Поделиться
По случайному (или неслучайному?) стечению обстоятельств исполнилось 28 лет с начала неудавшегося путча ГКЧП, который сыграл роковую роль в самораспаде Советского Союза.
С исторической точки зрения события несопоставимые. Но не стоит забывать, что в нашем Отечестве "слеза ребенка" и "мировая гармония" находятся в одной системе координат.
Тем более что именно Роберт Рождественский, ушедший из жизни 62-летним, по нынешним меркам совсем молодым, с такой болезненной остротой выразил то, что произошло со страной, патриотом которой он был всю жизнь, с большинством его соотечественников и с ним самим. Его последние стихотворения - удивительный лирический документ эпохи великой исторической ломки, которая прошлась по судьбам сотен миллионов людей. "А я писал, от радости шалея,/о том, как мудро смотрят с Мавзолея/ на нас вожди "особого закала"/(Я мало знал./ И это помогало.)/Я усомниться в вере/не пытался. /Стихи прошли./А стыд за них/ остался".
Сегодня, все отчетливее проясняется, что вторая половина 80-х годов прошлого века была не только временем "перестройки", начало которой положил апрельский 1985 года Пленум ЦК КПСС, но, прежде всего, годами невероятно ускорившихся процессов разложения огромной империи. Глубинные исторические волны, сдерживаемые гранитом памятников Ленину и Сталину словно прорвали плотину утопического государства и вырвались на волю, рождая не только "упоение в бою", но и грозно предвещая неведомые перемены. Кризис мобилизационной советской экономики обвалил коммунистическую идеологию. Люди перестали бояться говорить то, что думают.
В конце 1988 года после премьеры фильма Марины Голдовской "Власть соловецкая" об образцово-показательной части кровавого сталинского ГУЛАГА на сцену выходили оставшиеся в живых герои этой ленты, свидетели бесчисленных человеческих трагедий. Они не щадили ни "вождя народов", ни тираническую систему жизни. И в какой-то момент Роберт Стуруа, с которым мы сидели бок о бок спросил меня шепотом: "Сколько можно - Сталин, Сталин… А когда про Ленина правду скажут?" И я совершенно искренне ответил: "Года через три… Нет, скорее, через пять…" И ровно на этих моих словах на сцену вышел писатель Олег Васильевич Волков, ровесник века, дважды побывавший в СЛОНе, в пятый раз арестованный в 1950 году, и сказал, почти повторяя слова Роберта: "Что вы все о Сталине… Надо начинать с Ленина, который создал в России систему концлагерей. Я начал бояться стука в дверь еще в 1918 -м году…" Зал, выросший в мифологическом противостоянии "революционного гуманиста Ильича" и "кровавого тирана Сосо", - замер. А потом взорвался аплодисментами… Эмоции захлестывали не только "либеральную" московскую интеллигенцию. Страна разваливалась по воле народа, который, как всегда, то ли не ведал, то ли ведал, что творил.
В поддержку курса М. С. Горбачева и Б. Н. Ельцина на улицы выходили миллионы людей. Но никто из них, в большинстве своем проголосовавших за сохранение СССР на первом и последнем в Советском Союзе общенациональном референдуме 17 марта 1991 года, не вышел на улицы, чтобы спасти распадающееся советское государство. Мало кто знал, как надо жить, но почти все понимали, как жить нельзя.
Понятно, что ни М. С. Горбачев, избранный в марте 1985 года Генеральным секретарем ЦК КПСС, ни его соратники, ни его противники в Политбюро не предполагали, чем закончится начатый "сверху" процесс реформирования социалистической экономики, всей социалистической системы. Им казалось, что они с помощью могущественных репрессивных институтов в состоянии контролировать и направлять все происходящее в стране. Но это оказалось совсем не так. Провал попытки ГКЧП перехватить инициативу и вернуть страну в "прокрустово ложе" "реального социализма" продемонстрировал справедливость классического ленинского определения предреволюционной ситуации - бессильные верхи уже не могли вернуть страну к прошлому, а низы категорически не хотели к нему возвращаться. К тому времени Москва окончательно потеряла республики Прибалтики, другие - еще формально советские - республики увидели в ГКЧП угрозу, которая окончательно привела к их выходу из Советского Союза. Верховный Совет РСФСР во главе с Б. Н. Ельциным, взяв курс на самостоятельность самой большой республики советского государства, предопределил историческую трагедию двоевластия, в которой мог быть только один победитель.
