Все началось с того, что пропал Сашка Скорынин. Работал он в молодежной газете в городе Благовещенске, и вот совершенно случайно я узнаю, что он уволился и уехал неведомо куда, никого не предупредив.
За месяц до его исчезновения я получил письмо, в котором Саша писал, что работать в журналистике стало душно и невыносимо, профессия все больше и больше превращается в лизоблюдскую и холопскую. На рукописном листочке с его бисерным почерком стояла дата - май 1974 года.
Два года назад мы с ним закончили факультет журналистики на Урале и приехали работать на Дальний Восток: он в Благовещенск, я в Хабаровск. Вроде бы учились вместе, одни лекции слушали, по одним учебникам готовились к сессиям, а вот поди ж ты - мне в профессии не душно, а ему - душно. Теперь-то я понимаю: возраст у нас был разный (Саша постарше), да и книжки мы читали разные; в его чтении было куда больше кислорода, чем в моем. Оттого-то в разгар брежневского застоя трудно дышать в газете стало ему, а не мне. Словом, Сашка пропал: ни писем, ни вестей, ни звонков.
Летом того же года я прилетел в командировку в Амурскую область. Там начинались изыскательские работы трассы века - Байкало-Амурской магистрали. Главный изыскатель БАМа Александр Алексеевич Побожий долго размышлял, куда бы меня отправить, но в конце концов вопрос решился сам собой: "Вон во дворе вертолет лопастями крутит, - сказал он, - лети-ка ты в партию Петра Баулина, путь неблизкий, зато ребята там хорошие".
К Баулину, так к Баулину! Я забрался в Ми-6, штурман закрыл дверь, и мы взлетели. Я огляделся. Два огромных бака с горючим, шесть ящиков со свежей капустой, мешок картошки и деревянный ящик с бутылками питьевого спирта - это все, что мы везли в партию Баулина. Примерно через полтора часа внизу мелькнула змейка речки. "Это Брянта, - сказал штурман, - скоро садимся". Еще минут десять, и вертолет приземлился на речной косе. Встретила нас милая девушка-повариха. То-то радовалась она капусте и картошке. Ящик со спиртом тихо и быстро унесли в палатку начальника партии. Оказалось, что все изыскатели - на трассе. Я стал ждать, когда они вернутся в лагерь.
В седьмом часу вечера на мари загрохотал гусеничный тягач, и уже через пять минут на галечник из недр этого чудовища посыпался веселый изыскательский народ. Последним из тягача вылез рыжий парень с опухшей от мошки и комаров физиономией.
Я ахнул и присел на ящик с капустой: это был Сашка Скорынин.
Мы обнялись, хлопали друг друга по бокам, потом он показал мне лагерь, потом мы ушли в палатку к Баулину, где втроем употребили по назначению бутылку спирта, закусывая блюдом из привезенной капусты. Оказалось, что у Сашки день рождения, 18 июня. А я, позорник, забыл. Зато и теперь, более чем сорок лет спустя, помню дату нашей встречи на Брянте.
Утром мы искупались в холодной речке, Сашка вручил мне рейку, сам взял теодолит, и мы отправились на трассу. Так и провели день: я держал рейку, он глядел в окуляр теодолита. Мошка нещадно поедала нас, но мы не замечали гнуса. Мы разговаривали, как в студенчестве - о самом главном: о журналистике, о свободе, о социализме, о Брежневе, о диссидентах, о партии, о комсомоле, о Солженицыне, о любви счастливой и несчастной, о том, почему люди приезжают сюда на БАМ, что здесь ищут, что находят... Почему приехал он, сбежав из города и журналистики, почему приехал я, из города и журналистики не сбежавший? Уже в конце дня я спросил его: слушай, а чего мы там измеряли с тобой, ты хоть бы объяснил. "Считай, что мы с тобой, - объявил он торжественно, - начертили осевую линию будущей магистрали".
