний (в том числе Русского музея, Центра Жоржа Помпиду, Музея Людвига, венской Альбертины, лондонской галереи Тейт, Музея Виктории и Альберта…) дают возможность войти в яркий мир Михаила Ларионова, художника, декоратора "Русских балетов" Дягилева, футуриста, вошедшего в историю не только эпатажным гримом, но и футуристическими книгами, хореографа, коллекционера и библиофила…
Глеб Поспелов, один из исследователей творчества Ларионова, заметил очень точно, что мир у Ларионова представал "растущим и тянущимся, как тянутся ветви, отходящие от стволов". Вот и экспозиция выстраивается, как дерево, давая возможность неожиданных поворотов, сравнений, смен ракурсов. Она дарит вольность путешествия и радость открытия.
В одной из своих черновых записей художник, ведя свою внутреннюю полемику с кубизмом, заметил, что появились "искусственные производители своей индивидуальности, г-н Леже ходит по своей дорожке, если его встретишь на дорожке Брака, то это уже не будет Леже". (348) Так вот, Михаила Ларионова можно встретить на самых разных дорожках (от импрессионизма до примитивизма, от абстракции лучизма до графических "портретов" моря, заставляющих вспомнить китайские пейзажи тушью), и сомнений, что перед нами именно Михаил Ларионов, ни малейших. Его индивидуальность впечатляет именно органичностью, разбросом интересов, пылкостью увлечений…
Кто еще может писать волов на отдыхе или верблюдов, передавая не только их монументальность, но сияние цвета характерными мазками импрессионистов? Своих павлинов и хрюшек он пишет в восхищении перед невероятной щедростью красок природы - словно парадные портреты прелестных заказчиц. Внимание к животным он сохранит и в позднейших работах. Если взглянуть мимоходом на позднюю картину "Воскресным днем" (конец 1920-х - начало 1930-х), то на первый взгляд, перед нами обычная жанровая сценка - воскресная прогулка в парке близ Сены. Лодочка на реке вдали, две дамы с зонтиками, выгуливающие собачек, а у противоположного края полотна - испуганная девочка, удерживающая своего пса, рвущегося в бой. Этого героя уже заметила одна из собак одной из дам. Словом, сюжет этой мирной картины определяется непростым раскладом отношений …собак. Тончайшая, почти монохромная живопись, передающая нежный свет осеннего дня, соединена с ироническим, почти гротескным сюжетом.
И наоборот, жесткая "солдатская серия", где ларионовский неопримивизм вроде бы достигает обманчивой простоты лубка - с неожиданным введением в картину то добродушного ругательства, то мечтательного подсчета окончания срока службы, поражает продуманностью цвета и композиции. Написанное словно с натуры "Утро в казарме. Мотив из солдатской жизни" (1910), впечатляет не только знанием повседневных деталей (а художник Ларионов отслужил вольноопределяющимся положенное время), но и контрастом разных пространств. Темный интерьер казармы, подсвеченный распахнутой дверцей горячей печи, контрастирует с окном, где на заснеженном плацу идет муштра солдат. А на стене - картины героических свершений, на которые, разумеется, никто не смотрит. Некогда, не до этого. Это "домашняя" интонация, представляющая казарму как своего рода "холодный дом" - между учением и мечтой об оставленном доме, акцентирует взгляд "изнутри" солдатской жизни. Не мечта о подвигах и славе, а мечта о "солдатской Венере", ну и отдыхе, разумеется…
"Я люблю интимность", - заметит как-то Ларионов. Впору рассмеяться. Это он-то, организатор скандальных выставок "Бубновый валет", "Мишень" и "Ослиный хвост", футурист со стажем, заводила диспутов, плавно переходящих в драку, аттестует себя как любитель интимности? Ничего себе лирик… Серия его "Венер", среди которых - солдатская, кацапская, еврейская, вероятно, реплика на "Олимпию" Мане, как его "Купальщицы" - диалог с Гогеном. Но можно поискать аналоги поближе - среди тех, что вдохновляют на подвиги служивых. И тем не менее свою собственную "Венеру", рядом с которой он пишет и свое имя - Михаил, художник рисует почти улетающей на небеса., за угол ее простынки, смахивающей на белоснежное облако, тянет ангел с крылышками, а с другой стороны - голубь с письмом летит. И дата - 1912 - тут же, крупным шрифтом. Смелое соединение "низкого" жанра лубка, почти детской картинки, с лиричным высказыванием от первого лица - для Ларионова не эпатаж, а способ добраться "до сущности".
Это умение идти прямиком к "сущности" откроется в его театральных работах для русской антрепризы Дягилева. Редчайшие эскизы и костюм Шута, афиши балетов, с нарисованным поверх профилем художника, - констатируют то, что было очевидно в его "провинциальной серии". Мир Ларионова дышит театром - народной драмы, комедии и высокого искусства балета. И потому в него хочется вернуться вновь и вновь - чтобы увидеть каждый раз неожиданный новый спектакль.