издается с 1879Купить журнал

Я ничего не забыл, Барвенково!

Два телефонных звонка, в которые вместилась жизнь

Телефонный звонок среди ночи. В трубке - голос Лешки, с которым мы 11 лет учились вместе в маленьком украинском городке Барвенково. Мы выросли на одной улице и дружили с тех пор, когда еще не стеснялись летом без трусов пинать резиновый мяч на поляне, среди жрущих траву домашних коз.

из семейного архива

- Ну что, дождался?

- Ты о чем?

- Ты на сайте "Миротворец", в списке зрадныкив (предателей. - Авт.) Незалежной. И ждет тебя кара! Прощай!

Из 29 одноклассников по барвенковской школе теперь мне звонят лишь двое. Да еще жена моего среднего брата. Хотя ей и тяжело жить в Барвенково из-за того, что я "нападаю на Порошенко", и она вынуждена ходить по городу в черных очках.

Я жил в украинском Барвенково до 18 лет и никогда, ни разу не слышал, что "Украина понад усэ". Русское и украинское сплеталось, сливалось, срасталось на той земле. Ну где еще вы можете услышать:

- Скажить мени, будь ласка, который нынче час?

На этом суржике разговаривали в моей семье. Но свои первые детские стихи о Тарасе Шевченко я написал на украинском:

В мистах и селах памьятнык стоить,
Знайома постать з бронзы и граниту,
Та памьятник мицниший за гранит,
Любов до Кобзаря усього свиту.

Хорошо помню, как на нашей улице Кагановича (потом она стала Киевской) поселился фронтовой летчик-бомбардировщик дядя Вася Скляров. Он с женой снял половину хаты у бабы Марии и начал строить по соседству свой дом. Дядя Вася был родом из Сибири, и многие его спрашивали, почему он решил осесть именно здесь. Оказалось, его единственный брат погиб в боях за освобождение Барвенково (фамилия и сегодня высечена на гранитной плите мемориала).

Это моя голубятня. / из личного архива

Дом дяде Васе строили всей улицей. А потом было новоселье. И, конечно, песни - украинские вперемешку с русскими. "Розпрягайте хлопцы коней", "Ой, мороз, мороз", "Ты казала в понедилок", "Из-за острова на стрежень" (правда, некоторые пели "на стержень")...

Перед праздником Победы дядю Васю приглашали в школу - выступить перед учениками. Он приходил в стареньком, но хорошо выглаженном костюме. На выцветшем пиджаке позвякивали гроздья наград. Выше всех был прицеплен орден Красного Знамени. Но говорил он школьникам общие фразы. И даже дома не откровенничал про войну. Лишь когда после лишней рюмки "прорывало", повторял одно и то же:

- Летишь над Украиной летом, а внизу такая красота, - поля, степи, сады цветут, речки голубеют... Аж бомбы бросать жалко. А надо было!

В 2014 году на заросшей бурьяном могиле дяди Васи кто-то сломал красную звезду.

А это мои папа Николай Моисеевич, мама Мария Петровна и бабушка Устинья Диомидовна на крыльце нашего дома. / из личного архива

После 2014 года в нашем московском доме поселилась мать полковника Рублева: сын забрал ее с Украины, когда она осталась одна и занедужила. Весной она обувала привезенные с малой родины галоши на босу ногу, брала игрушечную пластмассовую лопатку внучки, спускалась с 20-го этажа к палисаднику у подъезда. И сажала цветы, привезенные с Украины. Я часто видел ее белый платочек на голове, ее сгорбленную спину, ее шустрые руки, пропалывающие бурьян в цветнике, ее старческие ноги с густым сплетением синих вен.

В палисаднике выросли клумбы сказочно красивых цветов, которых многие соседи отродясь не видели. А глубокой осенью, когда цветы увядали и с них слетали семена, соседи собирали их, чтобы весной посадить у себя на даче. Украинские цветы разъезжались по Подмосковью, разлетались по соседним дворам...

Прошлой весной у бабушки уже не было сил ковыряться в палисаднике. Она сидела рядом с ним на скамейке и лишь подсказывала внучке, как сажать цветы. И летом палисадник вновь превратился в цветной ковер неземной красоты.

А осенью бабушки Вари не стало.

Она тихо умерла от сердечного приступа на скамейке возле палисадника.

Привезенные ею с Украины цветы украсили в день похорон ее могилу.

Той же осенью я собрал в жменю семена увядающих цветов и посадил у себя на даче.

 

И еще об одном телефонном звонке...

Несколько лет назад в Барвенково умер один из моих братьев. Я уже был в поезде где-то под Курском, когда позвонил из Киева бывший сослуживец: "Витя, возвращайся в Москву, иначе будешь без вести пропавшим. Тебя здесь уже ждут. И зароют в поле, как собаку".

Мне пришлось вернуться.

Я не знаю, скоро ли побываю на могилах родителей и брата. И зайду ли когда-нибудь в наш дом, возле которого стоит древняя груша. Еще в мою детскую пору кто-то из соседей посоветовал отцу ее спилить - мол, в стволе уже такое дупло, что можно руку засунуть по самое плечо. Но отец каким-то чудом спас дерево, посаженное нашими предками, залив в дупло известь. И груша не умерла. Приезжая в отпуск, я любил теплой осенней порой сидеть под ней, слушая, как в тишине плоды глухо ударяются о землю.

Эту грушу мы в семье называли папиной. Когда отец умер, мой старший брат перед похоронами поставил крышку гроба так, чтобы она прислонилась к стволу. И мне показалось, что ее листья что-то шепчут отцу.


ДОМА

В 1970 году я приехал юным лейтенантом в отпуск в Барвенково и накропал этот неказистый, наивный, но очень искренний, по-детски чистый стих.

На рассвете будите меня,
Петушиные песни звонкие,
Сяду я на лихого коня,
Полюбуюсь родной сторонкою.
Полечу по степи седой,
Поднимая холодную пыль,
А потом закипит подо мной
Белобрысый шептун-ковыль.
А потом повторится детство -
Шарик лука и ломоть хлеба,
И стозвонная по-над лесом
Голубая поляна неба.
И рябая бахча у Донца,
(И от сторожа - злой перегар),
И медовый настой чабреца,
И арбуза холодного жар.
Белый конь барабанит снова
КопытАми по сонной земле,
Я въезжаю в рассвет лиловый,
Колыхаясь в древнем седле.
Я въезжаю пропахший ветром
И тугим ароматом сена,
А за тихою речкой где-то
Померещится мне Есенин...

Барвенково. 1970 год.