Поделиться
История рабочего парня Мэлса (Маркс-Энгельс-Ленин-Сталин), надевшего пестрый прикид и ставшего, на американский манер, Мэлом, - не просто история глупой юношеской эскапады, желания потрястись в буги-вуги. У нее много общего с той, что рассказана в знаменитом мюзикле Макдермота "Волосы": как и американские хиппи, стиляги советских суровых лет рвались к раскрепощенности и свободе самовыражения, бились за право на собственные увлечения, вкусы и выбор. Хиппи бунтовали против буржуазных благопристойных ранжиров, стиляги - против советской убогой аскезы. И фильм, и спектакль - об этом.
Пиджаки модели "вырви глаз" и ядерные носки давно исчезли даже из памяти поколений, а порыв к свободе самоценной личности остался - он вечен.
Этот проект режиссер Алексей Франдетти задумал давно и шел к нему долго. Тщательно подбирались актеры - они должны не только владеть пластикой и хорошо танцевать, но и, паря под колосниками, выполнять акробатические задачи, играть на саксофоне и петь. Композитор и великолепный аранжировщик Евгений Загот не только использовал хиты из фильма, но и создал композицию из ретро-шлягеров 50-80-х, объединив успешно придушенную эпоху стиляг с иными десятилетиями и подчеркнув важный мотив: летучие моды уходят - проблема свободы жива и теперь. Не знаю, в какой мере это было задумано авторами, но и обильные сленги спектакля - тоже взрывная смесь времен: например, "круто" тогда уж точно не говорили - это звуки уже нового тысячелетия.
Спектакль начинается доской почета, приколоченной к фасаду дома № 10 по улице Московской; в его подворотнях и полыхнет смертный бой комсомольских активистов с заморской "плесенью", которая завелась на здоровом теле советского общества. Бой лучезарного марша "Утро красит нежным светом…" с растленной эротикой саксофона и заморским Summertime из "шоу о черном калеке Порги и проститутке Бесс", как брезгливо писали в советских газетах об опере Гершвина. Схватка идеологий и мироощущений. Надо сказать, марш этот в иронически пародийной хореографии Ирины Кашубы выглядит очень энергично, даже мило - такое ощущение, что комсомольцы-добровольцы как бы ушедшей эпохи показывают новым временам средний палец: мы еще живее всех живых, ваше знамя, сила и оружие!
Стиляги 50-х непатриотично звали улицу Горького (ныне Тверскую) Бродвеем - Бродом. Так что у Алексея Франдетти были все основания делать спектакль в бродвейском стиле - с фирменной экспрессией, вихревыми ритмами и, разумеется, спецэффектными номерами, которые станут визитной карточкой шоу: завершающий первый акт вальс в межзвездном пространстве с полным отключением гравитации, ансамбль из трех Мэрилин Монро.
На Бродвее, правда, не обходятся без больших звезд мюзикла, но где ж их взять в Москве! - работают молодые артисты с еще не всегда сложившейся индивидуальностью, и потому отсутствие акцентов на личности (главный козырь фильма Тодоровского) делает спектакль актерски менее выразительным, чем предполагает положенная в его основу пьеса Юрия Короткова "Буги на костях". Олег Отс в главной роли спортивен, пластичен и обладает всеми универсальными умениями, которых требует жанр, но перевоплощение Мэлса в Мэла у него ограничивается сменой штанов: рабочий паренек мгновенно становится попугаем с Брода. Хотя как раз сам процесс выхода сугубо советского человека из толпы в индивидуальное пространство был бы куда интересней результата.
Вообще, именно этот мотив в спектакле разработан слабее всего: несмотря на калейдоскоп пиджаков и юбок, пестрые стиляги в нем представляют собой все ту же неразличимую "массу", что и серый люд московских улиц, вылупливание личностей из окаменевшей скорлупы идеологии как бы не предусмотрено. Все роли сыграны энергично, часто самоотверженно и по-школьному "правильно", но в памяти с собой уносишь не лица что-то в себе переломивших героев, а ощущение двух повздоривших, но в принципе одинаково серых масс. Как всегда в России, личность перемелена здоровым коллективом в пыль, из ничего и вышло ничего - все мы скованы одной цепью (этот шлягер "Наутилуса" звучит мощно и прямо из зала).
В пьесе Короткова есть ключевой момент: приехавший из Америки Фрэд оглушает Мэлса сообщением, что никаких стиляг там нет и не было. Мэлс на это реагирует с неадекватной яростью: у него ведь отнимают не мечту о галстуке с пальмами, а идею личностной свободы, которой, мол, не бывает нигде. Отнимают тот идеал, без веры в который человеку на земле нечего делать. Эта сцена есть и в спектакле, но он уже не разделяет оптимизма Мэла и спешит к динамичному финалу. Вся труппа в ангельски белых одеяниях выходит на музыкальный апофеоз в духе Кота Матроскина: идет братание сцены с залом, пятидесятых прошлого века с десятыми века нового. Мы прошли в танце через бурные ручьи эпох, не замочив щиколоток - не изменивши себе, прежним, ни в чем. И это уже правда нашего времени.