Об удивительном сайте "Прожито" (в нем собрано более 1400 дневников россиян ХIХ-ХХ века) мы уже рассказывали. Тему нынешней подборки определил, конечно, Александр Сергеевич.
1825 ГОД
Иван Лапин, купец
29 мая/10 июня 1825. В Святых Горах был о 9 пятнице и ехал довольно счастливо [...] И здесь я имел счастие видеть Александру Сергеича г-на Пушкина, который некоторым образом удивил странною своею одежною [одеждою], а например: у него была надета на голове соломенная шляпа, в ситцевой красной рубашке, опоясавши голубою ленточкою, с предлинными черными бакенбардами, которые более походят на бороду; также с предлинными ногтями, которыми он очищал шкорлупу в апельсинах и ел их с большим аппетитом, я думаю - около 1/2 дюжины.
1827 ГОД
Александр Никитенко, критик, цензор
8/20 июня 1827. [...] Г-жа Керн переехала отсюда на другую квартиру. Я порешил не быть у нее, пока случай не сведет нас опять. Но сегодня уже я получил от нее записку с приглашением сопровождать ее в Павловск. Я пошел к ней: о Павловске больше и речи не было. Я просидел у ней до десяти часов вечера. Когда я уже прощался с ней, пришел поэт Пушкин. Это человек небольшого роста, на первый взгляд не представляющий из себя ничего особенного. Если смотреть на его лицо, начиная с подбородка, то тщетно будешь искать в нем до самых глаз выражения поэтического дара. Но глаза непременно остановят вас: в них вы увидите лучи того огня, которым согреты его стихи - прекрасные, как букет свежих весенних роз, звучные, полные силы и чувства. Об обращении его и разговоре не могу сказать, потому что я скоро ушел.
Алексей Вульф, близкий друг А.С. Пушкина
16/28 сентября 1827. Вчера обедал я у Пушкина в селе его матери, недавно бывшем еще месте его ссылки, куда он недавно приехал из Петербурга с намерением отдохнуть от рассеянной жизни столиц и чтобы писать на свободе (другие уверяют, что он приехал от того, что проигрался).
По шаткому крыльцу взошел я в ветхую хижину первенствующего поэта русского. В молдаванской красной шапочке и халате увидел я его за рабочим его столом, на коем были разбросаны все принадлежности уборного столика поклонника моды; дружно также на нем лежали Montesquieu с "Bibliotheque de campagne" ("Сельской библиотекой" (фр.) и "Журналом Петра I", виден был также Alfieri, ежемесячники Карамзина и изъяснение снов, скрывшееся в полдюжине альманахов [...] в другой же книге показал он мне только что написанные первые две главы романа в прозе, где главное лицо представляет его прадед Ганнибал, сын абиссинского эмира, похищенный турками, а из Константинополя русским посланником присланный в подарок Петру I, который его сам воспитывал и очень любил. Главная завязка этого романа будет - как Пушкин говорит - неверность жены сего арапа, которая родила ему белого ребенка и за то была посажена в монастырь. Вот историческая основа этого сочинения.
Мы пошли обедать, запивая рейнвейном швейцарский сыр; рассказывал мне Пушкин, как государь цензирует его книги; он хотел мне показать "Годунова" с собственноручными его величества поправками. Высокому цензору не понравились шутки старого монаха с харчевницею. В "Стеньке Разине" не прошли стихи, где он говорит воеводе Астраханскому, хотевшему у него взять соболью шубу: "Возьми с плеч шубу, да чтобы не было шуму". Смешно рассказывал Пушкин, как в Москве цензировали его "Графа Нулина": нашли, что неблагопристойно его сиятельство видеть в халате! На вопрос сочинителя, как же одеть, предложили сюртук. Кофта барыни показалась тоже соблазнительною: просили, чтобы он дал ей хотя салоп.
[...] Играя на биллиарде, сказал Пушкин: "Удивляюсь, как мог Карамзин написать так сухо первые части своей "Истории", говоря об Игоре, Святославе. Это героический период нашей истории. Я непременно напишу историю Петра I, а Александрову - пером Курбского. Непременно должно описывать современные происшествия, чтобы могли на нас ссылаться. Теперь уже можно писать и царствование Николая, и об 14м декабря".
