…Офицер Яго ревнует к сопернику по военной карьере Кассио: генерал Отелло его повысил в звании. Офицера гложет обида, и он провоцирует в Отелло ревность к Дездемоне и ее мнимому любовнику. Так у Шекспира. У Яго из оперного либретто Арриго Бойто мотивы иных масштабов, и Кончаловский строит свою версию на отсутствующем у Барда монологе Credo in un Dio crudel, где Яго почти горестно признает свою органическую приверженность Злу. Тема оперы выходит к гораздо более широким обобщениям, чем драма в отдельно взятой венецианской семье.
Это уже не о ревности. Это о вирусном Зле. Оно живет где-то рядом в виде зародышей, личинок или зерен, способных прорасти в любой момент в любой семье, стране или обществе, разрушив все, что было свято. Фигура Яго вырастает до символа, явления вселенских масштабов. Зло может принять облик хоть Яго, хоть Демона, хоть знакомых по новейшей истории фигур, размечтавшихся над глобусом, как чаплинский Великий диктатор. Глобус, появившийся в первом акте едва ли не цитатой из фильма, стал первым предупредительным сигналом режиссера, включившим новый мотив, как рубильник включает свет. Для большинства зрителей мимолетная ассоциация пока ничего не значит, но она уже готовит грядущие трансформации.
А вообще первый акт демонстративно традиционен, если не архаичен: идет игра в пышную гранд-оперу с грохотом бури, с танцами киприотов у костра, с шикарным выездом примадонны на парадной лестнице, как в звездном шоу. Но зрителям все время подбрасывают какую-нибудь нежданную ассоциацию типа Яго, застывшего в позе врубелевского Демона. Ты еще не уверен, что это тебе не померещилось, но зарубка остается: весь спектакль существует в широком культурологическом контексте, он такими призраками плотно упакован. Жесткая рука режиссера ведет по действу целеустремленно, не позволяя никакой случайности утянуть крепнущую мысль в сторону. Кончаловский оперирует здесь категориями максимальной крупности, подавая безмятежное счастье любящей Дездемоны едва ли не в красках босховского Рая, который в "садах земных наслаждений", как известно, тесно соседствует с Адом.
И когда во втором акте герои облачаются в парадные мундиры муссолиниевских времен, а из задника вылупляется гигантская голова мраморного диктатора, по-босховски уродливая изнанка которой многократно отражена зеркалами, это не кажется неожиданным: ты уже готов к тому, что это история Зла вечнозеленого, легко меняющего века и обличья - готового рулить этим хрупким миром в любые времена (выдающаяся по красоте, лаконизму, емкости и метафоричности сценография британца Мэтта Дили). Кукловод Яго - главный мотор действа, остальные пляшут под его дудку, свершая непоправимое. Не случайно первое название оперы было - "Яго".
В чем, на мой взгляд, сила режиссерской позиции Кончаловского? Он понимает, что Верди писал на сюжет Шекспира, но это не Шекспир просто потому, что музыка - драма иной природы. Слушать ее - для оперного режиссера самое важное. Кто усомнится в том, что открывающие "Отелло" мощные штормовые стенания обещают нечто большее, чем бурю в стакане семейных страстей! Великая музыка всегда обобщает, возвышает свой сюжет над конкретикой либретто, и Кончаловский в своих построениях ее союзник. Он решает оперу как сшибку не только характеров, но и движущих ими глобальных, титанических сил - тех, что делают Историю не только человека, но и человечества.
В музыкальном отношении спектакль хорош, хотя есть простор для совершенствования. Оркестр подобен живому организму: дышит, мучается, ликует, страдает (одна из лучших работ маэстро Феликса Коробова). Темпы обдуманно замедленны - эпичны. Оркестровые страсти чуть слишком надрывны - иногда заглушают певцов, но даже паузы раскалены драмой.
Отважный рывок сделал баритон Арсен Согомонян, хорошо известный меломанам по его Фигаро, Наполеону, Белькоре: теперь он дерзнул петь Отелло, партию драматического тенора, открыв нам свои новые возможности - и проявленные, и, судя по всему, потенциальные. Как всегда, вокально безупречна Хибла Герзмава, обкатавшая эту партию на лучших мировых сценах, но к созданному ею образу есть вопросы: Дездемона слишком величественна, королевственна, безусловно опытна, и ее настойчивые попытки заступиться за Кассио трудно принять за слепую наивность влюбленной, легче - за продолжение интриг леди Макбет. Антон Зараев еще обживается в макабрической роли Яго: ему удается показать муки Зла, но пока не удается передать его обаяние.
Впрочем, и в таком Яго есть нужная мера обобщения, которая и вывела прочтение Шекспира к иным масштабам. Вместо очередной вариации на мотивы мук ревности мы получили спектакль о дамокловом мече гордыни и гибельных соблазнов, навек зависшем над нами. Его интересно вспоминать и о нем думать. Мощный аккорд в завершение большой юбилейной программы к столетию МАМТ.
Из необычных трактовок "Отелло".
Берлин, Staatsoper, реж. - Юрген Флимм, 2001. Действие перенесено в 30-е годы ХХ века. Отелло - белый человек (Кристиан Франц), Яго в блейзере (Валерий Алексеев), Дездемона - тип голливудской звезды (Эмили Мэги), трагедия разворачивается в подобии морвокзала с красотками на пляже, удушение Дездемоны свершается в кругу пламени, охватившего сцену.
Барселона, Liceu, реж. - Андреас Кригенбург, 2016. Все происходит на фоне шестиэтажного сооружения с клетушками-камерами - лагеря беженцев от бушующей войны: вместо бури на телеэкранах - танки и бомбы утюжат обреченные города. Дездемона (Эрмонела Яхо) раздает беженцам суп, в партии Отелло - Хосе Кура.
Мюнхен, Баварская опера, реж. - Амели Нирмайер, 2018. Комплексы Отелло (Йонас Кауфман) и приступы ярости обусловлены боевой контузией, лишившей его уверенности в себе. Получилось яркое антивоенное высказывание.