Вся великая литература круто замешана на невидимых миру слезах прототипов. Вот, например, гоголевский Плюшкин. Точильный камень для остроумия литературных критиков, школьных учителей и простых обывателей, которые, чуть что, кричат: "Не будь Плюшкиным, поделись!" Странная, гротескная, зловещая фигура из "Мертвых душ" - помещик-дворянин в драном отрепье, похожий на старую ключницу. Утопает в залежах хлама, который сам же отовсюду натащил. Жадный и жалкий. Отвратителен - сил нет. Запоминается - намертво.
Но что-то слишком личное чувствуется в этом портрете. Даже если не знать, что прототипом Плюшкина стал давний и близкий знакомый Николая Васильевича Гоголя - профессор МГУ, известный историк, публицист, писатель и издатель Михаил Петрович Погодин.
Страсть коллекционера
В честь прототипа названа улица в Москве, и никакие переименования Погодинской не коснулись. Он был "ровесником девятнадцатого века" (родился в 1800 году, умер в 1875м). В течение пяти десятилетий в его доме недалеко от Новодевичьего монастыря собирался весь цвет отечественной словесности. Кто только здесь ни читал своих опусов, ни вел жарких споров - Аксаков, Чаадаев, Пушкин, Лермонтов, Вяземский, Баратынский, Фет, Тютчев, Веневитинов, Островский, Аполлон Григорьев...
И Гоголь, конечно же.
После своего возвращения из-за границы Николай Васильевич гостил у Погодина месяцами на правах близкого друга, почти что члена семьи. Здесь он работал над "Тарасом Бульбой", "Портретом", "Римом", первым томом "Мертвых душ". Сюда к нему приезжали сестры, здесь он принимал знакомых...
Можно только предполагать, чем раздражало постояльца "несерьезное" увлечение профессора и издателя литературных альманахов, - Погодин был азартнейшим коллекционером. За долгие годы он собрал огромное "Древлехранилище" из предметов русской старины - некоторые датированы XII веком! В его семнадцати "отделах" были сотни икон, лубочные картинки, посуда, оружие, "вислые печати", образки, крестики, около 2000 монет и медалей, 800 старопечатных книг. А еще грамоты и судебные акты допетровских времен, "кормчие книги", жития святых, летописи, лично написанные труды и черновики знаменитых российских ученых, полководцев и даже императоров вплоть до Петра I. Плюс масса всяких обрывков, фрагментов, черепков, осколков и прочих мелочей...
Последние Погодин доставал "по случаю", отчаянно торгуясь, привозил из дальних поездок по России, покупал с аукциона у разорившихся хозяев, находил на блошиных рынках и бог знает где. "Реликвии" громоздились в погодинском доме на столах, в шкафах, по стеллажам и полкам. Они еле уместились в трех комнатах, составлявших парадную анфиладу и рабочий кабинет хозяина!
У Гоголя в "Мертвых душах" - явная и злая пародия на эту коллекцию. Цитата: "Он (Плюшкин. - Авт.) ходил еще каждый день по улицам своей деревни... и все, что ни попадалось ему: старая подошва, бабья тряпка, железный гвоздь, глиняный черепок, - все тащил к себе и складывал в ту кучу, которую Чичиков заметил в углу комнаты... случилось проезжавшему офицеру потерять шпору, шпора эта мигом отправилась в известную кучу: если баба... позабывала ведро - он утаскивал и ведро".
Древлехранилище для потомков
Погодин владел просторным деревянным особняком в духе классицизма и усадьбой - тенистый сад, дорожки, постройки. В их числе дошедшая до наших дней изба в русском стиле (сам дом сгорел в 1941 году после налета фашистской авиации на Москву). Хозяйство было вполне благополучное. Но вокруг себя лично владелец разводил потрясающий беспорядок. "Он был иногда мелочен в скупости... - вспоминал современник Погодина публицист Н.В. Берг. - Если нужно было написать несколько строк к приятелю, он, постоянно обложенный бумагами, бумажками, которые валялись на всех столах и стульях его кабинета, никак не шел и не брал первую, которая на него взглядывала, а искал чего-то невозможного на полу, под стульями, в корзинках со всяким сором, где лежали груды старых конвертов, брошенных записок, по-видимому, никуда не годных и ни к чему не нужных, - но они были нужны хозяину: от них отрывался клочок, уголочек, на нем писались два-три слова к приятелю".
Доморощенные психологи могут, конечно, поискать, откуда у маститого ученого появились такие привычки. Вспомнить его "детские травмы" - он был сыном отпущенного на волю и не слишком богатого крепостного домоправителя графа Строганова. В 1812 году при нашествии Наполеона их дом сгорел в пожаре Москвы, семейство вынуждено было уехать в Суздаль... Но положа руку на сердце - никому не ведомо, почему люди вдруг подобно сорокам или белкам начинают страдать "силлогоманией", она же синдром... кого? Правильно, Плюшкина. Тащат "в гнездо" любой мусор и не в силах с ним расстаться. Загадка человеческой натуры...