Александр Никитенко
22 сентября/4 октября 1827. Поэт Пушкин уехал отсюда в деревню. Он проигрался в карты. Говорят, что он в течение двух месяцев ухлопал 17 000 руб. Поведение его не соответствует человеку, говорящему языком богов и стремящемуся воплощать в живые образы высшую идеальную красоту. Прискорбно такое нравственное противоречие в соединении с высоким даром, полученным от природы.
Никто из русских поэтов не постиг так глубоко тайны нашего языка, никто не может сравниться с ним живостью, блеском, свежестью красок в картинах, созданных его пламенным воображением. Ничьи стихи не услаждают души такой пленительной гармонией.
И рядом с этим, говорят, он плохой сын, сомнительный друг. Не верится!.. Во всяком случае в толках о нем много преувеличений и несообразностей, как всегда случается с людьми, которые, выдвигаясь из толпы и приковывая к себе всеобщее внимание, в одних возбуждают удивление, а в других - зависть.
1829 ГОД
Алексей Вульф
6/18 февраля 1829. [...] В Крещение приехал к нам в Старицу Пушкин, "Слава наших дней, поэт, любимый небесами", - как его приветствует костромский поэт г-жа Готовцева. Он принес в наше общество немного разнообразия. Его светский блестящий ум очень приятен в обществе, особенно женском. С ним я заключил оборонительный и наступательный союз против красавиц, отчего его и прозвали сестры Мефистофелем, а меня Фаустом. Но Гретхен (Катенька Вельяшева), несмотря ни на советы Мефистофеля, ни на волокитство Фауста, осталась холодною: все старания были напрасны. [...]
Дарья Фикельмон, хозяйка литературного салона
Вчера, 10 декабря [1829], мы дали наш второй дипломатический обед. Теперь на наших вечерах по понедельникам, четвергам и субботам всегда довольно много посетителей, но петербургское общество все еще мне не нравится. Пушкин, сочинитель, беседует очаровательно, непретенциозно, с живостью и жаром. Невозможно быть более некрасивым. Черты его лица - помесь обезьяны с тигром. Он происходит от какой-то африканской расы - и цвет его кожи еще довольно темный, а во взгляде сквозит некая дикость.
1831 ГОД
Дарья Фикельмон
21 мая/2 июня 1831. Пушкин прибыл из Москвы со своей женой, но вовсе не желает ее показывать. Я видела ее у Maman. Это очень молодая и прекрасная особа, стройная, гибкая, высокая, с лицом Мадонны, чрезвычайно бледным, с кротким, застенчивым и меланхолическим выражением, глаза зеленовато-карие, светлые и прозрачные, с не то чтобы косящим, но неопределенным взглядом, нежные черты, красивые черные волосы. Он сильно в нее влюблен; рядом с ней еще более бросается в глаза его некрасивость, но когда он заговорит, забываешь о тех недостатках, которые мешают ему быть красивым. Он говорит так хорошо, его разговор интересен, без малейшего педантизма и сверкает остроумием. [...]
1833 ГОД
Алексей Вульф
15/27 июня 1833. С большим удовольствием перечел я сегодня 8ю и вместе последнюю главу "Онегина", одну из лучших глав всего романа, который всегда останется одним из блистательнейших произведений Пушкина, украшением нынешней нашей литературы, довольно верною картиною нравов, а для меня лично - источником воспоминаний весьма приятных по большей части, потому что он не только почти весь написан в моих глазах, но я даже был действующим лицом в описаниях деревенской жизни Онегина, ибо она вся взята из пребывания Пушкина у нас, "в губернии Псковской". Так я, дерптский студент, явился в виде геттингенского под названием Ленского; любезные мои сестрицы суть образцы его деревенских барышень, и чуть не Татьяна ли одна из них. Многие из мыслей, прежде чем я прочел в "Онегине", были часто в беседах глаз на глаз с Пушкиным, в Михайловском, пересуждаемы между нами, а после я встречал их, как старых знакомых. Так в глазах моих написал он и "Бориса Годунова" в 1825 году, а в 1828 читал мне "Полтаву", которую он написал весьма скоро - недели в три. Лето 1826 года, которое провел я с Пушкиным и Языковым, будет всегда мне памятным, как одно из прекраснейших. [...]