На следующее утро на нашей косе приземлился вертолет: надо было улетать. Мы обнялись. Я летел и думал о том, что мы с ним выбрали разные партии. Я - КПСС, он - изыскательскую партию Петра Баулина. Я думал, кто же из нас прав, уже предчувствуя правильный ответ...
Сегодня, спустя много лет, я полагаю, что по большому, гамбургскому счету, прав был Саша. Но если уж по тому самому счету - то надобно добавить и еще кое-что. Конечно, и мне из двух партий следовало бы выбрать изыскательскую. Но тогда многое из того, о чем я мечтал, в моей жизни не случилось бы.
Например, я не стал бы корреспондентом моей любимой "Комсомолки" в Новосибирске, а потом в Индии. (Для тех, кто не знает: собкором "Комсомольской правды" в ту пору можно было стать только будучи членом КПСС. Фактически отсутствие партбилета в журналистике очень часто играло роль запрета на профессию). Я не познакомился и не подружился бы с выдающимися журналистами того времени: Василием Песковым, Ярославом Головановым, Инной Руденко, Геннадием Бочаровым, Валерием Аграновским, Юрием Щекочихиным... Эти знакомства стали для меня настоящей профессиональной школой, которой я благодарен и по сей день.
Сегодня, глядя на этот снимок, я понимаю и другое. Если и существовало в комсомоле нашего времени что-то хорошее и полезное, то, пожалуй, это - ударные стройки. Ну, конечно же, я знаю и помню, сколько показухи, безалаберности, а то и просто идиотизма там было (впрочем, немногим больше, чем на других, неударных и некомсомольских стройках нашей страны). Речь о другом. Как я и Саша, на эти ударные стройки приезжали десятки тысяч молодых людей, только начинавших сознательную жизнь. И для большинства приехавших их личная жизнь и жизнь страны на какое-то время совпадали.
Поясню. Тот же БАМ, к примеру, для большинства молодых людей, приехавших строить магистраль, был не только самой главной и самой важной стройкой Отечества (ежедневное внимание телевидения и печатных СМИ к тому, что происходит на БАМе). Это было место, где люди находили любовь, заводили семьи, рожали детей, вершили карьеру или отказывались от нее...
Теперь такого нет. Теперь наши личные, частные судьбы и судьба страны отделены друг от друга. Оно и понятно: какой-никакой рынок, частная собственность, корпоративные и бизнес-интересы разных групп... Но когда кто-нибудь в очередной раз с болью начинает говорить о необходимости найти национальную идею, которая способна объединить, интегрировать людей, снова сделать население народом, то мне начинает казаться, что эта боль - фантомная, она сродни той, которая мучит по ночам старых фронтовиков, потерявших в боях ногу или руку: руки нет, но она продолжает болеть.
Возможно это болит наша память, в которой до сих пор есть то, чего на самом деле уже не существует: общее дело, общие трудности, общие биографии, которые позволяли ощущать себя поколением...
Почему нынешние главные стройки страны избавлены от молодежного призыва? Потому, что они требуют не разнорабочих, а квалифицированных профессионалов? Возможно, хотя это не главная причина, как мне представляется. Профессионалов можно набрать и подготовить, и не только в Турции, у себя в стране. Мне кажется, причина в том, что бескорыстные интересы этих, нынешним языком говоря, волонтеров, неизбежно придут в публичное противоречие с укоренившимися на наших крупнобюджетных стройках откатах, масштабном воровстве и наплевательском отношении к репутации Отечества.
Может быть, поэтому нынешним волонтерам доверена только сфера у-слуг. Волонтеры моей молодости претендовали на то, чтобы стать хозяевами.
...А Саша умер в Перми: открылась язва желудка, "скорая" приехала слишком поздно. Он все-таки вернулся в журналистику, но писал исключительно об охране природы. Через неделю после похорон наша такая же "скорая" почта доставила мне его письмо. Саша просил купить ему трехтомник Елены Блаватской "Тайная доктрина". Он продолжал искать ось своей магистрали