У М. С. Горбачева, А. Н. Яковлева, у всех, кто представлял реформаторское крыло ЦК КПСС, было немало романтических представлений о том, как можно претворить в жизнь модель социализма "с человеческим лицом". О ней, уже не боясь обвинений в "ревизионизме" или "еврокоммунизме", шла широкая партийная дискуссия. Немногие тогда смутно догадывались, что может быть "человеческое лицо" без социализма, мало кто думал, что и для капитализма "человеческое лицо" не является первостепенной необходимостью. В любом случае, "очеловечивание разбоя" - занятие не из лучших.
На протяжение всей перестроечной пятилетки шла острейшая политическая борьба в Политбюро и ЦК, а затем и в представительных органах власти. Гуманизация социалистической системы, политика гласности, отмена цензуры - все становилось предметом аппаратных схваток. Стоит, к примеру, вспомнить, историю программы "Взгляд", отцами-основателями которой были Анатолий Лысенко и Эдуард Сагалаев. Она вышла в эфир в октябре 1987 г. по решению ЦК КПСС, которое в апреле пробил А. Н. Яковлев. Но в декабре 1990 г. новогодний выпуск "Взгляда" по приказу руководства Гостелерадио СССР не был выпущен в эфир, а с января 1991 года таким же решением было приостановлено ее производство. Показ "Взгляда" по Центральному телевидению возобновили только после провала ГКЧП, когда министром печати и информации СССР стал М. Ф. Ненашев, по существу, вновь вернувшийся к руководству телевидением.
После 1988 года остановить процесс было невозможно. Для того чтобы смотреть программу Ленинградского телевидения "Пятое колесо", которой руководила бесстрашная Белла Куркова, на телебашнях в разных областях России ставили специальные, нередко самодельные передатчики, никак не согласовывая это с местным начальством.
Приезд Ю. П. Любимова из вынужденной эмиграции в Москву в мае 1988 года был еще одним важным сигналом того, что власть утрачивает контроль над ситуацией. Ю. П. Любимов приехал в Москву по частному приглашению Н. Н. Губенко, в ту пору художественного руководителя Театра на Таганке. (Мы с покойным режиссером Е. Шаталиной сняли фильм об этом событии, который так и назывался "Частное приглашение". - МШ). Н. Губенко и Ю. Любимову было выставлено главное условие приезда - Мастер может посетить Москву, но не должен приходить в театр. Оно было нарушено на следующий день возвращения. Ю. П. Любимова встречали в театре как триумфатора. И никто не решился этому воспрепятствовать…
Фраза М. С. Горбачева о патриотизме Русской Православной Церкви перечеркнула секретные постановления ЦК КПСС и предопределила государственный характер празднования 1000-летия Крещения Руси…
Газеты и журналы были местом политических дискуссий. Большая запрещенная советской цензурой литература возвращалась к читателям. Тысячи людей собирались у газетных стендов на Пушкинской площади - публикации "Московских новостей" и "Известий" были поводом для многочасовых политических споров. Люди хотели выговориться. Спектакль В. Фокина по пьесе А. Буравского "Говори!.." стал образом "перестроечных" настроений и в обществе, и в среде творческой интеллигенции.
Коммунистическая мораль рухнула еще при Л. И. Брежневе, когда "думали одно, говорили другое, а делали третье". Именно это троемыслие в конце концов подорвало устои общества, гражданского поведения, а период первоначального накопления, "дикого капитализма" 90-х обрушился на бывших советских людей проблемами цинично-прагматическими. Как пели в "Трехгрошевой опере" Б. Брехта: "Сначала хлеб, а нравственность потом"…
Прошло почти тридцать лет с тех пор, но практически никто из современных художников так и не рассказал о последних десятилетиях ХХ века с такой же проникновенной болью, как Роберт Рождественский: "Может быть, все таки/мне повезло,/Если я видел время/запутанное,/время запуганное, /время беспутное,/которое то мчалось,/то шло./А люди шагали за ним/по пятам./ Поэтому я его хаять/ не буду…/ Все мы -/гарнир к основному/блюду,/которое жарится где-то/Там."
Никого не сужу. Но, если не осмыслим пережитое и переживаемое, велик шанс остаться "гарниром к основному блюду".