1834 ГОД
Александр Никитенко
11/23 апреля 1834. . [...] к нему дошел его "Анджело" с несколькими урезанными министром стихами. Он взбесился: Смирдин платит ему за каждый стих по червонцу, следовательно, Пушкин теряет здесь несколько десятков рублей. Он потребовал, чтобы на место исключенных стихов были поставлены точки, с тем однако ж, чтобы Смирдин все-таки заплатил ему деньги и за точки!
1837 ГОД
Александр Никитенко
21 января/2 февраля 1837. Вечер провел у Плетнева. Там был Пушкин; он все еще на меня дуется. Он сделался большим аристократом. Как обидно, что он так мало ценит себя как человека и поэта и стучится в один замкнутый кружок общества, тогда как мог бы безраздельно царить над всем обществом. Он хочет прежде всего быть барином, но ведь у нас барин тот, у кого больше дохода. К нему так не идет этот жеманный тон, эта утонченная спесь в обращении, которую завтра же может безвозвратно сбить опала. А ведь он умный человек, помимо своего таланта. Он, например, сегодня много говорил дельного и, между прочим, тонкого о русском языке. Он сознавался также, что историю Петра пока нельзя писать, то есть ее не позволят печатать. Видно, что он много читал о Петре.
Мария Мердер, фрейлина
22 января/3 февраля 1837. Пятница. На балу я не танцевала. Было слишком тесно. В мрачном молчании я восхищенно любовалась г-жою Пушкиной. Какое восхитительное создание!
[...] Минуту спустя я заметила проходившего А.С. Пушкина. Какой урод! (Quel monstre!)
Рассказывают, - но как дерзать доверять всему, о чем болтают?! Говорят, что Пушкин, вернувшись как-то домой, застал Д Антеса tete-a-tete (наедине (фр.) со своею супругою. Предупрежденный друзьями, муж давно уже искал случая проверить свои подозрения; он сумел совладать с собою и принял участие в разговоре. Вдруг у него явилась мысль потушить лампу, Д Антес вызвался снова ее зажечь, на что Пушкин отвечал: "Не беспокойтесь, мне, кстати, нужно распорядиться насчет кое-чего"...
Ревнивец остановился за дверью и чрез минуту до слуха его долетело нечто похожее на звук поцелуя...
Впрочем, о любви Д'Антеса известно всем.
Павел Дурново, гофмейстер
28 января/9 февраля. [Петербург] 28. Пушкин (писатель) вчера в четыре часа пополудни дрался на дуэли со своим свояком Дантесом (приемным сыном д Эккерна). Он считал его любовником своей жены. Они были только в десяти шагах, Пушкин был смертельно ранен в низ живота, Дантес легко - в руку и в бок. Пушкин дрался с ожесточением - вечером он еще не умер. [...]
Александр Никитенко
29 января/10 февраля. Подробностей всего я еще хорошо не слыхал. Одно несомненно: мы понесли горестную, невознаградимую потерю. Последние произведения Пушкина признавались некоторыми слабее прежних, но это могло быть в нем эпохою переворота, следствием внутренней революции, после которой для него мог настать период нового величия.
Бедный Пушкин! Вот чем заплатил он за право гражданства в этих аристократических салонах, где расточал свое время и дарование! Тебе следовало идти путем человечества, а не касты; сделавшись членом последней, ты уже не мог не повиноваться законам ее. А ты был призван к высшему служению.
7/19 февраля. Похороны Пушкина. Это были действительно народные похороны. Все, что сколько-нибудь читает и мыслит в Петербурге, - все стеклось к церкви, где отпевали поэта. Это происходило в Конюшенной. Площадь была усеяна экипажами и публикою, но среди последней - ни одного тулупа или зипуна. Церковь была наполнена знатью. Весь дипломатический корпус присутствовал. Впускали в церковь только тех, которые были в мундирах или с билетом. На всех лицах лежала печаль - по крайней мере наружная. [...] Я прощался с Пушкиным: "И был странен тихий мир его чела". [...]