Впрочем, сам Погодин истинную ценность своей коллекции осознавал прекрасно. "У нас не понимают еще, что такое памятник... - писал он в одной из статей. - Бугор земли, оторванный лоскуток пергамента, обветшалая стена, заржавевший крестик, чуть видный образ - бывают часто драгоценными памятниками, кои беречь должно аки зеницу ока".
Свое Древлехранилище Погодин сначала собирал сам, позже привлек к делу доверенных лиц. Это он открыл для российской литературы и издал Псковскую первую летопись и труды публициста XVIII века Ивана Посошкова, выпустил "Русский исторический альбом" с автографами знаменитых ученых и исторических персон и многое другое, не менее ценное. Коллекция тоже разрасталась, и ее специально приезжали посмотреть знатоки и любители истории - вплоть до великих князей и царствующих особ. А в 1852 году это собрание древностей за 150 рублей серебром (огромную сумму!) выкупил император Николай I.
Сокровищ хватило всем: и Императорской Публичной библиотеке (впоследствии Библиотеке им. Ленина, ныне РГБ), и Эрмитажу, и Московскому Кремлю, и Оружейной палате, и Патриаршей ризнице, и Русскому музею. В РГБ до сих пор хранится 2000 раритетных книг, которые в 1878 году библиотеке передала в дар вдова Погодина Софья Ивановна. Собственно, с них и берут начало самые ценные фонды главной библиотеки страны.
Но вернемся к взаимоотношениям автора и прототипа.
Один в доме
Узнав себя в Плюшкине (да и вся Москва узнала его), Погодин обижаться не стал. В усадьбе на Девичьем Поле Гоголя по-прежнему принимали радушно и со всем возможным пиететом к его таланту. Причем гостеприимство в характере Погодина парадоксальным образом сочеталось с его же мелочностью и "адской скупостью" на гонорары за публикации. А скопидомство - с широтой души. В погодинском доме были традицией не только литературные вечера "по подписке" (то есть с платой за вход, как на спектакль в театре). Когда в летний Николин день в честь Гоголя устраивали пышный именинный обед персон на 50-60, "со счетом не приставали: были деньги - Гоголь сейчас платил, а нет - ждали", вспоминал позже сын Погодина Дмитрий.
Его мемуары "Пребывание Гоголя в доме моего отца" - вообще любопытнейший документ: на великого писателя Дмитрий смотрит в буквальном смысле снизу вверх, глазами маленького ребенка. И подмечает, казалось бы, мелочи: как нервно и трудно Гоголь пишет что-то бисерным почерком на мелких клочках бумаги. Как бормочет, перечитывая, рвет эти листки и бросает обрывки на пол, а потом зовет детей (которых "очень любил и позволял резвиться и шалить сколько угодно"), просит клочки подобрать и "раскладывать по указанию".
"Мне кажется, известность утомляла его", - пишет Погодин-младший. После чтения собравшейся публике своих "глубоко продуманных и прочувствованных... очерков" Гоголь обычно был без сил - "незаметно куда-то скрывался или сидел, опустив голову... Общество в день именин расходилось часов в одиннадцать вечера, и Н.В. успокаивался, сознавая, что он рассчитался со своими знакомыми на целый год".
Вот с Погодиным "рассчитаться" за все добро не получалось. Чем дальше, тем больше Гоголь чувствовал себя обязанным другу. Погодин ждал, что Гоголь будет публиковать свои новые творения исключительно в "Москвитянине". Но писатель не разделял взгляды старого друга-славянофила, не испытывал почтения перед государством как "благодетелем" и не считал идеальной формулу "Самодержавие. Православие. Народность". Тяготел скорее уж к противоположному и резко враждебному к Погодину "лагерю" - к Белинскому и его "Отечественным запискам"...
Последняя капля
Раздражение прорвалось, когда в N 11 своего альманаха за 1843 год Погодин без разрешения Гоголя опубликовал литографию П.С. Зенькова с портрета писателя работы А.А. Иванова. На портрете Гоголь был изображен, по мнению оригинала, "неряхой в халате, с длинными взъерошенными волосами и усами". А главное - писатель не хотел, чтобы портрет автора публика увидела раньше, чем его главную книгу.
Свое негодование литератор выплеснул не только в письмах друзьям (Языкову, Шевыреву и др.), но и в книге "Выбранные места из переписки с друзьями". Упрекнул Погодина в "неряшестве", с которым он "высказывает себя" перед читателем, прошелся по его взглядам и морали, сказал о "подкупном патриотизме"... Довершил дело длинной уничижительной дарственной надписью на экземпляре книги: "Неопрятному и растрепанному душой Погодину... наносящему на всяком шагу оскорбления другим... близоруким и грубым аршином меряющему людей..."
Русская интеллигенция всегда ссорится многословно и запальчиво. Погодина упреки глубоко потрясли. Из дома на Девичьем Поле в конце 1848 года Гоголь съехал. В своей резкости, насколько известно, раскаивался и даже хотел написать хвалебную статью "О достоинстве сочинений и литературных трудов Погодина" - чтобы и принципами не поступиться, и обиду сгладить. Но руки не дошли.
Здоровье его ухудшалось, душевное состояние тоже. Умер Гоголь в феврале 1852 года в доме графов Толстых на Никитском бульваре. До последних минут за ним ухаживала Елизавета Фоминична Вагнер. Теща Погодина...