Тут же, по обыкновению, были и нелепейшие распоряжения. Народ обманули: сказали, что Пушкина будут отпевать в Исаакиевском соборе, - так было означено и на билетах, а между тем тело было из квартиры вынесено ночью, тайком, и поставлено в Конюшенной церкви. В университете получено строгое предписание, чтобы профессора не отлучались от своих кафедр и студенты присутствовали бы на лекциях. Я не удержался и выразил попечителю свое прискорбие по этому поводу. Русские не могут оплакивать своего согражданина, сделавшего им честь своим существованием! Иностранцы приходили поклониться поэту в гробу, а профессорам университета и русскому юношеству это воспрещено. Они тайком, как воры, должны были прокрадываться к нему.
Попечитель мне сказал, что студентам лучше не быть на похоронах: они могли бы собраться в корпорации, нести гроб Пушкина - могли бы "пересолить", как он выразился.
Греч получил строгий выговор от Бенкендорфа за слова, напечатанные в "Северной пчеле": "Россия обязана Пушкину благодарностью за 22летние заслуги его на поприще словесности".
Краевский, редактор "Литературных прибавлений к "Русскому инвалиду", тоже имел неприятности за несколько строк, напечатанных в похвалу поэту.
Я получил приказание вымарать совсем несколько таких же строк, назначавшихся для "Библиотеки для чтения".
И все это делалось среди всеобщего участия к умершему, среди всеобщего глубокого сожаления. Боялись - но чего?
Церемония кончилась в половине первого. Я поехал на лекцию. Но вместо очередной лекции я читал студентам о заслугах Пушкина. Будь что будет!
12/24 февраля. До меня дошли из верных источников сведения о последних минутах Пушкина. Он умер честно, как человек. Как только пуля впилась ему во внутренности, он понял, что это поцелуй смерти. Он не стонал, а когда доктор Даль ему это посоветовал, отвечал:
- Ужели нельзя превозмочь этого вздора? К тому же мои стоны встревожили бы жену.
Беспрестанно спрашивал он у Даля: "Скоро ли смерть?" И очень спокойно, без всякого жеманства, опровергал его, когда тот предлагал ему обычные утешения. За несколько минут до смерти он попросил приподнять себя и перевернуть на другой бок.
- Жизнь кончена, - сказал он.
- Что такое? - спросил Даль, не расслышав.
- Жизнь кончена, - повторил Пушкин, - мне тяжело дышать.
За этими словами ему стало легко, ибо он перестал дышать. Жизнь окончилась; погас огонь на алтаре. Пушкин хорошо умер. [...]
1854 ГОД
Петр Бартенев, литературовед
18 декабря 1854. [...] Киреевский виделся также в Пет[ербурге] с давнишнею знакомою своею княгинею Долгорукою, дочерью известного Александра Федоровича Малиновского. Она с детства б[ыла] коротка с Гончаровыми и Пушкиным. Она рассказывала Киреевскому, что накануне дуэли Пушкин с женою б[ыл] в театре, в ложе, рядом с ложею, в которой сидела она. П[ушкин] б[ыл] очень мрачен. Он улучил минуту и тихонько сказал ей: "Позовите завтра жену к себе, часов в 12 утра и удержите ее у себя как можно дольше".
Долгорукая беспрестанно ездила к умирающему Поэту. Он кричал от нестерпимой боли, так что слышно было на улице. Кн[язь] Вяземский вышел из его комнаты и сказал Долгорукой, чтоб она поехала к Дантесам и передала им, что П[ушкин] прощает своего убийцу. Долгорукой сделали это поручение, как короткой приятельнице жены Дантеса, урожденной Гончаровой. Долгорукая отправилась, и так как ей горько б[ыло] видеть самого убийцу, то она велела вызвать к себе в карету его жену. Первое слово сей последней б[ыло]: "Как я рада, он не ранен!" - "Кто не ранен?" - спросила Долгорукова. - "Муж мой!" Д[олгорукая] стала говорить ей об опасности Пушкина и передала возложенное на нее поручение. Но Дантес уверяла, что все это пустяки, что рана легкая и что серьезного ничего нет.[...]
1876 ГОД
Мария Башкирцева, художница
8/20 сентября 1876. [...] Читали вслух Пушкина и говорили о любви. Как бы мне хотелось любить, чтобы знать, что это такое! Или я уже любила? В таком случае, любовь - ничтожная вещь, которую можно поднять для того, чтобы бросить. [...]
1880 ГОД
Петр Валуев, государственный деятель
16/28 июня 1880. [...] О Пушкинском празднестве в Москве я здесь умолчал. Пересол был слишком силен и распространяться о нем было не по сердцу. В особенности возмутительны были все воспоминания о дуэли, изливавшиеся на глазах у дочерей и сыновей не одного Пушкина, но ведь и Пушкиной.
1890 ГОД
Татьяна Сухотина-Толстая, старшая дочь Л.Н. Толстого
16/28 сентября 1890. [...] Маша читала нам вслух Пушкина письма к разным дамам и к своей жене, и мы ужасались его отношением к ним: никакого уважения, и только красота и любовь к нему ему нужна была в них. [...]
1899 ГОД
Константин Романов, великий князь, поэт, переводчик, драматург
30 января/11 февраля 1899. Пятница. 29. Высочайше утвержденная программа чествования 100летия со дня рождения Пушкина напечатана в газетах. Объявлен также конкурс на слова юбилейной кантаты, которую сочинять будет Глазунов. Слова должны быть доставлены секретарю Академии наук не позже 15 февраля под девизом, а фамилия автора в запечатанном конверте.
Я нарочно не принимался за стихи, пока не появится объявление конкурса, и начал сочинять вчера. Боюсь, ничего не выйдет. Вечером, разувшись, ходил по темной столовой и выдавил из своего мало вдохновенного мозга строк 12. А так бы хотелось написать хорошие слова...
1902 ГОД
Александр Гольденвейзер, музыкальный критик
30 августа/12 сентября 1902. Ясная Поляна. Я здесь уже три дня. [...] Л. Н. [Толстой] с большой любовью говорит о Пушкине. Он раскрыл книгу с его портретом, смотрел довольно долго на его лицо и с каким-то особенным чувством сказал:
- Экое прекрасное лицо! [...]
1911 ГОД
Сергей Вавилов, физик
4/17 марта 1911. Я читаю сейчас Пушкина, читаю основательно, хочу его постигнуть, как постиг Толстого, хочу найти формулу, сущность Пушкина; меня занимает довольно странный вопрос: Пушкин и наука... Да, это именно так, я знаю, что всю жизнь буду я под действием двух полюсов "зеркального" существования: наукой и Пушкиным. Сейчас читал "Памятник" и натолкнулся на ранее мною не замеченную деталь:
И славен буду я, доколь в подлунном миреЖив будет хоть один пиит.
Пушкин поэт и истинный поэт, т.е. сказавший своими стихами то, что не поэты не скажут, не могут сказать, да и не поймут. Пушкин славен "доколе жив будет хоть один пиит". Если пиита не будет, умрет и Пушкин. Пушкинская поэзия - не проза в стихах, Пушкин не "стихоткач", Пушкин - пиит. Пушкин идеал поэта, все эти Гёте, Шекспиры и Некрасовы поэты "между прочим", у Пушкина остальное "между прочим".
1918 ГОД
Николай Мендельсон, филолог
12/IX [1918] Ждем реквизиций дома, имущества и т.д.
Хорошо, со вкусом приготовился к уроку о Пушкине. Будем разбирать лирику Болдинского периода. Очень ее люблю. Тут и "В последний раз", и "Для берегов отчизны", и "Мне не спится" - ("des Lebens labyryntisch irren Lauf!..") - это биение сердца великого поэта. И как это все мудро для нашего времени! Он ждал перемены своей судьбы - женитьбы, быть может, смерти от холеры. Вспоминал прошлое, прислушивался к таинственному в жизни, ждал труда (не в смысле работы!) и горя в будущем... и был светел, ясен...
А мы? Мы тоже ждем смерти, тоже вспоминаем прошлое, но нет в нас ясности и света! И поэтому так бесценно хоть на миг, читая его строки, приобщиться его ясности.
- *Cтилистика и орфография авторов сохранены.